Работа с «пятисотыми»
– Честно скажу: колебался, стоит это говорить или нет. Решил говорить, потому что это очень важно. Мы, священники, сейчас столкнулись с этим вопросом – работа психологов с «пятисотыми».
– Дезертирами?
– Да, отказники, дезертиры, их всех под одним грифом записывают – «пятисотые». Это в том числе военные, которые убежали с «нуля», то есть прямо с боевых позиций, и которые оставили свои воинские части. Надо, конечно, учитывать ситуацию: при каких обстоятельствах это произошло, что и кого человек оставил. Одно дело – когда он сбежал с поля боя, другое – когда пропал, не доехав даже до передовой. У нас, священников, такого опыта не было раньше. Я понимаю, что говорить и как помогать бороться с грехом блуда, лжи, сребролюбия. А здесь приходит в храм женщина с той территории, куда до сих пор прилетают снаряды (я раз в месяц к ним езжу). Вот она говорит:
– Батюшка, как мне с ними быть?
– С кем?
– Ночью пришли двое ребят в форме, без автоматов, без ничего и просят: «Тётенька, пожалуйста, приюти на ночь, покорми».
Она их приютила, нагрела воды, чтобы они обмылись, накормила, дала позвонить домой, положила их спать. Сама не может уснуть до 4 утра – понимает, что ребята оставили свои боевые позиции. В принципе, она сделала, слава Богу, всё правильно, поступила как христианка, помогла, собрала узелок в дорогу, хлеб, сало – и они пошли дальше. Но соседи видели пришельцев, сообщили, и за беглецами пришли из прокуратуры.
Она спрашивает у меня:
– Правильно я поступила, что их приняла и никому не сказала? Я же не комендатура, я православная и должна делать то, что должна.
– Я не могу вам сказать, как быть и что делать. Поступайте по совести. Готовы ли вы до конца быть честной и нести крест ответственности за ваше доброе дело?
– Готова.
Другая ситуация, когда люди бегут домой, не знают, как жить в постоянном страхе, скрываясь и обременяя своих близких. Тут тоже нужна помощь психологов, а то и психиатров, если их подполье затягивается во времени. Но сначала нужно как-то выйти из нелегального положения.
Сейчас, например, один парень просится на исповедь через свою маму. Он оставил позиции и убежал к своему папе, который с мамой в разводе. Он скрывается у отца, никуда не выходит ни днём, ни ночью, всего боится. И ситуация развивается, усугубляется, как всегда в таких случаях. И это тоже хочется донести до «пятисотых», что не бывает так, что человек убежал – и всё, аминь. Этот парень убежал со своим другом, друг ему недавно звонит и говорит:
– Тебя уже разыскивает не только прокуратура, но и военная разведка, и полиция.
– А что такое?
А оказывается, они бежали-бежали где-то с автоматами, потом им стало тяжело, они эти автоматы побросали, и на одном автомате уже два ограбления. Парню уже инкриминируют не просто какое-то дезертирство, а незаконное владение оружием, вооружённое нападение и так далее. Он, бедный, теперь просто в замешательстве: как быть?! Сейчас попросился на исповедь. Я пока спросил у своего духовника совета, как поступать: принимать исповедь, не принимать…
Фото: Артем Краснов/Коммерсантъ– Какие проблемы его исповедовать? Вам же не надо его отводить в комендатуру, слава Богу. Человек пришёл, о грехах рассказал перед Богом и вами.
– Здесь вопрос моей личной ответственности как священника за осознанное покаяние человека. У меня редко бывает, что я кого-то запрещаю или накладываю епитимьи. Могу просто дать какой-то духовный совет. Но такого случая никогда не было в моём опыте, и поэтому мне пришлось обратиться к своему духовнику, как мне поступить? Нужна беседа. Хочется донести до парня мысль о том, что, если дальше скрываться, то это только усугубит ситуацию. Каждый день и час у него безумный страх, это не каждый выдержит. Ему нужно объяснить, что лучшее сейчас – положиться на Бога, отдать Богу этот страх. Он увидит, что Господь в силах освободить его от этого зла. Вопрос в том, есть ли у него осознанное покаяние, чувство сожаления и желание это исправить. Я стараюсь помочь, чтобы человек хотя бы немножечко понимал и брал на себя ответственность за свои поступки.
