Я представляю себе, сударь, образованного отца многочисленного семейства, которое живет, существует, сияет, только благодаря ему. Он изучает характер всех своих детей в мере достаточной, чтобы его постичь; он применяет каждого по случаю, поддерживает их, защищает, награждает, укрывает под родительским крылом; его неприязнь душит таланты. Он чувствует или по крайней мере проявляет всеобщую любовь; даже при предпочтении он проявляет осмотрительность; он ни к кому не относится с пренебрежением. Такого, в общих чертах, я хочу государя по отношению к этим бесчисленным ветвям, которые составляют все удивительное из знаний человеческого ума.
Тацит упрекал Агриколу за то, что в молодости он пристрастился к изучению философии сверх того, что подобает римскому сенатору. Этот излишек был бы еще более достоин порицания в государе. Есть области знания, в которых поверхностное ознакомление достаточно для него, и он легко овладеет ими, если их лишить варварского языка и затруднений школы посредством ясных, чистых и точных идей.
Памятник Юлию Агриколе. Фото: Ad Meskens/Wikimedia CommonsТаким образом он выучит из философии ровно столько, сколько необходимо ему самому для самопознания; из логики – сколько нужно для обоснованного рассуждения, из физики – сколько ему достаточно для полного наслаждения зрелищем природы; из риторики то, что может ему дать упорядоченность идей и прелесть красноречия. Я разрешил бы ему более проявить настойчивость в юриспруденции; он должен ее знать, но как государственный муж, а не как муж закона. Вкус к музыке смягчает строгость и серьезность ума от долгого занятия: я бы хотел, чтобы это искусство стало первым его отдохновением и последним из его уроков. Что касается поэзии, следует сделать его способным судить со вкусом об искусстве, предметом которого часто будут похвалы в его адрес.
Поступая таким образом, он сэкономит много времени: притом подробное изучение этих предметов ограничивает взгляд, стесняет ум, осушает гений и отнимает у него отважную силу, решительную энергию, бестрепетную твердость, всеодолевающую свободу, в которой нуждается управление великим государством.
Не знаю, сударь, сойдемся ли мы во мнении о знании языков, необходимых или приличествующих молодому принцу, которого мы пытаемся образовать. Но какими бы ни были ваши правила на этот счет, вы согласитесь по крайней мере, что даже если бы он их всех знал, необходимо ограничиться говорением на одном языке, а именно – на родном. Нужно, стало быть, стараться изъясняться на своем родном языке со всем достоинством, подобающим принцу, рожденному быть судьей и оракулом: он задает тон двору, двор – столице, а столица – всему королевству; но возможное рвение обучить его хорошо говорить на своем языке не должно воспрепятствовать его близкому ознакомлению с языком Древнего Рима. Что касается иностранных языков, есть несколько достойных его легкого внимания; но пусть он лишь изредка прибегает к тому, чтобы использовать их в беседе. Говорят, что Митридат говорил на двадцати двух языках, и я делаю отсюда вывод, что он не говорил хорошо ни на одном. Что за слава для принца выражаться менее приятно, чем последний ремесленник страны, язык которого он заимствует! Пусть говорят что угодно, живой язык выучивается только в детстве и длительным проживанием в стране, где он в ходу. Принц, положение которого не позволяет никогда удаляться от своих государств, смог бы только потерять на это драгоценное время.
Когда я бегло прохожусь, сударь, по различным предметам, которыми молодой принц должен заниматься, я всегда предполагаю, что религия, священная религия, залог верности нашим королям, занимала бы первое место среди его познаний: нужно изучать ее и углублять, не для того, чтобы быть в ней судьей догматов, но для подачи народам примера просвещенной покорности, чтобы дать ей расцвести под сенью трона. Не будучи истолкователем закона Божия, он однако ее покровитель и защитник: его слава, его интерес, покой государства, – все подводит его к тому, чтобы поддерживать ее во всей чистоте. Пусть он сделает из закона Божия основополагающий закон своего королевства, укрепляя трон алтарем и алтарь троном.
Древняя и современная история должна составить как бы основу его занятий и стать самым обыкновенным предметом его размышлений. Этот свет истины, эта учительница нравов, таким образом ее определяет знаменитый римский оратор, научит его судить народы и королей, как сама однажды вынесет ему приговор. Среди историков Тацит, кажется, заслуживает выбора принца, рожденного для управления людьми. Саллюстий и Тит Ливий изображают нам только республиканцев единственным в своем роде и неподражаемым способом. Их добродетели и даже их пороки всегда несут на себе отпечаток величия, давать пример которых надлежит только римлянам и римлянам прекрасной эпохи республики. Люди такого характера более пригодны, чтобы вызывать в нас восхищение, чем формировать в нас практическое знание людей. Тацит, напротив, представляет нам их такими, какими они являются сегодня и будут всегда, то есть более развязанными и менее добродетельными, более льстивыми и менее бесстрастными, более изворотливыми и менее искренними. Его история как картина человеческого сердца; по сути, он менее учит ненавидеть людей, нежели тщательно их выбирать.
Митридат VI. Фото: Eric Gaba/WikipediaКак бы там ни было, история своей нации является безусловно историей, которая наиболее интересует нашего молодого принца; но нужно обсуждать эту часть, как и все остальное, – с преобладанием знаний, пренебрегающих деталями, – которое быстро проходит по эпохам и деяниям, чтобы рассмотреть только гений народов, их интересы, их добродетели, их самые обычные пороки, наконец, выявить в событиях пружины, которые привели их в движение, тайную игру страстей, поспешность или медлительность, вялость или безрассудство, видимость общественного блага или личный интерес. Пусть он изучает наши нравы в прошедших веках, он без труда узнает нацию, которой он должен управлять, в подданных Карла V и Франциска I. Это те же самые люди, которые воспроизводятся в разных формах. Среди всех этих больших изменений сцены, посреди всех этих новых декораций одни и те же актеры, которые меняются только в привычках и языке. Если хорошенько усвоить эту мысль, это могло бы породить только радостные последствия: часто нация плохо управляется только потому, что о ней мало знают; кормчему легко уклониться от рифа, который он заранее заметил.
Я собирался было закончить мое письмо, когда вспомнил, сударь, что у меня есть еще один пункт, по которому я еще должен вас удовлетворить. Должно ли изучение математики быть существенным элементом в образовании нашего августейшего ученика? Приверженцы этой науки не преминут рассказать вам, что великие короли, как и великие полководцы, сажали математику на трон вместе с собой: поверить им, именно они почти без соперников разделяют с государем важную заботу об укреплении городов, их осады или защиты, в познании страны, где ведется война, в том, чтобы дать сражение с успехом, в безопасном расположении войска лагерем, в умелом проведении марша, в понимании сильных и слабых сторон плана, отчего часто зависит судьба всей империи.
Титульный лист книги «Письма об образовании принцев». Фото: общественное достояние