Во что верит Абхазия? 

Непостижимым для нас образом абхазы умудряются рассказывать весело даже про духовные вопросы и могут запросто шутить на тему собственных религиозных традиций (которые при этом свято чтят). Главный писатель Абхазии и самый известный в мире абхаз Фазиль Искандер – воплощение абхазской самоиронии. В известной повести «Сандро из Чегема» есть характерный эпизод об участии советской Абхазии в антирелигиозной кампании: «В начале осени началась кампания по борьбе с религиозными предрассудками. В кенгурийской районной газете появилась статья под названием “Лишить попа трибуны”, где предлагалось, в согласии с желанием большинства населения, закрыть уцелевшие церкви, что сделать было очень трудно и даже просто невозможно, поскольку в Кенгурийском районе вообще никогда никаких церквей не бывало. […] По принятому у нас обычаю, всякую кампанию принято поддерживать и развивать на местах. Разумеется, для антирелигиозной кампании не могло быть никакого исключения. На этот раз трудность состояла в том, что абхазцы – и те, что причисляют себя к христианам, и те, что считают себя мусульманами – не посещают ни церквей, ни мечетей по причине почти полного отсутствия их в абхазских деревнях. В Кенгурийском районе никогда не было ни одной мечети и ни одной церкви. Но так как кампанию надо было проводить, каждый делал, что мог. Председатель чегемского колхоза, посоветовавшись со своим активом, решил сжечь молельный орех как религиозный предрассудок. Комсомольцы села с радостью исполнили это решение. В тот же день в дупло наложили сухостоя и подожгли».

 Писатель Фазиль Искандер в Библиотеке Иностранной литературы. Фото: Юрий Мартьянов / Коммерсантъ

Экспедиция Института востоковедения РАН в 1997 году провела в Абхазии анкетирование, в результате которого был выявлен конфессиональный состав местного общества. 55% респондентов назвали себя христианами, 17% – мусульманами, 14,6% – неверующими, а 7,4% затруднились с ответом. Некоторые написали, что просто «веруют», без всякого уточнения. Всего лишь 2% назвали себя приверженцами загадочной «абхазской веры». Возможно, если бы исследование проводилось сегодня, мы получили бы ту же картину. Однако эти цифры, взятые изолированно, почти ничего не объясняют о духовном мире современной Абхазии. Если не сказать, запутывают стороннего наблюдателя. Главное, что нужно понимать: быть православным и мусульманином в Абхазии – значит совсем не то, что быть ими в России. А та самая загадочная «абхазская вера», о которой вслух говорят лишь единицы, и есть самая массовая религия в Абхазии. Просто она там как воздух: ею в буквальном смысле «дышат» и воспринимают как должное. 

«Христианин» и «мусульманин» в Абхазии – прежде всего маркер происхождения семейной принадлежности. К вере и убеждениям это может не иметь никакого отношения. «Многие жители Абхазии считают себя христианами, не будучи крещёными, – объясняет местный историк, в прошлом руководитель Администрации президента республики Астамур Тания. – То есть для того, чтобы принадлежать к христианству, они считают достаточным, что их предки некогда были христианами. Такое же отношение к исламу распространено и среди большинства местных мусульман». Современники первого президента Абхазии, легендарного Владислава Ардзинба, вспоминают, что отец-основатель абхазской государственности «был мусульманин». «Владислав вообще считал себя мусульманином, – рассказывает абхазский политик, член Общественной палаты Давид Пилия. – Он говорил: я мусульманин. Но никакие обряды мусульманские он никогда не совершал.  В моём присутствии он говорил много раз: “я мусульманин”. Мама у него была турчанка. Замечательная женщина, светлая ей память. Он очень любил маму, и мама в его жизни играла очень большую роль. Он очень часто слушал маму, и правильно делал. Она была очень умная женщина...». 

