Социальный смысл карантина в современной российской колонии другой. Он состоит в приучении человека к порядку, господствующему в ИК: за пару недель поступивший узнаёт основную необходимую информацию о колонии и определяется, как он будет здесь жить. В «чёрной» колонии карантин местами проходит мягко, в «красной» заключённые учат наизусть имена и должности офицеров. В «краснознамённой», как та западносибирская, о которой я буду рассказывать, грань между воспитательной работой и пытками подчас оказывается неуловимой. Все цитаты ниже – от моих информантов, отсидевших свой срок; они были собраны в рамках правозащитной деятельности.
Подготовка
Назначение карантина в колонии третьего типа – уничтожить всякую возможность превращения тюрьмы в социальный лифт для профессиональных преступников. Тот, кто на воле жил песнями Кучина и плохими незаконными делами, рассчитывает развернуться и за решёткой; но напрасно, если он попал в «краснознамённое» учреждение. Основные действия, предпринимаемые с ним и в отношении него, имеют целью как ломку «блатного» (или «отрицательного») самосознания, так и принуждение человека к поступкам, закрывающим для него путь «блатного»:
«Там всех толковых сразу делают вязаными. Ставят перед выбором: или опустят, или вяжут».
В двадцатилетней динамике развития процедуры приёма заключённых основные паттерны мероприятий, проводимых с ними, становятся универсальными. Ключевой целью является подчиняемость как таковая, а достигается она страхом и постановкой человека в недавно неприемлемое для него социальное положение.
На карантине заключённого приучают к тому, что вся его жизнь подчинена начальству, которое определяет и время сна, и формат приёма пищи, и порядок отправления естественных нужд (и даже частоту позывов через контроль над диетой).
Сергей (имя изменено): «Там несколько столов было, но там, помню, всё плотно-плотно вокруг столов было стульев наставлено, что нам приходилось залетать туда. Я допустим залетел, на стул сел, всё: мы вокруг стола уже обсели, и всё – мне уже приходится вставать, уже все уселися за столом, только-только последний садится, как бы круг замыкается на последнем, и тут же он размыкается на мне и мы побежали. То есть это вообще нереально быстро было. Всё это горячее, все – ну как бы есть парни, которые там – хоп, ну кусочек хлеба съели, – всё, они дальше там стараются держаться, не есть. А некоторые не могут там по природе по своей. Может, стрессовая ситуация: им надо есть, и они это горячее в себя льют. Им рты обжигает, ну ужас. Чего стоит только бигус этот, капуста. Это мало того что она кислая. Мне кажется (смеётся), там ложки алюминиевые разъедает… Мало того что она кислая, она ещё и горячая, и это вообще ужас. А они её едят, им всё равно как бы. Это ну не очень, конечно, выглядит. Это всё ужасно. Ну вот там – хоп, успеваешь кусочек откусить, пивнуть компоту там или чайку, и то – чай горячий, ты его попьёшь, понимаешь, что ты его не можешь пить в принципе – бежишь обратно в моб. Моб – это вот где сидят все, типа комната воспитательная».
Значение имеет даже положение тела.
Егор (имя изменено): «Нас вывели всех на улицу, построили в несколько колонн – нас было человек 15 в общей сложности – и сказали всем опустить голову. То есть не поднимать голову. Это было очень странно, но потом я, в общем-то, понял, в чём дело.
Все, а там в карантине все сидят – голова в пол, ну и, соответственно, шея опущена, морда в пол, ты сидишь, ноги сбиты, руки на коленках, всё: ты не поднимаешь голову свою вообще. Мало того что ты не поднимаешь голову свою вообще, ты даже шею размять не можешь. Чтобы шею размять, ты должен руку поднять и держать – держать долго, пока тебя кто-нибудь не заметит. Тебя заметили – ты спросил: «Можно шею размять?». Тебе: «Да». Ты – хоп – шею помял, размял, дальше сел. Сидишь».
Главная и первая истина, с которой заключённых (часто людей бывалых, имеющих свой особый гонор) знакомят сразу по прибытии, – это информация о том, что в лагере есть только два гендера – точнее, класса: мужчины и женщины. Человек, который пытается быть «мужиком», подвергается особой обработке. Впрочем, превращать в «женщину» его не торопятся, вплоть до самых крайних ситуаций.
