Начало читайте здесь: часть 1, часть 2, часть 3
Как опытный искатель самоцветов после схода снега весной, до того как земля покрывается густой травой, метко определяет следы горных пород, по которым легко выйти на драгоценные камни, так человек внимательный и мудрый может постичь тайны своего времени в периоды катастроф, когда ветер истории срывает покровы цивилизации и культуры.
«Исторические катастрофы и переломы, которые достигают особенной остроты в известные моменты всемирной истории, всегда располагали к размышлениям в области философии истории, к попыткам осмыслить исторический процесс, построить ту или иную философию истории», – Бердяев произносит эти слова на одной из лекций в Москве, в Вольной академии духовной культуры, зимой 1919–1920 годов и в 1923 в Берлине издаёт этот цикл книгой «Смысл истории».
Меня эта цитата переносит в 90-е годы XX века, разразившегося целым каскадом глобальных трагедий: революцией в Российской империи, двумя мировыми войнами, тоталитарными режимами с массовыми убийствами в том числе и в христианнейших странах и культурах, ядерными ударами и техногенными катастрофами, нашествием масскультуры. XXI век открыл «новую этику» и, продолжая разрушать христианские церкви, углубил антропологическую катастрофу XX века. Справедливо было бы вспомнить, что в прошлом веке были открыты и лекарства от многих смертельных болезней времени: я говорю прежде всего об опыте христиан-мучеников и исповедников. Но кто этот опыт знает и применяет?
90-е, которые запомнятся как годы перестройки и бандитизма, я встретил студентом журфака в Екатеринбурге – одной из криминальных столиц страны. Помню, как ещё будучи первокурсниками, мы предложили областной газете «За власть советов» делать концептуальную полосу новостей под названием «√t» – мы хотели извлекать корень из времени, в котором видели себя свидетелями и летописцами. Мы хотели не фиксировать события, а понимать их происхождение, добывать скрытый смысл, додумываться, что и как из происходящего может прорасти в будущее. Конечно, это было нам не по силам. Увлечённые вихрем последних известий, проникнуть в их суть мы всерьёз так и не смогли, хоть и ломали головы, обращаясь к комментаторам пообразованней и поопытней нас. В разных редакциях газет, агентств, телевизионных новостей я проработал с десяток лет, не забывая про то, что меня туда привело – про √t. Что-то должно созреть во мне и на этой земле, думал я. И как-то само собой закрутилось во мне тогда из Серебряного века:
Наше время ещё не разгадано,
потому что ещё не пора…
Только через годы меня осенило, что это слова не только из разных стихов, но и авторы их были разные. Первую строку написала преподобномученица Мария (Скобцова), закончившая свой огненный земной путь в 1945-м в газовой камере Равенсбрюка, вторую – Осип Мандельштам, вознёсшийся к Богу в 1938-м из «зимнего штабеля» владивостокского Моргородка.
Николай Бердяев и Мария (Скобцова). Фото: mere-marie.comНачерно шопотом
Мысль матери Марии близка тому, что думал об исторических явлениях её старший друг Николай Бердяев.
Наше время ещё не разгадано,
Наши дни – лишь земные предтечи,
Как и волны душистого ладана,
Восковые, горячие свечи.
События, что происходят в мире, – «лишь земные предтечи», они только символизируют подлинную реальность, которая сокрыта в мистических глубинах духа, пока мы её не извлекаем как личное событие, «происходящее не только для меня, но и со мной», «внутреннюю духовную катастрофу». Эти слова Николай Александрович относит к событиям божественного Откровения, но и к откровению времени они могут быть отнесены в полной мере. «Если внутренней духовной катастрофы со мной не произошло, – пишет Бердяев в “Философии свободного духа”, – то для меня ничего не значат события, о которых мне рассказывают как об откровениях Божества».
В приведённых стихах Осипа Мандельшама тоже можно услышать созвучие с бердяевским пониманием времени.
Я скажу это начерно, шопотом,
Потому что ещё не пора:
Достигается потом и опытом
Безотчётного неба игра.
История ещё вызревает, «ещё не пора» провозгласить грядущее набело, во всей полноте и во весь голос – время ещё не прожито и не пережито, не стало личным опытом, ещё мало пролито пота и не пролита кровь. Век-волкодав уже бросился поэту на плечи, и произнесённое им «начерно, шопотом» до нас, если мы имеем уши, доходит как громовой раскат. Шёпот Мандельштама о своём времени и о судьбе России – это пророческое действие, дающее ход следующему этапу человеческой истории, которая, с одной стороны, игра «безотчётного неба» или «небохранилища» – действие высших божественных сил, как это в следующей строфе.
И под временным небом чистилища
Забываем мы часто о том,
Что счастливое небохранилище –
Раздвижной и прижизненный дом.