Как выявил в 1990-х годах российский учёный А.Б. Крылов, «абхазы, считающие себя мусульманами, не почитают пророка Мохаммеда, в своём подавляющем большинстве не имеют никакого представления о Коране и не проявляют никакой заинтересованности в его изучении». «Ни один из опрошенных нами “абхазских мусульман” ничего не знал о ежедневной пятикратной молитве, о необходимости соблюдения поста; обряд обрезания не только не проводится, но и воспринимается… как нечто неестественное и совершенно постыдное», – отмечает Крылов. «Традиционные абхазские мусульмане сохранили только некоторые элементы мусульманских обычаев. В основном поминальные обряды, – говорит Астамур Тания. – В строгом смысле они под критерии мусульман не попадают». Так называемых «настоящих мусульман» (в основном это потомки так называемых махаджиров, вернувшиеся на историческую родину из Турции, и гастарбайтеры из Средней Азии) в стране совсем немного. «Это новые мусульмане, неофиты, – говорит Тания. – Они более серьёзно относятся к своей вере, ходят в мечеть, соблюдают все обычаи и отмечают праздники. Женщины у них носят хиджабы. Но это сотни людей, а не тысячи. И значительная их часть – не местные жители, а гастарбайтеры. Исламское влияние приходит сюда в основном с Северного Кавказа, а не из Турции или стран Ближнего Востока, как полагают некоторые внешние эксперты. С этим регионом, а также Татарстаном наши мусульмане поддерживают наиболее тесные контакты». 

Причащение в Сухумском Кафедральном Соборе. Фото: aiasha.ru

Похожее отношение у большинства населения и к христианству. Быть христианином – вовсе не значит ходить каждое воскресенье в храм и участвовать в литургии. Даже среди «воцерковлённых» абхазов не принято строго соблюдать православные посты и часто ходить на исповедь (руководитель крупнейшего православного прихода Абхазии при Ново-Афонском монастыре архимандрит Дорофей (Дбар) требует от постоянных прихожан исповедоваться раз в год, и для многих это, судя по всему, допустимый максимум). «В основном у нас в Абхазии верующие – это “захожане”, а не прихожане, относящиеся к церкви как к месту, где совершаются привычные ритуалы, преимущественно по большим праздникам», – объясняет Астамур Тания. 

«У нас к религии отношение своеобразное, – рассазывает самый известный абхазский журналист Инал Хашиг. –  У Искандера это сформулировано. Если абхазец идёт по деревне и видит мечеть – он зайдёт в мечеть и помолится. Если дальше по дороге ему встречается христианский храм – он и в храм зайдёт». По словам Инала, ригоризм в соблюдении религиозных заповедей противоречит абхазскому характеру: «Я для себя заметил, что даже если человек у нас идентифицирует себя как христианин или мусульманин, то какие-то крайности в учении он всё равно опускает. Какой-то религиозный фанатизм – это абсолютно не абхазская тема. Может быть, это потому, что мы привыкли, что к нам на территорию постоянно приходят разные империи, каждая со своим уставом. Они на нас как на дикарей смотрят, а мы смотрим отстранённо, ищем способы мирного сосуществования...». 

Наличие в одной семье и «христиан», и «мусульман» – норма абхазской жизни. «Мой прадед, мусульманин, женился сразу же после Кавказской войны, – рассказывает Инал Хашиг. – Он гулял на свадьбе, и там ему одна девушка приглянулась. Он через знакомых спросил, как она относится к тому, чтобы выйти за него замуж. Она ответила: я выйду за него замуж, если он оставит мне мою религию, – она была христианка. Она, видимо, чуть-чуть религиозная была, она в церковь ходила. Он сказал: нет проблем. Она вышла за него замуж, у них родилось четыре пацана, четыре девочки. И она его попросила: можно я кого-то – хотя бы одного из них – покрещу, чтобы мне было не одиноко, когда я предстану перед Богом. Чтобы на том свете хоть кто-то из детей меня навестил. И он ей говорит: половину покрести, конечно! При том что это была мусульманская семья. И все, кто жил в этом прадедовском доме, принадлежали к ней и жили в мусульманской среде. Но весь род в этом доме всегда собирался и отмечал и мусульманские, и христианские праздники  – допустим, Успение Богородицы. И никто не смотрит, кто крещёный, кто некрещёный. Я, допустим, некрещёный, но дети у меня все крещёные. И как-то я нормально себя ощущаю. И так со всеми моими близкими: кто-то мусульманин, кто-то христианин, никто на это особо не смотрит». 