Фото: Алексей Филиппов/РИА НовостиЕгор: «И после всего, всех этих процедур, нас всех раздели полностью догола, посадили на корточки, и кто-то из сотрудников сказал о том, что есть только две масти на этой колонии – это мужчины и женщины, и нам стоит выбрать прямо сейчас, кем мы будем жить здесь. И каждому по очереди задавали вопрос: мужчина ты или женщина? И если кто-то отвечал, что он мужик, что означало, что он причисляет себя к “чёрным” (живущим по блатным правилам. – ред.), то в дальнейшем с ним проводилась беседа индивидуальная, скажем так, то есть его отводили в этот.. в какую-то комнату отдельную и там избивали до того момента, пока он не согласится сказать там, что он мужчина».
Отличие «краснознаменной» колонии от просто «красной» в том, что активистами (в тюремном жаргоне это «вязаные», или «гады») в ней становятся все: во время карантина людей принуждают подписывать согласие сотрудничать с администрацией колонии и информировать её о происходящем.
Егор: «Должны были подписывать ещё какие-то документы, что ты согласен сотрудничать с администрацией колонии, выполнять их поручения и так далее. Это всё нужно было подписать. Всех, кто отказывался, избивали. Индивидуально отводили в комнату и избивали.
Ну и всё это проходило, в общем-то, под неостанавливающиеся крики, угрозы, оскорбления тех самых дневальных, которые работали в карантине и под крышей. Я буду их называть “гады”».
Активисты, или «гады», «работающие» в карантинной зоне, снимают грязную работу с сотрудников ФСИН и, как правило, являются добровольцами из числа заключённых. Отказ подписать «бумагу о сотрудничестве» для вновь поступившего может выйти довольно дорого, и полноценных сбоев почти не бывает, хотя исключения на слуху: скажем, Олег Храпов умер, предположительно, в процессе такого убеждения. Большинство людей податливее, но спасает податливость разве что от физической смерти:
Егор: «Ну ты там даже не человек. Я просто видел, как люди просили, после того как петух помыл пол: “Я готов пить эту воду, пожалуйста”. Люди там соглашались на всё. То есть унижались со страшной силой, лишь бы им дали глоточек воды или разрешили почесаться там».
Активисты среди активистов
В посткарантинный период некоторые зеки соображают, что жизнь в соответствии с подписками о сотрудничестве поможет им занять более выгодное положение в лагере. Среди таких сообразительных могут оказаться те же «блатные» на воле люди, для которых главное – это власть над другими. Сообщество «активистов среди активистов» называется СДП (секция дисциплины и правопорядка. – ред.) и организуется «кумом». Туда идут как вышеописанные добровольцы, так и люди, которых в СДП списали специально, как правило, на перевоспитание.
Эсдэпэшник: «Ну, задачи ставились такие: добывать больше информации, завоёвывать доверие завхозов и ментов отрядов (позиции, занимаемые заключёнными. – ред.). Могли дать на задание определённого зэка, с ним натянуть контакт, ну и по возможности побольше о нём узнать, чё-то там, как-то проломать. Есть ещё “карандаши”. Это от сотрудников администрации ставят кого-то “на карандаш”. В основном это менты отряда либо завхозы отряда. Завхоз в каждой локалке, в столовой, в бане – везде стоят эсдэпэшники. Скажем в локалке два эсдэпэшника, один с одного отряда, другой с другого. У него свои “карандаши”. На плацу кто стоит – у них все “карандаши”. В столовой тоже все “карандаши”.
Завхоз выходит с отряда в локалку – эсдэпэшник пишет время, во сколько он вышел. В другой локалке его пишет другой эсдэпэшник. Ну и все вообще передвижения по времени. Во сколько времени он был в санчасти, во сколько – в магазине. Это идёт для сотрудников администрации».
СДП, как бы распущенные несколько лет назад, сегодня функционируют как добровольные пожарные дружины либо под иным именем. По факту, это команда стукачей: каждое утро им дают разнарядки и указания следить за зэками и докладывать вечером, кто «косячил». Тех, кто отказывается собирать компромат, бьют. Тех, кто не подчиняется руководству СДП, давят: Игорь Каторин повесился, Егор Стрельченко в прыжке выбил оконную раму и вылетел на ней со второго этажа.
