15. Смолица: почти безумие
Смолица. Бугор. Под бугром – деревня. Сзади – болото и лес. Задача – оборудовать НП на бугре, лес брать с домов деревни. Строить 2 блиндажа: для солдат и для комбата. Пара бессонных ночей, один разобранный дом – и задание в основном выполнено. Но сюда же собираются другие полки. Конкуренция из-за места. Все лезут вперёд, чуть не к нашим траншеям. Домов остаётся мало, начинают стреляться из-за леса, ибо покрывать блиндажи нечем. Ночами вывозят из обстреливаемой части деревни брёвна. Мне повезло: «студер» в мой рейс намотал на вал колючей проволоки и встал на самом бугре. Рассвет. Каждую минуту может быть налёт. Меня за что-то клянут. Шофер корчится с зубилом под машиной. Эти третьи сутки достались особенно тяжело. Всё обошлось, и началось наше «Смоленское стояние». Не жизнь на передовой, а «курорт». Усиленное рытьё славян вызвало, конечно, сильнейшие обстрелы этой высоты, но мы не знали горя под четырьмя накатами, уповая на то, что прямое попадание нас минует. Снаряды ложились густо, один НП разнесло вдребезги. Меня раз оглушило, когда был в НП, но, в общем, жизнь текла спокойно. Разведывали передний край, готовясь к прорыву. Вставали в 10–11 ч., завтракали, и один из нас шёл наблюдать; если «Папаха» не следовал проверять, то скоро опять возвращались «домой», писали письма, болтали и проводили время как могли при таком образе жизни. «Двести грамм» несколько скрашивали однообразие. Однажды пожаловала Т. Всё веселее.
Наконец всё готово. День «концерта» близок. Начался он совершенно неожиданно: рявкнули наши батареи, затарахтели «самовары», засинела «Катюша». Красивая и ужасная картина переднего края. Вот поднялись «мальчики» и среди разрывов пошли вперёд. Зашли в траншею, немец в лесу за…, а какие-то продолжали вдохновенно месить уже занятую нами землю. Но успеха не развили. Положили много народа. Обвиняли артиллеристов, что плохо взаимодействовали. Сейчас же погнали в пехоту двух комвзводов и комбата для «информации». У них ранило несколько человек, перебило связь, ни на метр дальше не двинулись и так застыли на два дня, отбивая попытки немцев вернуться в свои траншеи. Всякие комиссии стали проверять, в чём тут дело, документация и пр. формальности стали непременным условием – до стереотруб в амбразурах, из которых всё равно ничего не было видно. Но приказ «Папахи» был выполнен, и над нашим НП воздвигли безобразный никчёмный «курятник». Меня так всю операцию и не тронули, и прожил я припеваючи. Только в последнюю ночь поколесил изрядно. Принесла нелёгкая Т.
Солдаты советской армии. Фото: mil.ruДнём ходил выбирать НП на правый фланг под высоту. Дал километров 12, вернулся голодный – никого. Все уехали с огневыми. Днём ростепель, ночью морозец, скользко. Устал изрядно. Решил ждать машины. И прождал, увлекшись разговорами в нашем кинутом НП с Т. Землянку нашу занял уже какой-то майор, а то бы я разговорами не ограничился. Когда я очнулся и бросился догонять ушедших пешком ребят, было не особенно приятно встретиться с уезжавшим в своей машине К.Д. – сильно навеселе после ком. полка. Т. успела залезть к нему, и всем пришлось удалиться из этой «спальни», ибо «рессоры не выдержат». Жиманул по дороге крепко, догнал. Пришли на место, все начали оборудоваться, а я потоптался на холоде, замёрз и пошёл искать огневую. На том месте, где ей было положено находиться, её не оказалось.
Нашёл одну батарею, залез в машину и, дрожа, задремал. Потом с нач. штаба пустился на поиски опять, и были подобраны К.Д. В его кибитке набилось «отставших и заблудившихся» – как сельдей в бочке. Прибыли наконец на огневую, на чистом месте. Не дав даже передохнуть – давай связь на НП. Т.к. дело было ночью, то я «немного спутал», и мы часа полтора кружили на одной высоте (где мы выбирали пункты днём) в поисках остальных батарей. А они были в километре, на равнине. Пришли туда, следом за нами К.Д. Устроились пока в открытом ровике, зная, что скоро идти в пехоту. Действительно, послали вперёд. Я всё … (неразб. – «Стол»), стремясь дождаться своего кашевара, который безуспешно плутал где-то по степи. Наконец К.Д. послал комбата, тот рассердился и помчался вперёд, я следом, пошёл ещё Гребенщиков.
Дошли до наших траншей. Бой перешёл уже на высотку. Там земля кипела от разрывов, рощица перед ней редела на глазах. Надо было идти туда. Позвонили, что мой адъютант подорвался на мине, оторвало ступню. Делать нечего, пошли с Гребенщиковым на высоту, очистив по дороге одну самоходку. Несмотря на … (неразб. – «Стол») за бронёй этой машины. Закусили сухарями и консервами, и это в то время, когда рядом рвались снаряды, раздавались стоны, валялись трупы. Но «живой думает о жизни». Последняя перебежка, и вот высота 169,5. Немецкие траншеи, местами мелкие и широкие, кое-где глубокие с нишами в стенах, в большинстве занятыми трупами. Убитые, раненые, умирающие заполняют траншеи, затопляют их. Идёшь по кровавому податливому тесту тел. Все спешат… с каким-то застывшим ожиданием в глазах.
