Яна Руслановна Пантуева. Фото: psmb.ru–Велик ли на сегодняшний день процент заимствований в русском языке? Каковы «масштабы трагедии»? Или никакой трагедии вовсе нет?
– Я думаю, здесь дело даже не в количестве. Заимствования – нормальное явление для любого языка. Особенно сейчас, когда так много контактов между носителями разных языков. Большую часть заимствований мы просто не замечаем. Нас ведь не смущает, что слово «тетрадь» греческого происхождения, а слово «башмак» – тюркского. Все давно воспринимают эти слова как свои.
Появляются новые слова, и отношение к ним бывает разным. Одни заимствования носители языка воспринимают нормально, а другие вызывают неприятие. Наверное, это больше связано с временами, когда иностранных слов появляется сразу много. Как это было, например, в петровскую эпоху. Или во времена Пушкина, когда культурная элита в России состояла из билингвов. Французским и русским они владели одинаково хорошо. Бывало, что русским языком даже хуже. В 90-е годы XX века заимствованные из английского языка слова бросались в глаза и очень раздражали.
Конечно, можно посчитать процент заимствований, но мне не близок статистический подход. В языке, как и во многом другом, важна мера. Смешно и глупо звучит речь, которая состоит сплошь из недавно заимствованных, ещё не прижившихся слов. Это как человек, который надел на все пальцы рук какие-нибудь драгоценные перстни, не снял этикетки с новой одежды и ходит в таком виде, чтобы все заметили, как много у него всего нового.
–В Институте Пушкина на День студента прошла акция «Емеля, не ленись»: студенты искали русские аналоги заимствованным словам «маркетплейс», «коворкинг», «тимбилдинг», «фрилансер», «каршеринг». Это как бы говорит нам о том, что заимствования не хороши. Как нам всё-таки к ним относиться?
– У русского коммуникативного поведения есть такая черта, как языковой пессимизм. Американец на вопрос о том, как у него на участке урожай, скажет: «О`кей». А русский человек, независимо от реального количества урожая, скажет: «Да какой там урожай. И урожая-то никакого нет».
Главный вход в Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина. Фото: facebook.com/Pushkin.InstituteВ нашем языковом сознании принято оценивать состояние своего родного языка как плохое. Спросишь кого угодно: как сейчас люди владеют русским языком, как у нас в стране с уровнем грамотности? Скорее всего, 9 человек из 10 скажут: «Ужасно!». Скажут, что раньше точно было лучше, что уровень образования падает, книг никто не читает, да и вообще всё плохо. На чём основана такая оценка? Часто на личном ощущении. Насколько это совпадает с реальностью? Тут, наверное, больше помогли бы социологи.
У нас принято себя критиковать – как бы в противоположность наглости и хвастовству. Это самоуничижение распространяется и на отношение к языку. С такой позиции, конечно, с родным языком мы обращаемся плохо, заимствований много, и это нехорошо. Если их будет ещё больше, то язык умрёт. А с научной точки зрения заимствование – не хорошо и не плохо. Это естественный процесс. Мы смотрим не только русские фильмы и читаем не только русскую литературу. Вряд ли кто-то будет ужасаться от того, что человек читает Диккенса.
–А что если бы в нашем обществе было принято считать, что заимствования –это хорошо?
– Представим себе такую позицию: у нас открытый, гибкий язык. Мы умеем принимать из других языков нужные нам слова. Это позволяет нам расширять кругозор, охватывать большее количество явлений. Мы можем точнее и лучше выразить абсолютно любую мысль. Появляется новая профессия, и наш язык сразу осваивает новое слово. Например, «мерчендайзер»: слово красиво звучит, оно без затруднений склоняется, встраивается в нашу грамматику. Заодно люди могут лучше справляться с иностранными языками. Когда читаешь английский текст, почти все слова уже знакомы, потому что ты их видел в своём языке, слышал и использовал. Такой взгляд на заимствования выглядит для нас абсолютно непривычно.
