«Отныне вы приглашены на мой расстрел», – грустно улыбнувшись, сказал Пастернак журналисту, сжимавшему в руках тяжелый сверток. Серджио не принял слов писателя всерьез: ведь наступила же та самая оттепель, о которой было столько разговоров на Западе.
Через четыре месяца издательство «Новый мир» официально отказало Пастернаку в публикации романа. Он получил письмо с разгромной рецензией, подписанной Борисом Лавреневым, Константином Фединым, Константином Симоновым и другими известными писателями и критиками.
Рукопись романа между тем была тайно переправлена в Италию, там переведена и через год опубликована в издательстве Джанджакомо Фельтринелли, известного своими левыми взглядами. Впрочем, после выхода книги Фельтринелли был исключен из Итальянской коммунистической партии.
Под сенью ЦРУ
Первое русское издание «Доктора Живаго» появляется двумя годами позже в Нью-Йорке. Только в 2014 году стало достоверно известно, что к публикации и распространению романа Пастернака на русском языке было причастно ЦРУ США. Ведомство само заявило об этом, рассекретив 99 документов, относящихся к делу.
В ЦРУ оригинальный текст романа попал из британской разведки: именно ее сотрудники отправили американцам две пленки с фотографиями рукописи. Как именно текст попал к британцам, достоверно неизвестно – в отличие от ЦРУ, служба британской внешней разведки (МИ-6) документов не рассекречивала.
Что касается американских спецслужб, то они целенаправленно охотились за рукописью романа, который сразу определили как «более значимый, чем какое‑либо другое литературное произведение, созданное в странах советского блока». Книгу рассматривали как действенное оружие в холодной войне. ЦРУ задалось целью сформировать общественное мнение, которое заставило бы СССР опубликовать роман, а для этого предстояло издать «Живаго» на разных языках в большом количестве экземпляров.
Непрошенная помощь американских спецслужб бросила тень на всю историю с публикацией романа и в особенности на присуждение Пастернаку Нобелевской премии по литературе в 1958 году. Он номинируется на эту премию начиная с 1946 года за свои поэтические произведения, но получает ее неожиданно за прозу – роман, который в те годы имел острополитическое звучание.
[caption id="attachment_7672" align="aligncenter" width="450"]
Гениально и не очень
Остроты этой истории добавляет еще и то, что не все современники Пастернака высоко оценивали художественную ценность «Доктора Живаго». Речь идет не о советских писателях, которые писали рецензии под диктовку партийного руководства, а о тех, кого трудно заподозрить в корыстных побуждениях.
Признавая несомненные достоинства романа, многие отмечали и существенные недостатки. «Встречаются страницы совершенно непрофессиональные. Полагаю, их писала Ольга (Ольга Ивинская, возлюбленная Пастернака – «Стол»), – говорила Анна Ахматова Лидии Чуковской. – Не смейтесь. Я говорю серьезно. У меня... никогда не было никаких редакторских поползновений, но тут мне хотелось схватить карандаш и перечеркивать страницу за страницей крест-накрест. И в этом же романе есть пейзажи... я ответственно утверждаю, равных им в русской литературе нет. Ни у Тургенева, ни у Толстого, ни у кого. Они гениальны, как “рос орешник”».
«Теснота страшная, – пишет дочь Цветаевой Ариадна Эфрон. – В 150 страничек машинописи втиснуть столько судеб, эпох, городов, лет, событий, страстей, лишив их совершенно необходимой “кубатуры”, необходимого пространства и простора, воздуха».
«Мне так много нравится мест в книге, что трудно назвать лучшее, – пишет Варлам Шаламов самому Пастернаку. – Пожалуй, все же это кусок из дневника Веденяпина — о Риме и Христе. <...> Теперь о том, что мучает меня, что так дисгармонично книге... Я говорю о языке простого народа в Вашем романе. <...> Ваш язык народа – все равно, рабочий ли это, крестьянин ли или городская прислуга, – Ваш народный язык – это лубок, не больше. Кроме того, у Вас он одинаков для всех этих групп, чего не может быть даже сейчас, а тем более раньше, при большей разобщенности этих групп населения».
[caption id="attachment_7682" align="aligncenter" width="1200"]
Потерянное время
Особенностью романа является евангельский подтекст, который организует весь художественный строй произведения. Он, в частности, отражает то христианское понимание истории, которое Пастернак пытался донести до своих современников.
Литературоведы отмечают, что все события с 1903 года по октябрь 1917-го выписаны в романе с тщательной хронологической точностью. Но начиная с зимы 1917–1918 года появляются очевидные анахронизмы. «Анахронизм явно входит в саму авторскую задачу, – говорит филолог Константин Поливанов в своей лекции на «Арзамасе», приводя характерный пример. – В эпилоге романа автор сообщает, что прошло «5 или 10 лет» (начиная с 1943 года). 5 это или 10 лет – для истории России имеет существенное значение: 1948 год – разгар последнего этапа сталинского террора, а 1953-й – когда все уже, видимо, осталось позади. Тем не менее, Пастернак не считает нужным эту дату уточнять».
Обращая внимание на эти особенности, Поливанов отмечает, что до 1917 года в романе неизменно присутствует дополнительное измерение времени по церковному календарю. Например, когда Живаго и его дядя приезжают в загородную усадьбу, говорится, что это была «Казанская, разгар жатвы», в другой раз «канун Покрова» и так далее. Но с 1918 года это полностью исчезает.
Победить безвременье
Дядя Живаго Николай Веденяпин поясняет, что история основана Христом, что она существует не помимо людей, а людьми творчески создается, и «духовным оборудованием» здесь является Евангелие. «Годы безвременщины» Пастернак преодолевает в своих стихах, завершающих роман. Здесь вновь возвращается церковный отсчет времени:
...Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по-старому,
Преображение Господне.
Стихотворение «Август», наверное, можно назвать главным, «программным» стихотворением романа. В нем поэт прощается с «годами безвременщины» и здесь же говорит о творчестве, которое для него означает участие в божественном творении мира:
...И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство.
Написав такие стихи, герой романа словом побеждает безвременье: история возвращается. Творческим усилием ее возвращает человек, сумевший, невзирая ни на что, сохранить в себе Образ, отвергнутый современниками в искусстве так же, как и в жизни.
