Обычно на Россию и США смотрят как на геополитических соперников, которые борются за влияние в мире. Однако этот подход не даёт ответа, например, на вопрос, почему в XIX веке страны дружили, несмотря на противоположность общественно-политического устройства. Или почему они оказывались близки во время таких серьёзных кризисов, как Крымских война или Гражданская война в США? Да и после во всех крупных войнах всегда были союзниками. «Вплоть до XIX века слово “дружба” было вполне точным понятием в международных отношениях, – говорит Иван Курилла. – И более того, дружбой между людьми называли некий перенос того, что изначально происходило между политическими общностями». Почему во время Холодной войны вдруг другое вышло на первый план? Почему в разные исторические периоды в отношениях России и США доминируют то общие идеалы, то разные интересы? На эти и другие вопросы отвечает социальный конструктивизм.
Иван Курилла. Фото: eusp.orgИ чего это они митингуют?
В российской политической риторике Америка всегда была той утопической страной, где уже воплотились все модели общественного устройства. Если слушать по очереди всех желающих обустроить Россию, окажется, что в США в лучшем виде расцвели идеалы всех политических направлений одновременно. Иван Курилла выделил три течения российской общественной мысли, которые господствуют в России уже пару веков и объясняют многое, что мы слышим сейчас.
К первому течению относятся радикальные критики российского государства, начиная с Радищева. Американская война за независимость настолько потрясла образованную часть российского общества, что многие стали смотреть на США как на модель для революции в России. Радищев был известным певцом американских свобод и даже удостоился оценки Екатерины II как «бунтовщика похуже Пугачева». Это случилось после его надписи на портрете Франклина: «Ужели поставим его (Ломоносова) близ удостоившегося наилестнейшия надписи, которую человек низ изображения своего зреть может? Надпись, начертанная не ласкательством, но истиною, дерзающею на силу: “Се исторгнувший гром с небеси и скипетр из руки царей”». Говоря проще, Ломоносов Франклину в подметки не годится. Вслед за Радищевым каждое новое поколение революционеров по-своему идеализировало США. Декабристы после восстания собирались узаконить в России аналог Конституции США, Никита Муравьёв подготовил соответствующий проект. Историк культуры Александр Эткинд назвал в одной из своих книг события на Сенатской площади восстанием американистов. Советские диссиденты также не видели в американском государстве тёмных пятен, даже когда оно разгоняло студенческие демонстрации. «И чего это они митингуют? – можно прочесть в разговорах с диссидентами в 1968 году у американского слависта Карла Проффера. – У вас ведь можно голосовать, это у нас нельзя! Так им и надо: если студенты собираются на митинги, они превращаются в политиков, переставая быть студентами». Анархист Михаил Бакунин для спасения свободы и мира в Европе призывал «отбросить политику Государства и решительным образом воспринять североамериканскую политику свободы», «противопоставить этой чудовищной и подавляющей централизации военных, бюрократических, деспотических конституционно-монархических и даже республиканских государств великий спасительный принцип федерализма». Страной мечты были США и для Ленина, который в 1913 году написал заметку под названием «Русские и негры»: «Освобождение американских рабов произошло путем менее “реформаторским”, чем освобождение рабов русских. Поэтому теперь, полвека спустя, на русских осталось гораздо больше следов рабства, чем на неграх». То есть каждый из российских политиков любого толка приписывал Америке то, чего хотел достичь сам. Так, США для революционеров России стали генератором мысли, источником вдохновения и аргументом.
Второй взгляд на США из России – консерваторский. Отечественные правящие элиты всегда видели в США угрозу – ведь революционеры под влиянием американских идей мечтали смести этот режим «до основанья, а затем…». Угрозу проникновения в Россию идей вольности видела уже Екатерина II. «Иногда даже один и тот же правитель, император, генеральный секретарь менял на протяжение своего правление отношение к США, – говорит Иван Курилла. – Как правило, это происходило, когда ощущались внутренняя слабость, недовольство, угроза режиму. Тогда государство переходило к отрицанию всего американского: и при Николае l в последнее мрачное семилетие, хотя до этого он с Америкой дружил, и при Сталине – Холодная война началась в последние годы его жизни. Это же мы видим сейчас».