–Почему у нас не так и насколько реальна эта опасность, которую наше общество всё-таки видит в заимствованиях?
– Тут нужно подумать о том, как мы в целом воспринимаем язык. К нему можно относиться функционально – как к инструменту общения или политики. С его помощью можно сформировать идеологию и её транслировать, сформировать отношение общества к кому-либо или к чему-либо.
Учебники. Сергей Пятаков / РИА НовостиОб одном и том же можно сказать по-разному. Это хорошо видно на примере учебников истории. Войска, например, могут «выступить в поход»: «Войско такого-то князя выступило в поход на Византию». Но при этом половцы «совершают набеги на Русь». Хотя и в том, и в другом случае люди делают одно и то же: расширяют сферу влияния, добывают полезные им ресурсы. Язык достаточно тонко и точно позволяет выразить и передать читателю или слушателю оценку.
С точки зрения функционального подхода заимствования могут быть вполне полезны. Они позволяют более эффективно общаться. Там, где нужно долго объяснять, мы можем использовать одно слово. Например, кто такой мерчендайзер? Требуется пространное объяснение: это такой работник торгового зала магазина... А когда говоришь одним словом, то всем сразу понятно. Я думаю, и те слова, над которыми трудится Институт Пушкина, примерно такого же плана. Что такое коворкинг? Это такое место, где… А тут одно слово – и всё ясно.
Но это не единственный подход к языку. Языковой пуризм (согласно этой позиции, заимствования – отрицательное явление в жизни языка, они угрожают его чистоте ) – позиция не такая примитивная. На её глубине можно увидеть заботу о том, чтобы язык и сообщество его носителей сохранили своё лицо. Если смотреть на язык как на воплощение духа народа, то вопрос о заимствованиях может быть понят глубже и иначе, чем при функциональном подходе.
–Интересно, что аналоги студенты Института Пушкина подобрали не исконно русские. Маркетплейс –интернет-базар, а коворкинг –общий офис. Причём и базар, и офис, и уж тем более интернет –слова не исконно русские.
– Вообще глубинный пласт исконных слов, которые ниоткуда не заимствованы, общий у индоевропейских языков. Когда в процессе языковой эволюции языки отдалялись друг от друга, появилось своеобразие. Поэтому для меня, например, если смотреть вглубь, вопрос о заимствованиях несколько странный. Русский и английский здесь как двоюродные родственники: перенимают что-то друг у друга, потому что они из одной семьи. С точки зрения истории языка подобрать исконно русское слово, конечно, сложнее, чем заимствованное.
Что касается подбора аналогов, тут мы должны обратиться к вопросу о том, какое состояние языка мы считаем эталонным. Сейчас много заимствований. В XIX веке был сплошной французский. Или можно вспомнить, как мы читали оды XVIII века в 9 классе. Может быть, мы этого хотим? Державин прекрасно описал утро в деревне: «Рев крав, гром жёлн…». Но это нам тоже не нравится, потому что слишком тяжеловесно звучит. С XI по XVII век – время бытования древнерусской литературы, то есть это приблизительно «Слово о полку Игореве…». А, может быть, мы хотим, чтобы наша речь всё-таки держалась на уровне русской классической литературы? Я постоянно спрашиваю у своих студентов: что для нас классика? Все сходятся на том, что это XIX век – начало XX. Условно, от Пушкина до Бунина. Но разговорная речь, естественно, будет отличаться от художественной литературы.