С другой же стороны, небохранилище – это не посмертная участь, а дом прижизненный и раздвижной, то есть можно его расширять и сужать, углублять и обмелять, возвышать и принижать для себя и других. Человек может и должен синергически участвовать в действии Божьем в этом мире. В книге Бытия мы слышим рефрен шести дней творения: «И сказал Бог, да будет…», но вот день седьмой – время говорить «да будет» человеку, как аминь на творение Божье и как продолжение начатого Творцом. Можно сказать по-бердяевски более дерзновенно: быть человеком – и значит творить. От этого зависит судьба человека, судьба мира и судьба Самого Бога и Его Откровения. «История – не только откровение Бога, но и ответное откровение человека Богу, – читаем мы в “Смысле истории”. – Поэтому история есть такая страшная, такая сложная трагедия».
Книга «Смысл истории» Н. Бердяева. Фото: Издательство ОБЕЛИСКРазрывы
Всё время ощущаешь эту болезненность времени, его неравномерность, устремлённость истории не к тьме, конечно, слишком сильна человеческая надежда, но и явно не к свету – а так, посередине, в серый туман. Как трудно бывает разобраться в том, что происходит в этом тумане: где главное, где второстепенное, где вечное, а где преходящее, на что надо обратить внимание, на что сделать ставку.
«Время совсем не есть некая вечная и застывшая форма, в которую вставлено существование мира и человека. Не только существует изменение во времени, но возможно изменение самого времени. Возможно обращение времени и даже конец времени, времени больше не будет».
Иногда за день или неделю проживаешь и понимаешь о жизни больше, чем за годы и десятилетия. Бердяев замечал, что «краткие с объективной точки зрения минуты могут переживаться, как бесконечность и бесконечность в противоположных направлениях, в направлении страдания и направлении радости и восторга».
Кажется, что время, история человечества и собственная судьба – непрерывный поток. Но вот всмотрелся повнимательнее в свою жизнь – и видишь, что забылись, выпали из неё не только часы и дни, но целые месяцы, а то и годы. И кроме тебя некому это вернуть к жизни. «Меня всегда мучило забвение, – с горечью признавался философ в “Самопознании”. – Я иногда забывал не только события, имевшие значение, но забывал и людей, игравших роль в моей жизни. Мне всегда казалось, что это дурно. В памяти есть воскрешающая сила, память хочет победить смерть. Но наступало мгновение, когда я вновь вспоминал забытое».
Мне рассказывали, что известный московский священник протопресвитер Виталий Боровой в последние годы жизни (кажется, раз в год) садился и три дня вспоминал свою судьбу – с детства до старости, год за годом. Это был его метод исцеления памяти, покаяния, восстановление разрывов.
Такие разрывы есть не только в судьбе одного человека, но и в жизни семьи, и в истории народа. Разрывом в истории Израиля можно назвать Вавилонский плен, а в истории России подобным провалом стала революция и последовавший советский плен русского и других народов Российской империи.
История как неудача
Кандидат философских наук, доцент Свято-Филаретовского института Виктория Файбышенко среди принципов осмысления истории Бердяевым выделяет нефинализируемость истории и понимание её как неудачи в этом мире.
Виктория Файбышенко. Фото: sfi.ruПервый принцип – о невозможности оправдания и объяснения смысла истории её завершением, финалом. «Бердяев замечает очень важную вещь: чтобы перестать мыслить от финала, нужно изменить само представление о времени, – говорит Виктория Файбышенко. – Время не сводится к линейному движению из прошлого в будущее, оно может быть собрано в целое в любой его точке – по отношению к рассекающей его вертикали».
Смысл и оправдание времени и истории лежат вне времени и вне истории, а за их пределами в эсхатоне, там, где человек соединяется с Богом, который невместим ни в какое пространство и ни в какое время, а Бог соединяется с человеком. «Николай Бердяев открывает нам, что не только Бог не вмещается в историю, но и сотворённый по образу и подобию Божию человек и его судьба не вмещаются в историю тоже», – напоминает нам исследователь жизни и творчества Николая Бердяева, аспирант философского факультета МГУ Софья Андросенко. И это напрямую связано с упомянутым принципом неудачи истории. «По Бердяеву, история как открытость иному не может “удасться”», – говорит Виктория Файбышенко. Но, это, как говорит Николай Александрович, вовсе не означает, «что история не имеет смысла и что совершается она в пустоте, так же как неудача христианства не означает того, что христианство не есть высшая истина и что это может быть использовано как аргумент против него». «История и всё историческое по природе своей таково, что никакие совершенные осуществления в временном их потоке невозможны, – пишет он в “Смысле истории”. – Но тот великий опыт, который раскрывается в исторической судьбе, имеет глубочайший смысл и вне осуществления и реализации; он раскрывается за пределами истории».
