Одна свадьба и… несколько похорон
В раннем детстве я была только на одной свадьбе, и мне почему-то не понравилось (тётя, не сердись!), но мне довольно часто приходилось видеть покойников и бывать на похоронах. Нет, в семье не было много умерших – чаще всего я почти не знала тех, кого хоронили. Просто мы с другими детьми не пропускали возможности проводить умершего до кладбища. И это было нормально – ни страха, ни брезгливости, ни отвращения. Даже горя не было. Простое детское любопытство.
Но давайте по порядку.
Наискосок от нашего дома в селе Рождество стоял небольшой синий домик, где жила баба Шура Чамина, и когда мы ходили на конюшню, то путь наш лежал перед её окнами, и иногда она бранила меня и других ребятишек, что мы, мол, излишне шумим. Каких-то особых отношений с бабой Шурой у меня не было. А надо сказать, что в деревне почти у всех со всеми те или иные отношения есть. Вот и у меня было несколько домов, куда я ребёнком могла зайти «просто так», и – напротив – были дома, мимо которых и ходить лишний раз не хотелось – тебя могли и «встретить», и «проводить» крепким словом. Баба Шура стояла особняком. Я не помню, как случилось, но несколько раз она заводила со мной разговор, а потом как-то позвала в гости. Я пошла. Возможно, не одна, а с бабушкой, – сейчас уже не помню. Однако помню высокую кровать, тканые половики, накрытый салфеткой телевизор. А ещё помню, что как-то порадовалась, что побывала у неё дома.
Покойник дома – это норма
В следующий раз я пришла к ней в гости, когда баба Шура умерла. Тогда ещё не было принято прятать покойников от детей. Мы пришли. Многие приходили.
А через пару дней её похоронили – наша улица вела прямиком от храма на кладбище. И мы детьми часто пристраивались к процессии и провожали покойников. Обычно это выглядело так: медленно ехал грузовик с гробом, борта его были опущены, позади шли родственники с венками, лопатами и чем-то ещё, и по ходу этой процессии к ней присоединялись прохожие или жители ближайших домов, вышедшие на улицу под крики: «Покойника везут!». Кто-то лишь кланялся, кто-то проходил пару домов, кто-то доходил до конца улицы, а кто-то – до кладбища. Никого не прогоняли, никого не ругали – это было нормально.
Как нормально было и то, что покойник лежал дома, что его омывали и одевали близкие люди, а не сотрудники морга или ритуальных бюро. У меня в памяти сохранилась картина, как посреди гостиной в доме бабушки и дедушки на табуретках стоит гроб, в котором лежит сухая старая женщина. Имени её я, к сожалению, не помню, как и того, почему её тело было в нашем доме.
Потом мы переехали из Рождества в районный центр, и там я уже не видела ни умерших, ни похоронных процессий. Да что говорить – я даже не знаю, где в этом посёлке кладбище, хотя прожила лет 12 до окончания школы.
Сельские похороны, Тамбовская губ., с. Темяшево. Фото: Фотография из архива Николая Николаева / russiainphoto.ruВзрослая жизнь, детские страхи
В выпускной год садика и за десять лет школы я не помню, чтобы кто-то умирал, не видела похоронных машин и выноса гроба – всё это стало как-то прикровеннее.
За годы университета была две смерти. В конце второго курса – в Светлый понедельник – умер дедушка Володя. Первые пару часов после звонка от мамы у меня не было ни слёз, ни злости, ни печали – только лёгкое удивление, поскольку это было неожиданно. В отличие от бабушки, на здоровье дед не так чтобы и жаловался. По дороге домой, а это почти пять часов на автобусе, я стала вспоминать какие-то детские истории и всё-таки заплакала. Однако мысль о том, что случилось то, что должно было случиться, меня немного задела – внутренний голос противно нашёптывал: «Как так-то? Дед умер, а тебе нормально». Ни прощание, ни похороны не отложились в моей памяти.
Но следующую смерть я запомнила – прошло два года. Снова весна, снова за несколько дней до Пасхи. Я тогда училась на четвёртом курсе, у одногруппника зарубили маму. Её знакомая, у которой просто сорвало крышу, пришла домой, несколько раз ударила ножом, устроила костёр в каждой комнате и ушла.
Мы поехали в морг, там кто-то что-то говорил об ушедшей. Народ был шокирован – не столько самим фактом смерти, сколько тем выплеском злобы, который к ней привёл. Почти все собравшиеся думали встретиться с мамой однокурсника через пару недель – она готовилась отметить пятидесятилетие. Но встретиться пришлось раньше… И вместо роз – гвоздики.