Попытки выбрать или придумать аналоги заимствованиям или обратиться к диалектам, мне кажется, всегда полезны и с научной точки зрения, и с точки зрения развития языка. Иногда, конечно, их воспринимают как просто что-то интересное, но далёкое от практики. Например, Александр Исаевич Солженицын сделал «Русский словарь языкового расширения», когда был в заключении. Даль собирал диалектные слова, а Солженицын сделал выжимку из его словаря. Какова была его идея? Вернуть исчезнувшие из массового употребления слова в речь носителей языка. Читать этот словарь очень интересно, многое запоминается. Но когда ты употребляешь диалектизмы, все немного вздрагивают. Например, человек пропустил что-нибудь, прослушал. Как его назвать? Невнимательным? «Ах, какой ты невнимательный!». А можно сказать: «Ах ты мимозыря!». Или «мимослуха». И если несколько человек начнут употреблять эти экзотические для нас слова из словаря языкового расширения, они постепенно войдут в разговорную речь.
Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. Фото: Издательство Дрофа–Я слышала, что всё лишнее уходит из языка само собою, если оно ему не нужно. Так ли это?
– Я думаю, что да. Вообще язык существует в практике носителей языка. Есть такая иллюзия, что от одного человека не очень-то что-то и зависит, но это не так. В некоторых фильмах про войну бывают такие эпизоды, когда девушки в военной форме несут по улице дирижабль. Он огромный, и одна его точно не унесёт. Казалось бы, один человек справиться с этим не может. Однако если все отпустят, он улетит, правильно? Двигается он туда, куда они его направляют. Каждый облегчает ношу другому. Нечто похожее и с языком. То, что будут практиковать носители языка, то и будет. Если всем понравятся заимствования, будет много заимствований. Или если заимствования понравятся авторитетным в своём сообществе носителям языка. Какие-то из них уйдут, какие-то останутся. Например, когда Н.М. Карамзин стал использовать слово «вкус», говоря не только о еде, очень многим это не понравилось. Он добавил переносное значение: хороший вкус, дурной вкус. Так это слово использовали французы. Уже давно оно прижилось в этом значении и у нас.
–Получается, заимствование –процесс естественный. В то же время поиск аналогов заимствованиям –необходимый вклад в развитие языка?
– Верно. Языковое творчество – замечательный процесс. Можно искать, и что-то точно найдётся. Сначала это может быть непривычно, как слово «самолет» в значении «летательный аппарат», но затем оно вытеснило «аэроплан». Некоторые неологизмы приживаются, а некоторые воспринимаются как языковые курьёзы. Например, несколько наивные в области этимологии и забавные, на наш сегодняшний взгляд, лингвистические изыскания адмирала А.С. Шишкова. Он предлагал брать пример с французов в их внимании к слову, но в своей речи обращаться к истокам родного языка. Вот как он возмущался ненужными заимствованиями: «Вольно намъ вмѣсто: плясать въ ладъ, говорить: танцовать въ такту. Вольно намъ оставить краткое слово зане, и вмѣсто онаго употреблять три слова: для того что. Вольно намъ пренебрегать слово гонецъ, и вмѣсто онаго говоришь курьеръ. Вольно намъ книгохранительницу называть библіотекою, бойницу батареею, бойца или единоборца гладіаторомъ, писателя авторомъ, повѣрье модою и проч.». Трудился он, конечно, из благих побуждений. Это была его забота о сохранении чистоты языка и духовной независимости народа.
Как и любое настоящее творчество, языковое – таинственный процесс. Например, когда рождается новая музыка, невозможно предугадать, будут ли её исполнять ещё долго или через короткое время забудут. Так же и с языковыми изменениями: нужны практика, время и рефлексия образованной части общества, чтобы понять, что приживётся, а что нет.
Может быть, в попытке полностью избавиться от заимствований присутствует мотив обособления, утверждения своей независимости: «Нам не нужны слова из ваших языков, у нас есть свои». Такие настроения мне не близки. Всё-таки русская культура никогда не стремилась к закрытости.
–В таком случае нам вряд ли стоит сильно переживать по поводу заимствований?
– Испытывать много негативных эмоций по поводу заимствований точно не стоит. А вот пытаться сформировать своё отношение, обосновать его, мне кажется, было бы интересно и полезно для каждого человека и для русской культуры в целом.