Уинстон Черчиль, Гарри Трумэн и Иосиф Сталин на Потсдамской конференции. Фото: Lockeyear W (Capt), No 5 Army Film & Photographic UnitЦап-царап сделать
И третий российский взгляд на США – реформаторский. Когда российское руководство хотело проводить реформы, оно обращало свой взор за океан. Ведь Америка – мировой лидер по производительности труда и технологическому развитию. «Впервые так на США посмотрел Николай l, – говорит Иван Курилла. – Россия отставала от главного в те времена соперника – Великобритании. Нужно было сделать рывок. И в Россию пригласили большую группу американских инженеров, наладчиков, производителей подвижного состава для первой большой индустриальной стройки времён Николая l: железной дороги между Петербургом и Москвой». У нас часто пишут, что Джордж Вашингтон Уистлер был на этом строительстве консультантом, а не главным инженером, но это не так. Хотя бы потому, что русский инженер Павел Мельников не имел подобного опыта, зато ездил в США для обучения и привёз оттуда Уистлера. К слову, вот почему колея этой железной дороги отличается от других в России: она создана по стандарту Балтиморской 1836 года.
Об американизации промышленности многие мечтали в начале XX века. «Если нам американизировать нашу ещё слабую промышленность, то мы сможем с удесятерённой уверенностью сказать, что будущее за нами, – пламенно говорил Лев Троцкий. – Американизированный большевизм победит и раздавит империалистический американизм». В те годы часто звучал лозунг: «Социализм – это советская власть плюс американизация промышленности». И действительно, США добились самой высокой в мире экономической эффективности. В России после ужасов революции и гражданской войны ценой неимоверных усилий с 1929-го по 1931 годы были построены Сталинградский тракторный завод, Магнитогорский металлургический комбинат, ДнепроГЭС, Нижегородский автомобильный завод и многие другие. Это всё результат американизации промышленности, дизайн-проекты Альберта Кана, знаменитого американского индустриального архитектора. Эту линию спустя десятилетия продолжил Никита Хрущёв, призывая «догнать и перегнать Америку». Технологическую притягательность США ценили Горбачёв и Ельцин, стремясь к «ускорению» промышленности. Последним нашим сближением с США можно считать времена Обамы, когда Медведев фотографировался с айфоном и лидерами IT-отрасли, как некогда Хрущёв – с кукурузой, и произнёс слово «модернизация». «Россия исторически сближается с США, когда хочет реформ, – говорит Иван Курилла, – когда необходимо технологии купить, привлечь или «цап-царап сделать», как сказал другой наш президент.
Никите Хрущеву в одном из украинских колхозов вручают венок из кукурузы. Фото: РИА НовостиВсё гораздо хуже
Для поиска самоидентичности США, как и нам, нужно было начиная с XIX века себя с кем-то сравнить. С Китаем – невозможно, там политическая система устроена настолько экзотически, что её не описать словами, понятными каждому американцу. А вот понятиями, которыми описывается сама Америка, можно было описать и Россию. Мы и стали той Другой страной, на фоне которой можно достойно выглядеть в любые времена. В России – деспотизм, в Америке – республика. Для США Россия – авторитарная страна-тюрьма, где ничего хорошего не было и быть не может. Она противоположна по интересам Америке и всегда что-то замышляет против американских свобод. Этим занимается как российское руководство, так и весь народ, ведь между руководством и народом всегда существовало всеобщее согласие, народ всегда доволен. Народ XIX века любил всех царей и выбирал себе всех вождей – от Сталина до Путина. Россия никогда не менялась и не изменится, она всегда враг, даже когда её возглавляет Горбачёв – явно притворяется.
Русский с XIX века стал в США синонимом неамериканского. Если политик не вписывается в представления о правильном – «он русский». Американские политики часто употребляют конструкцию: «Мы же не Россия, в которой…», чтобы продвигать свои идеи. То есть американцы тоже изобретали свою Россию, как россияне – США, но исключительно как анти-Америку.