Неудача, на которую вся надежда
Главное экзистенциальное событие 90-х, конечно, не развал Союза – просто внутреннее разложение системы вырвалось наружу, и распоясавшийся криминал – только следствие этого. Самое главное, что произошло тогда со мной и со страной, – возвращение православия. Это изменило лицо наших городов: снова открылись храмы, люди, не знавшие, какое счастье жить в общении с Богом, обрели это счастье, и их лица поменялись. Помню, с какой жадностью я и мои друзья читали Библию и могли говорить об этом ночи напролёт. Могли мы помыслить, что слова «просите и дано вам будет» непременно сбываются? Или что главное родство, самое подлинное и глубокое, обретается в церкви – со своими по вере? Появились новые люди, христиане. Раньше я таких не знал, а теперь встречал в самых неожиданных ситуациях, да и сейчас встречаю. Пусть их было совсем не много, их и сейчас не много. Дело не в количестве.
Бердяев пишет, что «прорыв из глубины может кончить время, преодолеть объективацию», и это не может быть только делом человека, а есть совместное дело человека и Бога, дело богочеловеческое. Но «тайна тут в том, что Бог не действует в детерминированном ряду объективированной природы, Он действует лишь в свободе, лишь через свободу человека». Потому и исторический импульс 90-х оказался недолгим. Церковные структуры увлеклись возвращением своих былых богатств и былой славы и погрузили на долгие годы церковную жизнь в тоску, стяжательство, борьбу за власть, разборки, кто еретик, а кто нет. Немногие из тех, кто обрёл тогда веру, научились жить по вере и этой верой вдохновенно делиться. Достоинство и сила христианства не всегда обеспечивались достоинством и свободой христиан. «О самом христианстве многие люди нашего века начинают судить по христианам и христианам ненастоящим, внешним, выродившимся, – пишет Бердяев. – Христианское человечество в своей истории совершило троякую измену христианству. Сначала оно извращало христианство и плохо его осуществляло, потом оно совсем отпало от христианства, и, наконец, что было самой большой низостью, оно начало проклинать христианство за то дурное, что оно само делало в христианской истории».
Но этот опыт возвращения веры на русскую землю со всеми его неудачами – драгоценный. Извлечение корня из своего времени – это творческий акт и всегда болезненный. Не просто осмысление как анализ происшедшего или происходящего, а одухотворение времени, придание ему смысла, освобождение времени, которое, как замечает Бердяев, «есть и болезнь, и парадокс». «Отношение христианства к времени всё же двояко и парадоксально, – говорит он в 1935 году на съезде Лиги православной культуры. – Признаётся с одной стороны боговоплощение в истории, а с другой стороны история есть смертоносный поток времени, в котором невозможна никакая реализация».
Николай Бердяев. Фото: общественное достояниеОткуда течёт время
Извлечение корня из времени – не просто чей-то субъективный акт. Это то, что созидает историю и является её движущей силой. Этот акт доступен не каждому (хоть каждый для этого рождён), но только человеку свободному и творческому, личности, или, говоря словами Евангелия, «рождённому свыше», «от воды и Духа» и «взявшему свой крест». Такой человек не щепка в могучем историческом потоке, но его источник наравне с Богом.
«История может быть рассматриваема как обьективированный мир, находящийся во власти времени (в ряду прошедшего-настоящего-будущего), но и как внутреннее существование, внутренняя судьба, – пишет Николай Бердяев. – Моё существование связано с историей, но история есть и как бы пра-история моего духа. Смысл предания заключается для меня в том, что оно приобщает меня к истории не как к извне данной реальности, но к моему собственному существованию».
Как только человек перестанет извлекать корень из времени – история прекратится. Мы уже остро чувствуем её неравномерность и иссякаемость, мировые события опрощаются и опошляются, объясняются лишь научными и политическими причинами. Внутричеловеческая трагедия овнешняется – её объясняют психологи, неврологи и социологи. Прошлое умерщвляется, его объём мифологизируют, приспосабливают к массовому употреблению – упакованным в киносюжеты, товарные бренды, идеологические лозунги и рациональные схемы для интеллектуалов. Покаяние как обновление и очищение истории и человека упраздняется, а то и преследуется государством и либеральной оппозицией.
Так же как история невозможна без участия личности, так и человек не может состояться и жить без приобщения к истории на её последней глубине, когда пересекаются историческое и эсхатологическое, когда твоя судьба идёт к концу для жизни по закону мира сего и к началу – для жизни «в новом роде от Христа идущем».
Я понимаю, что это звучит так высоко, что как будто к тебе самому и не относится вовсе. Но однажды человек узнаёт этот ни с чем не сравнимый вкус и силу свободы на каком-то почти бытовом уровне, когда ему не страшно, что уволят с работы или поставят диагноз последней болезни. То есть не вообще нет страха, но это больше не то, что определяет его жизнь. Только разговор с таким человеком или даже взгляд на него и тебя делают свободнее.