«Я вас хотя бы обниму»
– За эти 9 лет военных действий поменялось, на ваш взгляд, духовное состояние и психическое здоровье людей на этой земле, в вашем регионе?
– Я считаю, что духовное состояние улучшилось – меньше стало религиозности, больше духовности. Я имею в виду, что люди стали больше сами молиться дома, на улице и даже в общении друг с другом, более вдумчиво смотреть на жизнь, меньше полагаться на зажжение свечей и какие-то ритуалы. Я чаще стал слышать, как в нашей тяжёлой ситуации благодарят Бога за какие-то вещи, о которых в мирной жизни обычно даже не задумываются. Самый простой пример – вода. Была у нас вода раз в трое суток, сейчас у нас вода через день. И я вам скажу: я считаю, что это не пустые формальные слова, когда человек крестится и говорит: «Слава Богу! Вода через день!». Или благодарит Бога за свет – почти как на утрене. (Перед Великим славословием на утрене предстоятель восклицает: «Слава Тебе, явившему нам свет!». – «Стол») Попал снаряд в подстанцию, не было света три дня – и вот починили. И кто-то не просто вздыхает с облегчением, а благодарит Бога.
Что касается психического состояния – конечно, люди стали более нервными: перепады от радости к печали моментальные. Кроме того, люди стали очень вспыльчивы и раздражаются в такие моменты, когда можно было бы спокойно отреагировать. Одна из причин – у многих подкосилось здоровье, это конечно влияет на нервный фон человека и общества. Сейчас у нас всплеск заболеваний щитовидной железы, а она оказывает большое влияние на психику, и человек, об этом не подозревая, часто выходит из себя без повода, вместо того чтобы пойти обследоваться и начать лечение.
– По-христиански рост духовности можно «измерять» обращённостью не только к Богу, но и к ближнему. Что скажете: выросло ли, например, доверие друг к другу за эти годы – или скорее недоверие?
– Тут тяжело сказать. Часто люди едут с разных обстреливаемых населённых пунктов в более мирные – происходит смешение. Те, которые выезжают из обстреливаемых или освобождаемых мест, очень закрыты. Очень. Они могут ходить в храм, но не подойдут ни к прихожанам, ни к священнику. Даже если они всю жизнь до этого исповедовались и могли причащаться каждое воскресенье, здесь они не подходят к исповеди месяцами. Человек становится, как улиточка, сидит в себе, как в раковине. Вот я за ними наблюдаю и однажды подхожу и говорю:
– Давайте я вас хотя бы обниму. Я тоже был в такой ситуации.
Я вижу, что как-то это работает.
Фото: Дмитрий Малинкин/КоммерсантъКогда приходит озлобленность
– Как часто люди обращаются в церковь с душевными – психологическими и психиатрическими – проблемами?
– Очень редко. И чтобы человек доверил тебе серьёзные трудности своей жизни, надо с ним не один раз поговорить, а пять-шесть. Он будет с тобой искренним, если ты будешь с ним честен, но он в твоей честности должен убедиться, на это нужно время. Недавно я смог помочь прихожанке, у которой очень острая ситуация в семье. У неё муж комиссованный военный, он пьёт, постоянно её избивает, против того, чтобы она ходила в храм. И у неё чувство вины, что она его, несчастного, оставляет одного, да ещё наложилось, что пока она была на заводе, на смене, дом с мужем попал под обстрел, и у неё всё это усугубилось. И вот пока я всё это узнал, пока добрался и поговорил с мужем – прошла уйма времени. Ну, как-то, кажется, исправляется их жизнь.
– А что вызывает у вас наибольшее опасение в связи с психическим и духовным состоянием людей в прифронтовой полосе и на фронте?
– Я не специалист в психологии и психиатрии, попробую сказать, что больше всего меня тревожит с духовной точки зрения. Во-первых, мне не нравится, что люди разучились ценить свою жизнь. И это массовое явление. Одна старая знакомая не хочет выезжать с «нуля». Она живёт с дочерью в зоне, где происходят автоматные перестрелки и может долететь пуля 5,45 или 7,62, а с СВД (снайперская винтовка Драгунова. – «Стол») долетают 100%. Не уезжает, потому что у неё там украдут мотоблок…
Нечувствие к ценности жизни касается и многих военных. Их беспечность, пренебрежение средствами защиты часто стоит им жизни. Говорят, во время Второй мировой войны был лозунг «Победа любой ценой», а во время Первой – «Победить и остаться живым».