Мечеть в Сухуме. Фото: Alaexis / Wikipedia

Астамур Тания объясняет подобный «религиозный индифферентизм» крепкими соседскими и родственными связями в абхазском обществе. По словам историка, местная соседско-семейная община – «скелет» абхазской цивилизации, и ни одной из мировых религий пока не удалось его сломать: «У нас не происходит смешения религии с повседневной жизнью. Такое “секуляризированное” у нас общество. Это следствие наших условий жизни. Мы городские жители в основном только во втором или третьем поколении. Сельский уклад, сельское мировоззрение у нас пока превалируют даже в городах. Отсюда такие большие свадьбы, массовые поминки, похороны... Всё это нецелесообразно в городских условиях, но в силу того, что переезд в город у нас в основном недавно произошёл, по инерции это всё сохраняется. У нас очень важны соседские и родственные отношения. А люди там не делятся по принципу религии. Из-за того, что кто-то решит креститься или стать мусульманином, отношение к нему не изменится. Никто не будет ломать весь традиционный уклад жизни только из-за того, что у одного человека появился какой-то формальный религиозный маркер». 

Чрезмерное религиозное рвение в Абхазии воспринимается как проявление маргинальности. На «фанатиков», которые стали появляться здесь в основном под влиянием «Русского мира» и «Великой степи», здесь смотрят как на нарушителей общественного спокойствия. «В последнее время и в православной, и в мусульманской части нашего населения появились неофиты, – рассказывает Астамур Тания. – Среди этой категории верующих чаще встречаются наиболее рьяные и фанатичные, как раз они наиболее нетерпимы к тому, что противоречит, как им кажется, их религии. Сюда подходит ленинская формула о “детской болезни левизны в коммунизме”». Квинтэссенцией религиозного фанатизма, по словам историка, был эпизод двухлетней давности, когда пара прихожан местной Абхазской православной церкви под влиянием приезжего проповедника с Донбасса попыталась спилить 150-летнюю священную липу в селе Лыхны Гудаутского района. Якобы так православные активисты «боролись с язычеством». На деле, отмечает Тания, они просто проявили невежество: «Конкретно эта липа даже участия в абхазских религиозных ритуалах никогда не принимала. Но они даже этого не знали. Это просто старое раскидистое дерево, в тени которого людям было удобно собираться и проводить сельские сходы». «Но я думаю, что таких людей – единицы, – подчёркивает мой собеседник. – Понимаете, в силу нашей истории и особенностей менталитета у нас достаточно скептическое отношение ко всему этому...». По словам историка, абхазское отношение к религии предполагает определённый релятивизм: «Отсюда абхазская традиционная формула: “Господи, прости нам то, что мы делаем, не понимая”. Во время всех абхазских традиционных праздников, когда абхазы выполняют какие-то ритуальные действия, свечи зажигают и так далее, на всякий случай они постоянно говорят: “Господи, если я что-то неправильно сделал – прости меня”». 

«Религиозные фанатики – это касается у нас только фрагментов общества, – отмечает другой мой собеседник, один из высших чиновников республики. – Если говорить о среднестатистическом абхазце, то отношение к религии такое, ну... “ну, он с ума сошёл, он в религию ударился”. Неважно при этом, в какую: в христианскую или мусульманскую. Вообще у людей полная безграмотность религиозная. На вопрос, крещёный ли ты, человек может сказать: “Нет, меня пока не крестили, я мусульманин”». По словам чиновника, Абхазия не увлекается даже «магической религиозностью» – всевозможные карты Таро, астрологи, гадалки, ясновидящие, популярные по всему миру, не пользуются здесь спросом: «Здесь не прокатывает это. Здесь все друг друга знают. Если какая-то гадалка кого-то обманет – тут же все узнают, что она аферистка, и никто ходить к ней не будет. Массового интереса к этому нет». 

