Утро. Снегопад. Пробки. Укрываясь от снега, который шепотом валился на землю в невообразимом количестве, низко натянув капюшон и бодаясь с белесой стихией, я нагонял свою учительницу.
– Мело, мело по всей земле, Маргарита Федоровна!
– Во все пределы, Андрей, – ответила она, не поворачивая головы.
На пороге мы немного задержались, наблюдая, как дети проворно отряхивали веничком свои башмаки и брюки. Смех, шум, ранцы и строгий взгляд дежурного. Мы уже в коридоре. В десяти шагах от входа огромной высоты дверь. Это музыкальный класс. Внутри серо-сиреневые стены, много воздуха, тяжелый черный рояль, гитары, выстроенные в кильватерную линию, ряды стульев и огромный коллаж «Лики времени» напротив входа.
– Большая и кропотливая работа, – не без удовольствия сказала Маргарита Федоровна, кивая в сторону коллажа. – Но дети иной раз узнают кого-нибудь. Так, глядишь, и выучат художников. Крамской, Гоген, Джотто…
Одни портреты, позы, линии рук и шей с вызывающей пестротой требовали к себе внимания. Но ещё мгновение – и класс стал наполняться учениками. Идея провести урок в старшем классе обсуждалась нами давно. Год мы откладывали и переносили. Год я не мог понять, что, собственно, от меня требуется. Мы договорились, что это будет фристайл на тему самоопределения. Демократичный стиль образования в этой школе позволяет такие эксперименты. Но что можно сказать этим детям? Чего хотят эти молодые подернутые дымкой весеннего брожения глаза?
А что было нужно моему поколению в этом возрасте? Это была школа в новостройках провинциальной Твери середины 90-х. Душные дискотеки в рекреациях, самогон из поселка, драки двор на двор, скребущая наркомания среди ровесников из проблемных семей, и через все это вырастали мы. Что нам было нужно от школы? Мы не думали о будущем, не искали перспектив. Нам просто хотелось жить, общаться, экспериментировать и поддаваться на соблазны. Что же теперь? Напитки стали благороднее, наркотики перекочевали в более обеспеченные социальные слои и стали предметом кича, соблазны и эксперименты остались на своих местах.
– Я примерно в два раз старше вас и поэтому не буду долго рассказывать о себе. Лучше мы просто вместе о чем-нибудь поговорим. ОК?
Дети сели на задние ряды, достали гаджеты и приготовились заниматься своими делами. Они не возражали. Я прошел между стульями и сел на последнее свободное место.
– Ну вот и славно. Тогда повернитесь ко мне так, чтобы нам было удобнее говорить. Пока я читал им «Вьюгу» Ольги Седаковой и рассказывал о музыке стиха, девочки что-то рисовали в тетрадках. Я говорил о революции Пушкина и ключах поэзии, а мальчики спали с открытыми глазами.
И это недаром: как в теплой золе, там, видно, тепло.
Там, от вьюги неровный, желтеет последний огонь на земле…
Фото: Artem Maltsev / UnsplashЧеловеку важно, чтобы его слушали. Иной раз кажется, что после падения СССР коммунисты, номенклатурщики и кагэбэшники пошли в священники только лишь для того, чтобы сохранить за собой эту власть слова. Сейчас не XVI век, когда за неугодные речи попа могли за бороду выволочь из храма. При современной скудной религиозной культуре любой проповедник с легкостью найдет своего слушателя. Один будет молоть с амвона, что паспорта и электронные чипы – это предвестники Апокалипсиса, другой прибьет мошонку к мавзолею (прибил бы сразу к Ленину), третий будет говорить, что военную форму войск специального назначения можно купить в любом магазине. Их слушают миллионы. Ими восторгаются. Им верят. Почему не поверили Достоевскому и Бердяеву, Сахарову и Солженицыну, Христу? И вот эти полтора десятка молодых вселенных сидят нестройным перелеском и разворачиваются с космической силой большого гормонального подросткового взрыва. Кому они поверят?
– Человечество – это раковая опухоль на теле планеты, – во мне говорил агент Смит. – Клетки наших внутренних органов знают свою функцию и выполняют её. Печень работает, тело живет. Но вот появляются такие клетки, которые начинают просто размножаться, постепенно прорастая в другие органы. Этих клеток становится так много, что организм начинает давать сбой. Вырезать опухоль уже нельзя, метастазы слишком глубокие. Человек умирает. Чем мы отличаемся от такой опухоли?
– Наверное, тем, что человек знает, для чего он живет.
– Для чего же?
– Саморазвитие. Познание мира.
– Но мы даже стихи не можем понять. А мир больше стихов.
– Вы ещё не спросили нас, в чем смысл нашей жизни, а уже ругаете нас.
– Я не ругаю. Я просто задаю вопросы.
Еще полчаса я доказывал им, что человек давно перестал понимать свое предназначение. Что лучшие научные достижения мы превращаем в оружие, а книги и произведения искусства можем запросто сжечь на костре. Что человек прячется от бессмыслицы в одиночестве, не понимая, что одиночество на бессмыслице множится, как огонь на сухой траве. Что свое одиночество мы часто камуфлируем под хобби, работу, развлечения или просто прячем в кладовые семейной жизни, оставляя его в наследство собственным детям. Одни спорили и не хотели быть опухолью. Другие соглашалась с таким видом, что и без меня им все давно понятно. Большая часть молчала.
– Ну, хорошо. А все-таки мы сумели сделать эту тонкую хирургическую операцию. Мы удалили человечество. Кому стал нужен этот мир?
– Оставшимся живым существам, – взъерошенный паренек Миша утомился от моей болтовни.
– Кому, например?
– Не знаю… Волку.
– Волк разве смотрит на мир с точки зрения смысла?
– Пока нет.
– То есть настанет такое время, что он сможет?
Миша пожал плечами, мол, откуда мы знаем. Снег за окном сыпал редко и тихо. Как бы спросонья. В класс вошел ещё один ученик с прической Кобейна и улыбкой опоздавшего. Он подсел к ребятам, тихо поинтересовался, что тут к чему, затем достал тетрадь и немедленно начал рисовать портреты своих соседей. До конца занятий оставалось 7 минут. В одну десятую часа поместился рассказ о семье, друзьях, гастролях уездного джаз-бэнда, о том, как неожиданно для себя я стал христианином и теперь очень жалею, что не задавал себе вопросов в первые 20 лет жизни. Звонка в кабинете не было слышно.
– Можно делать очень простые, но важные вещи. Можно вкладывать в наше общение друг с другом лучшее, что у нас есть, а не мусор из ведра, которое стоит ближе к выходу. Это естественно. У нас есть для этого все возможности и нет ни одной причины этого не делать. Спасибо.
Впервые за все время они слушали. Внимательно и все вместе.
Автобус. Метро. Электричка. Снова автобус. Дом. Вечер. В контакте проматываю плей-листы своих утренних знакомцев. Говорят, что вселенная на 70% состоит из «темной» материи. Черт его знает, что это такое, но мне показалось, что внутри этих детей её гораздо больше. Вряд ли мы когда-нибудь встретимся снова. Вряд ли они вырастут в Общество мертвых поэтов. Но ведь даже в пыльном углу бесконечности зародилась жизнь. А снег всё шел, не переставая…