Почти безумие. Вот раненый с проклятием хватает за ногу санитара, наступившего прямо на него в своём спешном движении куда-то, когда вот он, живой человек, взывает о помощи; там из развороченного нутра самоходной пушки вываливают освежёванный … (неразб. – «Стол») командира, кровавый сгусток без формы; здесь трупы завалили траншею до верха. Перебегаешь через этот бугор тел, а снайпер всё наращивает его и наращивает. Оторванные руки, ноги, головы. Хорошо, холодно, грязи мало. Двигаемся все вперёд, к рощице, где рвутся снаряды. Лес покошен, как косой. Вошли в лес, залегли в воронке. Гребенщиков пошёл искать более надежное укрытие и через минуту возвращается побледневший с растерянно-радостным лицом. Осколок попал в бок живота. Перевязали, пошли обратно. По дороге я отстал, настигнутый налётом, и телефониста не нашёл. Искал, кричал – нет. Неужели пропал без вести, как радист 3-го бат.? Дождался небольшого затишья, закурил трофейную сигаретку, пошёл по линии обратно. Связь перебита через
10–20 м! Дохожу до того места, где оставил комбата – все там, голубчики! Вот уж когда я ругался. Землянка была чужая. И теснота, и обида: за ночлег пришлось заплатить парабеллумом, который хозяева вытащили у меня из кобуры, уйдя рано утром. С рассветом, подкрепившись 200 г, пошёл опять во вчерашнее пекло, повёл связь др. дорогой. Залёг в траншее. Звонит К.Д. и начинает спрашивать, где я нахожусь, и ругать, что я не на самой высоте, основываясь на донесении разведчика, посланного проверить меня. Комбат тоже вопрошает: «Почему не на высоте?» – «Я на высоте, если К.Д. не верит, пусть придёт проверит». Тут и началось! «Мальчишка! Думаешь, испугаюсь? И приду сейчас! Подумаешь, угрозил!» – звенит в пьяном азарте мембрана телефона.
К.Д. обижен и разъярён. Является комбат, за ним К.Д. Сильный налёт. Я в ровике, на мне комбат, на нас К.Д. Немного протрезвел, тон сбавил, отечески пожурил за обиду, нанесённую ему, такому заслуженному воину, и от кого! От лейтенанта, от мальчишки (ну попал, Дима!). Приказал оборудовать пункт на высоте и ждать скорой замены. Связь всё время рвёт. Пошел искать убежища более безопасного. При свете падающих ракет набрёл на немецкий НП к противнику … (неразб. – «Стол») проход, углубил траншею и сел на прямую наводку к «фердинандам», которым меня прекрасно видно. Холодно, связь то и дело рвёт.
Заявляется второй взводный, Денич. Сидим оба, как болваны, дремлем, поём песни, обсуждаем нашу распроклятую судьбу управленцев. Высунуться нельзя: начинает бить снайпер, по траншее ползком курсируют связисты, мне осколком мины пробило шапку на виске, так что день плохо слышал и видел. Притащили водки, поесть; опять сидим, окоченевая. Под вечер Денич убрался в горелый блиндаж, я наведываюсь греться к Ком. Смены нет. На ночь отправляюсь к комбату. Утром снова в свою мышеловку. Достал белый маскхалат, а то бьёт снайпер немилосердно. Днём потеплело, стенки потекли, грязь. Трупы выбросили сначала за бруствер, потом две ночи слышался скрип телег – раздевают и увозят целые груды трупов. Немец на опушке леса, метрах в 800 впереди меня. Так что между нами только жиденькая цепь нашей пехоты. Начинают окапываться, ставить заграждения, минировать. Оборона. Успеха опять не получилось. Ни разу не стреляли, но продолжаю сидеть, вполне ясно понимая, что замены мне не видать как своих ушей. К.Д. прочухался и зол по-прежнему. Так и встретил я, сидя в своём заточении, апрель месяц, развлекаясь по телефону обманами и последней историей с Т., которая «обокрала» ППЖ (походно-полевую жену – «Стол») одного майора. Тёмная история, требующая проверки. Объяснения были даны ещё в последнюю ночь под Смолицей, я ей верю. Так прошло ещё два дня апреля. Днём – сидение в пункте, бездарное бесполезное убивание времени и риск никчёмный. Дремота, мурлыкание песен и думы. Сколько их! Голова разламывается! Копоть горящего кабеля, сотрясения от взрывов, холод, слякоть, днём солнце. Пропитание впроголодь за счёт найденного в блиндажах. Обед на трупах.