Гора Лашкендар — одно из семи святилищ Абхазии. Фото: Alaexis / Wikipedia

Единственное, перед чем практически все абхазцы испытывают кьеркегоровский «страх и трепет», – это древние местные святилища («аныха»), в которых совершаются «моления» и приносятся «клятвы».  «Боязнь есть только перед святилищами, – рассказывает Инал Хашиг. – Когда говорят абхазцу: давай пойдём поклянёмся, – это что-то серьёзное». Та самая «абхазская вера», о принадлежности которой заявили всего два процента местных жителей, в реальности имеет огромное объединяющее значение для всего общества, вне зависимости от «декларируемой» религиозной принадлежности. Важная черта абхазской жизни: и духовенство местной неканонической Абхазской православной церкви, и представители местного Духовного управления мусульман, и местные протестантские лидеры в назначенные дни собираются вместе на общенародных «молениях». И это не считается язычеством или чем-то, противоречащим их титульной конфессии. Дело в том, что ритм, в котором живёт «абхазская вера», иной, нежели ритм традиционных конфессий. «Святилища абхазские – они не вписываются в повседневную нашу маршрутизацию, – объясняет Инал Хашиг. – Туда не ходят постоянно, как в церковь. Это не проходной двор. 99% людей в Абхазии вообще никогда не бывали в святилище. Это даже не приветствуется, чтобы просто так ходить туда, на экскурсию или помолиться. Нельзя святилище тревожить лишний раз. Это не место “паломничества”. Ты можешь туда прийти тогда, когда это положено. Тогда туда приходит жрец, который выполняет определённые действия». 

Современные абхазы идут в «аныха» только в особых случаях. Известно несколько эпизодов, когда в стране проводились общенациональные моления о защите Абхазии от внешней угрозы. В XX веке их было как минимум два, и оба они имели место в святилище Дыдрыпш-ныха. Первое – в 1942 году, во время войны (как считают многие абхазы, оно оказалось эффективным – через месяц после него немцы были разгромлены под Сталинградом). Второе – в 1989 году, во время геноцида абхазского народа, инициированного первым президентом Грузии Звиадом Гамсахурдиа (Абхазия на тот момент была автономией в составе Грузинской ССР. – «Стол»). Тогда участники моления попросили Всевышнего «пристально посмотреть на него». Считается, что вскоре после этого моления Гамсахурдиа был свергнут, а впоследствии погиб при сомнительных обстоятельствах (по одной из версий, покончил жизнь самоубийством). Попытку провести «спасительное» общенациональное моление предприняли абхазские политики и совсем недавно. 22 декабря 2024 года, в разгар энергетического кризиса и блэкаута, после злополучной стрельбы в абхазском парламенте, приведшей к гибели одного из депутатов, Вахтанги Галандзия, местная элита отправилась в Лых-ныха – святилище в древнем абхазском религиозном и политическом центре, селе Лыхны. На моление прибыли представитель власти и.о. президента Бадра Гунба и лидер оппозиции Адгур Ардзинба. 

Отдельные местные православные священнослужители возмущались проведению «языческого моления» на фоне Рождественского поста (один из них даже звонил в местную администрацию), но их голос не был услышан. Сами представители церкви при этом остались в стороне от политики и не стали проводить никаких «антикризисных» молебнов. Как говорит наместник Ново-Афонского монастыря иеродиакон Давид (Сарсания), «возможно, это обусловлено тем, что служители церкви понимают сложность политической обстановки в стране и не хотят дать повод для спекуляций». «В конце концов, церковь – место для покаяния и спасения души, а не декларирования чьей-либо политической программы. В церкви все люди равны перед Богом, это самое главное», – подчёркивает наместник. Впрочем, как отметил в беседе с автором один из абхазских чиновников, увы, «реально никого в Абхазии не интересует мнение церкви, и какой там священник на Афоне что скажет – никакой роли это здесь не играет». Абхазское православие, как известно, разделено вследствие личного конфликта между священнослужителями – иереем Виссарионом и архимандритом Дорофеем, что ослабляет его и без того неустойчивое положение в стране. Впрочем, споры между священниками, вызывавшие столько внимания прессы в предыдущие годы, в последнее время вообще перестали интересовать абхазов. «Церковный кризис у нас на самом деле мало влияет на общество, – говорит Астамур Тания. – Перспективы обострения там я не вижу. Каждый будет сидеть на своей делянке и заниматься там своим делом. Если кто-то уйдёт – свято место пусто не бывает, кто-то на его место придёт, кто-то найдётся. Может, вообще захиреет всё, я не знаю. Но на общественную жизнь это не повлияет». По мнению историка, попытки форсировать развитие православия в стране «сверху» обречены на провал и приведут к ещё большей деградации местной церкви: «Не надо ничего спасать, никакую церковь в Абхазии. Христианство вообще вещь индивидуальная. Все должны заняться собой, своим самосовершенствованием, сближением себя с образом Божьим. Пусть себя спасут. Тогда их миссия в этом мире будет выполнена. Легче, конечно, спасать других. Но пока ты их спасаешь, ты сам можешь погибнуть». 