Политическая и бытовая ксенофобия часто взаимосвязаны. 1 апреля 1861 года стал днём, когда Авраам Линкольн уже месяц был президентом, до начала Гражданской войны в США оставалось две недели. Напряжение достигло предела, южные штаты объявили о выходе из состава страны, и госсекретарь написал меморандум: «Почему мы бездействуем? Давайте немедленно объявим войну кому-нибудь: Великобритании, Франции, Испании, Российской империи, и тогда у нас не будет гражданской». «Агрессивность по отношению к внешнему иногда является способом приглушить внутреннее, – говорит Иван Курилла. – Это частично отвечает на вопрос о причинах ксенофобии». Такой взгляд на Россию доминирует в американском обществе, но есть и другие, тоже традиционные и влиятельные.
Основоположницей русофильского направления стала переводчица Изабель Хэпгуд, предложившая смотреть на Россию как на страну великой культуры, где родились Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов, Чайковский (он остаётся одним из самых популярных классических композиторов).
Третий очень популярный вариант взгляда на Россию создал в конце XIX века журналист Джордж Кеннан-старший, много путешествовавший по Сибири. Он крайне изумился, встретив почти в каждом губернском городе высокообразованных либерально мыслящих людей, не любящих власть императора. По итогам общения со ссыльными он написал книги и почти каждый день на протяжение десяти лет читал в разных уголках США цикл лекций о России «Сибирь и ссылка». На лекции он приходил в робе, с цепями на ногах, изображал из себя сибирского каторжанина и был настолько эффектен и уместен, что привлёк миллион слушателей. «Америка в 1880-х – начале 90-х переживала гражданскую братоубийственную войну, в которой погибло 600 тыс. человек, по другим оценкам – миллион, если считать с погибшими от ран, – говорит Иван Курилла. – Через 10–15 лет после реконструкции Юга всё вернулось на круги своя, положение чёрных людей стало даже хуже, лилась кровь на массовых самосудах. За что воевали?!». И тут появляется Кеннан с лекциями про страну, где всё гораздо хуже, где вся территория Сибири – одной большая тюрьма. «Эти лекции стали настолько важной частью знания о России, – продолжает Иван Курилла, – что когда в США издали “Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына, многие сказали: мы всегда это знали. Сам Солженицын очень бы не согласился, он прекрасную Российскую империю противопоставлял СССР, а для американца ГУЛАГ был продолжением лекций Кэннана». Но в отличие от русофобов и русофилов, последователи Кэннана считали необходимым помочь России снять оковы. Эта помощь решала и внутренние американские задачи. Так, в начале 90-х годов XIX века в России разразился большой голод. Просить гуманитарную помощь в США приезжал Лев Толстой и Иван Айвазовский с картиной «Раздача продовольствия», на которой голодающим крестьянам раздаётся американская еда. Это поднимало американцам самооценку: раз мы можем помочь другим нациям, можно смириться с судами Линча.
Джордж Кеннан-старший в образе сибирского каторжника. Фото: Library of Congress Prints and Photographs Division Washington, D.C.Взгляд американцев на Россию искажался ещё и тем, что с лекциями чаще всего в США приезжали деятели либерального толка, такие как историк и публицист Павел Милюков. Со слов наших либералов, которые часто принимали желаемое за действительное, Россия представлялась демократичнее, чем была на самом деле. Когда полыхнули революции 1905-го, а потом и 1917 годов, американцы испытали взлёт надежд: в России появится вторая Америка! Но когда через несколько месяцев начался террор, американцы разочаровались. «Такой цикл надежд и разочарований американцы по отношению к России прожили несколько раз, – говорит Иван Курилла. – И надежды были завышенными, и разочарования гораздо глубже, чем, наверное, наша страна заслуживала. В очередной раз, наверное, мы сейчас проживаем этот цикл».
За двести лет дипломатических отношений мало что поменялось и в России, и в США с точки зрения представлений друг о друге. Всё так же мы то дружим, то враждуем, решая внутренние проблемы. Политики манипулируют образом страны-антипода или страны-утопии в своих целях. «Про будущее отношений всегда говорить сложно, – подытожил историк. – Но если представить себе, что предыдущие двести лет нас чему-то научили – можно сказать, что российское государство опять встанет перед задачей экономического развития, проблемой отставания от кого-нибудь. И это станет стимулом к сближению, совместным технологическим проектам. Я не думаю, что даже то, что происходит сейчас, нас выбросило из двухсотлетнего периода. У истории довольно большая инерция».