«Ты себе какой памятник на могилу хочешь?»
Сегодня люди, услышав этот вопрос, обычно вздрагивают и уходят от ответа. У меня этот вопрос родился после прогулки по Преображенскому кладбищу в Москве. Я тогда вдруг поняла, что не думала об этом, а зря. Ведь смерть – это единственное практически гарантированное событие в жизни любого из нас, и скольких хлопот для своих близких можно избежать, если подумать об этом заранее.
Тут снова хочется обратиться к воспоминаниям из детства: большой деревенский дом, в углу столовой стоит комод, в котором в одном ящике лежат гробовые деньги, платье, тапочки и что-то ещё. Да, моя бабушка Лидия относилась к смерти серьёзно, деловито и без страха. И это не потому, что бабушка была какой-то особенной. Вовсе нет, просто она была так воспитана, что смерть – это что-то естественное и потому нестрашное. Люди умирали, делали это спокойно и на виду. Это сегодня – особенно в городах – смерть стала личным делом и личной бедой отдельной семьи, в то время как раньше в ней участвовали не только все родные, но и община, улица, подъезд… Можно продолжать…
Но это и не личное дело – простите – покойного. Когда человек заболевал или достигал определённого возраста, он начинал готовиться к своей смерти, обсуждал это с родными, отдавал распоряжения, прощался с близкими, примирялся с теми, с кем могло быть какое-то напряжение.
Духовное завещание vs предсмертная уборка
К подготовке к смерти можно подойти с разных сторон. Остановлюсь на двух – уборке и завещании. Просто потому, что сама несколько раз сталкивалась с этими вопросами.
Я как-то уже писала, что в Швеции существует традиция предсмертной уборки, когда люди – обычно с выходом на пенсию (но потом возможно и повторить это дело) разбирают свои вещи и прибирают свой беспорядок до того, как это придётся делать их родственникам. В нашей стране такой практики нет или она не очень распространена, у нас скорее практикуется посмертная уборка. Хорошо, если это действительно уборка, понимаемая как наведение порядка, когда что-то и выкидывают, а что-то продают, раздают или оставляют себе на память.
И это всегда труд для тех, кто остаётся с нами после нашей смерти. Уход близких не только приносит горе, но и заставляет решать много вопросов в крайне сжатые сроки. А часть их них можно снять заранее.
И речь не про вопросы уровня «что оставить» и «что выбросить» и даже не про вопрос, какой всё-таки памятник поставить на могиле и какую историю в некрологе лучше опустить.
Сельские похороны, Тамбовская губ., с. Темяшево. Фото: Фотография из архива Николая Николаева / russiainphoto.ruПосле смерти наше общение с близкими будет другим, а потому важно оставить для них какое-то слово напутствия, может быть даже, стоит написать письма – своего рода духовные завещания – для родных и близких. Как часто мы жалеем, что кто-то из близких нам людей умер, а мы не успели попросить прощения, простить или сказать, что любим, но мы можем всё это сделать сами, пока живы. Для этого нам нужно немного: признать, что в этом мире и у смерти есть своё место. Не самое почётное, но не стоит загонять её в совсем уж тёмный угол. Нужно позволить ей вернуться в нашу жизнь, тогда и в самой жизни будет больше смысла.
Вместо послесловия
Сегодня церковь отмечает Крестную Пасху – день распятия Христа. В Евангелии смерть раскрывается как враг, пришедший в мир через грех. Христос уничтожил этого врага Своей смертью, преодолев тем самым разрыв с Богом. И если смерть есть результат греха и отчуждения от Бога, то с Воскресением Христа людям даётся новая жизнь. Мы сейчас часто воспринимаем это как общие слова, но в древности всеобщее воскресение – это то, чего ожидал каждый не только в отношении уже умерших, но в отношении вообще всех. По словам апостола Павла, мы все мертвы, поскольку умерли в воде Крещения, и наша жизнь живых «сокрыта со Христом в Боге». А это значит, об этом хорошо пишет протопресвитер Александр Шмеман, – раз жизнь сокрыта со Христом, а Христос жив, и смерть не имеет над Ним власти. То и все мы – живые или мёртвые – «живы во Христе, ибо мы соединены с Ним и в Нём имеем свою жизнь».
Вот такая вот «христианская революция по отношению к смерти».
Продолжение следует…