Иеродиакон Давид (Сарсания). Фото: Leonrid / Wikipedia

В то же время, говорит политик Давид Пилия, попытки лишить абхазов их родной веры и запретить им молиться в святилищах должны пресекаться. Православные активисты, с подачи своего духовного руководителя пытавшиеся уничтожить священную липу в Лыхны, убеждён Давид Чичевич, пошли против абхазской традиции: «Это недопустимые вещи. Это наши традиции, наша культура. Да, она неправославная, но это часть нашей жизни». По словам политика, приезжие православные священники с Украины, пытающиеся насаждать в современной Абхазии свои порядки, не понимают, что традиционная абхазская религия – это вовсе не язычество, а единобожие: «Всё-таки у нас один Бог, наш Творец. Нашу Вселенную создала одна сила. И православные, и католики, и мусульмане, и наши жрецы – все эту силу обожествляют». 

Самый популярный священник в Абхазии, клирик (неожиданно) Элладской православной церкви архимандрит Дорофей (Дбар) – коренной абхаз. В отличие от заезжих украинских и российских клириков, он не воюет с «абхазской верой» и полагает, что традиционная абхазская религия – это случай так называемого «этнизированного христианства». Иначе говоря, таким образом абхазы сохраняли элементы христианской веры и традиции в годы османского владычества, когда в стране не было действующих храмов и священнослужителей. По мнению отца Дорофея, представители церкви должны относиться к этим обычаям как минимум с уважением: «Для меня, православного священника, традиционные религиозные обряды абхазов – это особые формы Богообщения, которые вырабатывались в течение веков. И наши предки эти обряды проводили с особым благоговением. Места их проведения подбирали по признаку чистоты. Каждый участник готовил себя к обряду, очищая свою душу и тело». Архимандрит Дорофей изучал абхазскую религиозную традицию как историк и пришёл к выводу, что в основе лежит христианское отношение к жизни: «При внимательном изучении религиозных верований абхазов невозможно не заметить, что сама причастность к ним требует от нас изменения образа жизни, требует соблюдения определенных норм запретов (иҵасым) в области каждодневной человеческой деятельности». 

Сам архимандрит Дорофей не только одобряет выполнение традиционных абхазских обрядов, но и сам периодически организует их (в частности, ежегодно проводит «моление о дожде»). За это его подвергает жёсткой критике второй известный лидер абхазского православия (он же – старейший местный священник и первый в новейшей истории клирик-абхаз) иерей Виссарион Аплиаа. По его словам, всё, что делает отец Дорофей, «мерзость, язычество», и на совершаемые им обряды «стыдно смотреть». Среди абхазских политиков есть мнение, что столь грубое отношение иерея Виссариона к собственной национальной традиции – одна из причин, по которой возглавляемая им неканоническая Абхазская православная церковь так и не нашла дороги к сердцам абхазских граждан. Среди прихожан иерея Виссариона абхазов – единицы, а основная его аудитория – русское население Абхазии. Среди клириков возглавляемой им церковной структуры абхазов меньше половины. «Судя по всему, он не очень разбирается в богословии и церковных канонах... И заметно, что с возрастом его возможности и амбиции сильно сократились, – отмечает один из лидеров абхазской интеллигенции в беседе с автором статьи. – Он человек 90-х. Его время было тогда, и оно ушло. Во время войны он обладал очень большим авторитетом, он был единственный священник-абхаз, он  много проповедовал в армии, приобщал военных... Сейчас у него есть небольшая “фанатская группа” при Сухумском соборе, но массовой популярности у него нет. Народ у нему на улице не бросается... Те люди, которые пытались спилить священную липу, – это его паства. Это тоже ему популярности не прибавило».