Март 1944 года
Солдаты советской армии. Фото: mil.ru16. Чечерск: подметаем лес
Всё ещё в своём «курятнике». Немцы – 800 м от меня. Замены всё нет – видимо, Шахов очухался и опять взыграло его «ретивое». 3-го – «отбой!» – едем на отдых. А на этом участке – положение без перемен. Еду раньше батареи расчищать путь от снега. Несколько сотен километров замерзаем в кузове, ночью начинаем «греться»: расчищать от снега проезд к целине в лес 2 км. Спать хочется безумно. Пока бойцы раскидывают снег, задремал в кабинке, – нагоняй! Имел с майором дискуссию по поводу построения на следующем отдыхе каменных хором. (На это предполагается рубить дома! Явная бессмыслица: без специалистов, с одними топорами отгрохать дом 8х16 м! Светлый, просторный, чистый, теплый). – «А где кирпичи, стекла?» – «Взводные есть – достанут!». «Хорошенькое дело! А на след. раз прикажут кирпичные дома класть», – бросаю я с иронией. – «Ну и будем. Мы солдаты: что прикажут, то и будем делать». – «Солдаты, но не механизмы, артикулом предусмотренные». – «Что за разговоры? Идите лучше руководить людьми».
А снегоочистители, дойдя до лесу, позаняли землянки и усердно начали очищать от картошки ямки на поле. В деревне – переполох. Идут жаловаться к генералу. Строгий приказ: за уничтожение посадочного фонда… Начинает подтягиваться батарея. Снег, мокро, дремлю в землянке в своих американских утюгах-ботинках (сапоги в ремонте уже скоро 2 недели), весь мокрый. Так началось наше стояние под Чечерском. Разбили «боевой порядок» и приступили к строительству. Размах ещё больше, чем под Речицей. Солдатские хоромы, офицерские блиндажи – дома, клуб, столовая, полигоны, дорожки и др. благоустройство. Всё это закончить к годовщине полка, к 23-му. Закончили даже ранее. Начали заниматься, ходить в соседний госпиталь «дергать и вставлять зубы». Мне выдернули один. Я же не вставил никому. В нашем домике началась мирная жизнь. Я продолжал политику, начатую ещё при строительстве. Ни во что не лезть, палец о палец не ударил (без меня сделают) на стройке, вообще решил отдыхать. Читал письма, страдал от зубной боли всем на развлечение, писал письмо. 17-го перешли в наш дом, были очень довольны его устройству: в одной половине комбат, в другой мы, не надо бегать по вызову «к комбату!», а тут же через стену получай ОВ. Т. написала прощальные письма, я ей крутил голову, и перед отъездом в другую часть ох и крепко она впилась в мои губы! 2-я рада-радёшенька, Дысич избавился от бесплатного приложения!
С переходом жизнь пошла нормально. Подъём в 6–7 ч. Завтрак, занятия до обеда (сном, или чтением, или просто прогулкой). Наведывался раз в деревню. И так день за днём, однообразно и мирно. Наряды, караулы, чтение приказов разнообразили нашу жизнь. Всякие проверки неприятно взбаламучивали мирное течение распорядка. Чистились, убирались, даже листья в лесу подметали! И всё это, чтобы кто-то часы получил «за оборудование» – премия на отдыхе.
В Мотневичи, где госпиталь, проторили дорожку. На праздник полка отгрузили нам две полуторки «живого товару». Подготовка шла солидная. Лекция на тему «Боевой путь полка» (интересная история), устройство танцплощадки, «уборной для женщин» (в полку всего одна), столовой и т. д.
Празднество 24-го началось строго по плану. Я дежурил и потому следил за его исполнением. Сначала митинг, потом торжественный обед на столах, потом концерт и, в заключение, оргия «для комбатов и выше». С этой попойки мне пришлось провожать одну врачиху мл. л-та домой, ибо «единственным трезвым человеком» был я, хотя, имея в распоряжении старшину, я едва стоял на ногах. Что значит иметь выдержку! Мне она была очень благодарна за то, что я вывел её из общества «потерявших равновесие» людей.
Упорные слухи об отъезде. Достоим ли до 1 мая? Нет, не выдержали. 29-го тронулись. …В Гомеле. С.С. едет в Киев сопровождать жену полковника. Погрузка ночью прошла под неусыпным нашим руководством без аварий прямо случайно: шофера пьяные, мл. командиры тоже. С.С. пьян от счастья, комбат – от самогона и разочарования в одном дельце. Я один трезв, но и то без толку. Порядка нет никакого. Но всё прошло само собой благополучно, только сержанта разжаловали в рядовые да комбат патриотически ругался. Как бы то ни было, 29-го тронулись. Гомель – на Ковель, через Зап. Украину.
Апрель 1944 года
Солдаты советской армии. Фото: mil.ru17. На Запад
Гомельское гулянье. С.С. едет в Киев! Перестук колёс вагона. Составы под откосом. Белоруссия, Украина, хаты, аккуратные домики польских местечек, сутолока станций – все мимо, мимо, мимо, дым… Танцы на остановках, возлияния. 1 мая. Дежурство на паровозе – приехали.
Май 1944 года
(Здесь текст обрывается)