Эсдэпэшник: «Был один осуждённый. Леха Печников с Новокузнецка. Я не знаю, чё он там натворил. То есть его завели в ПВР (большое помещение в штабе колонии. – ред.), включили “Каспийский груз” – музыку. Потом он мне рассказал, что его положили на пол и пинали по ногам. Пинал Ваня Сенин. То есть неоднократно так, много раз. Ну вот ноги раздулись, он ходить не мог».
Эсдэпэшников предсказуемо не любят. И в тех редких случаях, когда администрации колонии не удаётся контролировать процессы, протекающие в камерах, без помощи спецназа, этап вновь прибывших тувинцев или спортсменов бьёт прежде всего, а подчас исключительно, «гадов» и активистов.
Формы давления
Обработка заключённых разнообразна: десятилетия невозбранной (благодаря ручным ОНК в том числе) практики позволяют экспериментировать и развивать арсенал методов и средств работы.
Прямое физическое насилие может состоять в простом избиении ногами. Некоторых грузят в сумку (клетчатый баул, такие продают на рынках) и бьют палками; могут бить палками по ногам.
Сергей: «Я помню, меня начали там бить как будто бы ножками от стульев. Ну, чё-то деревянное, я не помню. Палки. Я запомнил палки. То есть по ногам, это было так больно. Я потерял сознание, скорее всего, от этой боли, от суеты… Я не знаю. Потому что по голове-то совсем не били, били только по ногам. Я помню, потерял сознание, и тут же меня нашатырный спирт привёл в чувство. Я прихожу в себя, и вот я прям помню голос Мулатыча, он говорит: “А всё, тебя <...> Больше твоё заявление не надо, пидор”. Я помню эти секунд, наверное, десять, когда ещё голова не включилась и не заработала. Ты думаешь (смеется): “Бог ты мой! Что? Как?”. И это такая обида, просто аж заплакать хочется. И ты просто понимаешь: ты лежишь и себя ненавидишь, и их. А потом начинаешь догонять: блин, если бы это была правда, то, наверное, болело бы всё там (смеется). Приходишь, голова включается, понимаешь: тебя обманывают, всё. Встал весёлый, не то что у тебя там второе дыхание появилось дальше получать за это. Я не буду получать и заявления все подпишу, давайте. Написал заявление без проблем, всё».
К физическому давлению можно отнести режим дня: контроль над временем посещения туалета, крайне ограниченное время на принятие горячей пищи, очень малое количество воды. Помимо этого, люди передвигаются очень быстро и при своём передвижении высоко поднимают колени: приучение к беспрекословному исполнению всех приказаний делает из большинства зэков послушных до удивления существ.
Егор: «Когда ломают волю человека, не хочется тебе ничего. Не хочется никаким образом хоть как-то сопротивляться или ещё что-то».
При этом страх работает задолго до прибытия. К сожалению, его продуцируют даже правозащитники.
Сергей: «Вот за сороковку там, наверное, слава ходила ужасная. Я ещё не то что был на малололетке, я в тюрьме ещё был на СИЗО, когда судился, у меня процесс следствия шёл, и если я даже не ошибаюсь там, за сороковку я слышал ещё со свободы. Это такой довольно легендарный был лагерь: там убивали, резали, там насиловали, то есть лагерь очень-очень такой... По факту он, конечно, не оказался таким жёстким, но вот эта дурная слава своё дело делает. Мало того что ты уже наслышан об этой колонии, что там такие ужасы, – ты ещё слышишь про эти ужасы, все эти рассказы превращаются в реальность. (С воодушевлением, смеётся.) Они реальны! Тебя там ждут! И всё, что тебе рассказывали когда-то там об этом лагере, – оно сейчас всё воплотится именно на тебе, и ты уже всё... В автозаке едешь – ты уже сломлен, в принципе. Полностью почти: тебя осталось только чуть-чуть надломить. И всё... Тебя выведут, окружат, ты там бежишь по живому коридору…».