Архимандрит Дорофей (Дбар). Фото: Leonrid / Wikipedia

Абхазские чиновники отмечают, что попытки местных русских, особенно приезжих, критиковать абхазов как язычников, которые поощряет иерей Виссарион, – большая ошибка, так как в силу особенностей абхазского характера она вызывает исключительно противодействие. «У нас многие люди до последнего боятся что-то высказать россиянам. Боятся, что их это обидит, – отмечает один из моих собеседников. – Но, я считаю, это неправильно. Недоговаривать вредно. Дружба всегда становится прочнее, если ты открыто говоришь о своих опасениях, пожеланиях – обо всём. Когда есть открытый диалог – тогда не страшны любые вопросы». По словам чиновника, давить на абхазов в чём бы то ни было – себе дороже, что демонстрирует как последний политический кризис, так и вся новейшая история: «Когда в 2004 году на выборах в Абхазии Москва демонстративно поддерживала Хаджимбу, у нас народ тут же выставил “рога” и как бы “в противовес” проголосовал за Багапша. Потому что, когда на абхазов давят, это вызывает чувство протеста». 

Архимандрит Дорофей отмечает, что одна из причин упадка православия в Абхазии – пренебрежение Грузинской и Русской церквей духовной судьбой абхазского народа. Спор об имуществе и канонической территории как будто оказался для них важнее, чем миссия в Абхазии: «О том, что абхазскому государству церковь не нужна. А я извиняюсь, чтобы нынешнему абхазскому государству церковь была нужна, – что соседние православные церкви сделали для этого? Своим собратьям, православным священникам, служащим здесь в Абхазии, чем вы помогли, чтобы церковь играла какую-то роль в местном обществе? Вы же сделали всё возможное, чтобы как раз очернить церковь, уничтожить её на корню. Вы говорите: мы сейчас придём и всё устроим. Но почему абхазское общество вас не пускает? Потому, что оно видит по телевизору, оно же ваши телеканалы смотрит! Люди видят таких церковных “деятелей”, видя которых, не то что о церкви, даже о вере слушать не захочешь! Поэтому они говорят “нет, этого нам сюда не надо”. Если бы людям в Абхазии показывали другой пример, то – поверьте – позиции православия здесь были в корне совсем другими… Наши соседи не о православии думают, а о том, как и что они себе здесь вернут или возьмут».

Священнослужитель настаивает, что Православная церковь не должна бороться с традицией абхазского народа и что подъём православия в республике будет возможен только в союзе с «апсуара» (в переводе – «абхазство»), или традиционной абхазской моралью. «В моём представлении апсуара и православие состоят в абсолютной гармонии. Об этом я могу говорить как профессиональный теолог и историк. 80% апсуара подпитано религиозными воззрениями. И христианство, и ислам, и дохристианские верования – всё это там присутствует». При этом, по словам священника, современные абхазы уже не соответствуют идеалам апсуара: «Вопрос состоит в том, что его выполнять никто не хочет в наше потребительское и гедоническое время. Потому что это означает ограничивать себя. Декларативно – это пожалуйста: одежду надеть, станцевать, где-то какую-то речь сказать... А вот реально содержательную часть соблюдать, к сожалению, нет. Я смотрю на абхазские свадьбы и спрашиваю себя: где в них апсуара?! Почему так произошло? А потому, что нам религия не нужна, нам Бог не нужен, мы сами знаем, как нужно делать». «В абхазстве есть очень хорошие чёткие регламентирующие правила поведенческой культуры, – говорит архимандрит Дорофей, – но мы уже их не хотим соблюдать. Как будто это всё было в древности. Так, знаете, для красного словца что-то упомянуть... Реальное проявление абхазства – это прежде всего ограничивать себя. А этого никто не хочет».  По словам священнослужителя, в современной Абхазии получило распространение так называемое «декларативное абхазство»: «Я оденусь в дорогой национальный костюм и пойду на мероприятие. А за содержание с меня не спрашивайте». «Апсуара сегодня не работает по одной простой причине. Из него выбросили религиозное содержание, – сетует священнослужитель. – Человек должен понимать, почему он что-то делает, в чём-то себя ограничивает. А ему говорят: ты должен делать то-то и то-то, потому что ты абхаз. Или потому, что это нужно для сохранения абхазского государства. И тогда человек всё это делает чисто внешне, для галочки, а жить продолжает по-прежнему, как все. Это принципы, заложенные Симоном Басарией (советский политический деятель, один из отцов-основателей Республики Абхазия (1921–1931). – «Стол»). Апсуара – само по себе, религия – сама по себе. А когда у человека появляется религиозная мотивация, когда он понимает, что это те принципы, которые делают его человеком, то есть наивысшим разумным созданием Бога, и он какую-то ответственность несёт за это, – всё становится совсем по-другому». 