Второе, что тревожит меня, – самое сложное и печальное. Люди теряют любовь: муж с женой, родители с детьми. Я вижу, как во время военных действий распадается огромное количество семей. Я говорю не о тех, что оказались на территориях разных государств, России и Украины. Я говорю только о России.
Третье неразрывно связано со вторым. Когда человек теряет нить любви, приходит пустота и озлобленность на всех и на всё. Если с этим не справиться, то эта злоба съедает человека, он сам теряет всякую нормальность и заражает этим других. Без Бога с этим справляться трудно.
– Говорят, что на войне нет безбожников. А как на самом деле? Растёт число верующих?
– Религиозность повышена точно, особенно у военных. Большая вера в обереги. Если ты у нас, на Донбассе, увидел парня в гражданской одежде, у которого на запястье повязан пояс «Живый в помощи» (так начинается 90-й псалом. – «Стол»), – значит, он стопроцентно солдат. Но здесь же рядышком есть желание прорваться к Живому Богу. Нам важно это не пропустить, когда у нас просят молитвословы или хотят исповедоваться.
Иногда спрашивают: война – это хорошо или плохо? Кажется, очень плохо. Но я не знаю, что тут ответить. Мой знакомый умирал от пьянки под забором, и вектор его движения – если говорить о спасении души – скорее всего, был не радостный. Но он пошёл в ополчение, где погиб через 3 месяца. Как выяснилось, он вынес трёх солдат раненых, пошёл за четвёртым и был убит. О такой судьбе можно мечтать.
Как сохранить нормальность
– Есть у вас какое-то собственное правило или совет для других: как сохранить нормальность? Как не начать ненавидеть украинцев или русских? Есть какая-то духовная, психологическая, психиатрическая профилактика?
– Я не знаю, как научить кого-то не озлобиться, остаться человеком. Наверное, тут не может быть каких-то советов. Мой опыт такой, что я люблю Бога и понимаю, что все-все люди нуждаются в любви и принятии: родные и посторонние, друзья и враги. Когда начался штурм нашего села российскими войсками и мы думали, что сейчас убегающие военные ребята из Украины могут зайти к нам в дом, ища прибежища, мы тогда приняли решение, что надо их пустить, а если придётся, то и скрывать. Это и есть нормальность для любого обычного человека.
Я видел достойный пример, когда в четырнадцатом году мне довелось участвовать в освобождении сына одного священника из Западной Украины. Он воевал, попал в плен. Мы поехали с просьбой об освобождении сына нашего украинского собрата-священника к главе Республики Александру Захарченко. Он сказал: «Пусть отец приезжает и лично заберёт сына, я гарантирую безопасность и его освобождение». Отец-священник приехал за сыном, и парня просто отпустили.
В моём молитвенном правиле есть маленькая такая молитва: «Боже, помоги мне быть сегодня полезным обязательно». Если Бог однажды спас меня и мою семью в безнадёжной ситуации, то я обязательно должен быть сегодня кому-то полезным, а что будет завтра – не моя забота. Я учусь не только верить в Бога, но и доверять Ему, и события моей жизни показывают, что это оправданно. Вот моя жизнь, говорю я Ему, слепи из неё, что хочешь. Да, завтра может нам в квартиру снова прилететь снаряд – доверяй Богу.
Что ещё мне помогает – фильтрация информации. Я понял, что страдаю от информационной зависимости, поэтому я не смотрю телевизор. Но у меня страсть к telegram-каналам, просмотру новостей об изменениях в линии боевых столкновений. Тогда я в пост попробовал смотреть новости в telegram-канале только в воскресенье вечером. Как меня ломало! Но это очень важно для сохранения собственной нормальности тщательно дозировать и фильтровать информацию, не пренебрегайте этим.
– Был ли такой случай на войне, который укрепил вашу жизнь?
– Есть даже дата – 21 марта 2022 года, день, когда мы очень долго колебались, выезжать из расстрелянного и сожжённого села или нет. С самого детства, с 12 лет, когда я начал заниматься спортом, я стараюсь придерживаться позиции: если это надо – значит, надо – и всё! Я настоятель, я не имею права бросить свой приход ни при каких обстоятельствах. 2014 год мы частично пересидели в подвале под постоянными обстрелами. Частично, потому что на недельку куда-то выезжали, чтоб собраться с силами, свежего воздуха вдохнуть. Глотнув воздух и вдохновение, мы возвращались обратно. И так, с Божьей помощью, мы остались с приходом, хотя многие священники уехали.