Фрагмент триптиха Леварса Бутбы "Мифы и легенды Абхазии.". Фото: галереи современного искусства shazina.com

При этом иеродиакон Давид (Сарсания), служащий вместе с архимандритом Дорофеем в Ново-Афонском монастыре, отмечает, что попытки наполнить «абхазство» подлинным религиозным содержанием достаточно искусственны, а само апсуара «исторически являлось моделью поведения для абхазского общества в период до индустриализации и урбанизации». «Оно вмещало в себя элементы как горских адатов, так и религиозных черт христианства и ислама, – полагает отец Давид. – Можно сказать, что это некая синкретическая модель жизни абхазов в недавнем прошлом. Насколько апсуара ближе к христианству или исламу, это можно видеть по мировоззрению и нравственному поведению общества. То есть это достаточно условная модель». По словам священнослужителя, всё же не стоит искать в апсуара глубокого религиозного смысла: «В принципе, апсуара можно перевести как “человечность, (вести себя) быть человеком”. Но, безусловно, апсуара – это не религиозная доктрина, и оно не может являться религией».

Так или иначе все жители Абхазии солидарны в том, что местная самобытность нуждается в бережном и деликатном отношении. «Среда, в которой мы живём, очень хрупкая. Потому что нас, абхазцев, очень мало. И у нас нет другой родины, кроме Абхазии. Никакого другого своего пространства. И нужно учитывать страх нашего общества: мы действительно боимся всё это потерять», – отмечает руководитель Национального банка республики Беслан Барателия. По словам Беслана Владиславовича, содержание апсуара и образ «прекрасной Абхазии будущего» – ключевой вопрос на сегодняшний день: «Мы как абхазское общество так и не определились с тем, какую Абхазию хотим построить, не выбрали приоритеты. У нас все общественные деятели – патриоты, многие воевали за Абхазию. Если у них есть разногласия, это не значит, что кто-то любит Абхазию меньше, а кто-то больше. Просто к строительству государства применим научный подход, а не только благие пожелания». «На мой взгляд, всё должно опираться на духовные аспекты, потому что это исторически сложилось во всех обществах. Духовная основа или Священный закон является главным камнем в строительстве государства и его благом существовании, – говорит наместник Ново-Афонского монастыря иеродиакон Давид.  – Если общество не боится Бога, то что может быть страшней по мнению священнослужителя?» – задаёт он риторический вопрос.

Как сохранить хрупкий абхазский мир, не повредив его, – пока непонятно. По мнению архимандрита Дорофея, ситуация в обществе сложная, но попытки защитить апсуара законодательными мерами обречены на провал: «Закон о традиционных ценностях как в России, так и в Абхазии не будет работать полноценно. Декларация и реальное исполнение – разные вещи. Декларация – это только оградительные функции. Что-то совсем вопиющее не пройдёт. Это тоже безусловно важно. Для реального воплощения нужны колоссальные человеческие усилия. Тут бы и великие духом не справились. Я боюсь, результат от таких оградительных мер может быть как в одной из латиноамериканских стран, находившейся в руках иезуитов... То есть через какое-то время это общество может стать ещё более аморальным».