А сейчас, когда стали прилетать снаряды десятками, начались первые явные чудеса – каскадом. Человек почему-то решил пойти в подвал, хотя ему туда не надо было. В это время прилетает снаряд прямо в дом, взрывная волна разносит сам дом и всё, что рядом, но на хозяине ни одной царапины. Было, когда человек с веранды идёт в зал – прямо на место, где он только пил чай, прилетает снаряд, его накрывает упавшим шкафом, а на место, где стоял шкаф, прилетает десяток осколков. Очень много чудес было в селе.
Когда это видишь – понимаешь, что всё серьезно, и надо принимать решения максимально ответственно. Людей на приходе почти не осталось, но как понять, что уже пора? Начались панические приступы у жены, трое суток она вообще не спала – слёзы и слёзы. Ночью мы ложились на одной кровати вшестером, соорудили себе бункер. Как мы уедем без исповеди, без причастия? Кто-то ведь еще остаётся, хотя больше половины села уже точно не было и многие собирались в дорогу. В пятницу я предложил: «Давай в воскресенье отслужу литургию, исповедуем людей, причастимся и решим, как Бог подскажет».
Так и получилось. В воскресенье под звуки «Градов» отслужили литургию – что смогли, конечно, сократили под всю эту артиллерийскую канонаду, самое необходимое оставили. И в понедельник произошло простое чудо, которое повлияло на мою жизнь и придало уверенности в том, что я Божий человек. Матушка первая заснула, а я уже под утро. Были попадания в селе, но где-то не совсем рядом. Под утро матушка говорит: «Пойду постираю». Мы вечером как раз наносили воды с колодца. В 8:00 она пошла стирать, а в 8:30 хотела идти на улицу вывешивать одежду. Но тут ей приходит мысль, как она говорила, «как удар в сердце через голову»: «Сядь, посиди 5 минут». И в эти 5 минут начинаются прилёты уже непосредственно рядом с нашим домом, вылетают наши окна, срывает часть крыши, начинается пожар. Мы потихоньку перебегаем, переползаем все вместе в наш бункер, и теперь я понимаю, что дальше оттягивать отъезд нельзя. Я моментально приезжаю в храм за дарохранительницей, евхаристическим набором, антиминсом. Бегом приезжаю в храм, всё это собираю, спускаю в подвал, закупориваю всё это в мешки, в целлофаны, чтоб мыши не поели. Складываю в такую здоровую сорокалитровую кастрюлю. И всё – мы уезжаем.
Вот это, наверное, то событие, которое дало мне новый опыт более зрелой веры. Когда от тебя уже ничего не зависит, ты просто Ему говоришь: «Боже, ну что тут сказать: умру, так умру». Мы начали молиться вместе всей семьёй Иисусовой молитвой, потому что долгие молитвы уже не приходят в голову. Этот новый опыт сделал меня менее категоричным. У меня прежде не было серого цвета, у меня было чёрное и белое. Сейчас мне очень хочется стать мягче. Может, потому, что Бог со мной так поступил милосердно. Мне уже не хочется каких-то запретов, жёстких правил, а чтобы везде было какое-то милосердие, любовь, доброта. И это проявляется во всём: в службе, в общении с прихожанами, друзьями, родными. Я понял, что есть очень второстепенные вещи, которые часто облекают в религиозность, а есть христианская духовность – тот стержень любви и настоящего доверия Богу. Сейчас я учусь больше Богу доверять и прислушиваться к Нему. Например, у меня есть план на день, но тем не менее я прошу: Боже, если Ты решишь всё поменять, я приму. Если ты решишь, что ради Твоего дела, Твоего замысла мне нужно попасть в аварию и полежать в больнице, чтобы о чём-то получше подумать, ну что ж – значит, я пойду в больницу.
Матушка стала часто баловать детей после этих событий. И я её спрашиваю: «Чего ты их балуешь?». А она ответила, что ей пришла однажды мысль: а что если у них не наступит завтра? Прилетит снаряд, и не станет ничего? А я даже не одену дочке любимое платье или забуду ей сказать, что я её люблю. В общем, так как-то и иронично, и одновременно сентиментально звучит, но хочется жить одним днём с доверием Богу.
