Политический кризис 1993 года рассматривали и с политологической точки зрения, и с юридической. Но едва ли можно найти попытку посмотреть на этот кризис как на иррегулярный конфликт – короткий, но яркий период противоборства политических деятелей, действующих через государство-скорлупу.
Современные исследования иррегулярной войны на Западе концентрируются на рассмотрении такой борьбы как политической, в которой главным предметом противоборства является легитимность. Иными словами, в таком противоборстве для субъекта главное – сломать легитимность своего противника и навязать ему невыгодные правила игры.
Но западная рамка мышления и политической жизни не совпадает с нашей. Мы живём всё ещё в ленинском мире, где борьба предполагает ставки выше, чем возможность навязать сделку; у нас ставка – небытие политического субъекта и установление монополии на власть.
Сам подход, концентрирующий внимание на легитимности, как нельзя хорошо подходит к изучению событий 1993 года, потому что там действия силовых субъектов с обеих сторон были спорны именно с точки зрения легитимности и основной предмет противоборства пришёлся как раз на неё, которая, надо сказать, может проявляться в разных формах. Мы рассмотрим эти формы и то, как внутри них строились отношения легитимности в период двухнедельного обострения и в целом в процессе противоборства.
Право: легизм или культ решения?
Прежде всего, что ни говори, речь идёт о легитимности правовой. Задача в иррегулярной борьбе для субъекта – выбить «стул легитимности» из-под власти другого политического субъекта, показать «голого короля» и поставить вопрос о разнице между наличествующим у него ресурсом и правом этим ресурсом распоряжаться.
С этой точки зрения принято считать, что Ельцин был в более кризисной ситуации, нежели Хасбулатов.
Пост президента РФ был введён совсем недавно, обязанности президента были обозначены не особенно детально. Ельцин был избран прямым волеизъявлением большинства граждан РСФСР – то есть политическая легитимность его нахождения на должности была безусловно высока. Настолько высока, что в 1990–1991 годах в ЦРУ пишут ряд докладов, где доказывают, что слово и воля Ельцина являются решающими в быстро разрушающемся союзном государстве.
Сама позиция президента при этом имела противоречивое значение. Президент, как предполагает соответствующий закон, имел в руках основные рычаги исполнительной власти, прежде всего власть формировать правительство и руководить силовыми структурами. Председатель ВС РСФСР Ельцин в законе о президенте ставит в апреле 1991 года заглушку:
Статья 6. Полномочия Президента РСФСР не могут быть использованы для изменения национально-государственного устройства РСФСР, роспуска либо приостановления деятельности любых законно избранных органов государственной власти.
В то же время Верховный Совет был не законодательным органом власти, а собственно верховным: согласно Конституции 1978 года, он обладал полной властью в стране.
Статья 87. Важнейшие вопросы, имеющие значение для всей Российской Федерации, решаются на заседаниях Съезда народных депутатов Российской Федерации и сессиях Верховного Совета Российской Федерации.
Статья 104. Высшим органом государственной власти Российской Федерации является Съезд народных депутатов Российской Федерации.
Съезд народных депутатов Российской Федерации правомочен принять к своему рассмотрению и решить любой вопрос, отнесённый к ведению Российской Федерации.
Таким образом, сами позиции ВС и президента РФ находились в конфликте, и исторически этот конфликт мог быть решён одним образом: принятием новой Конституции и роспуском Верховного Совета с тем, чтобы переизбрать его или иной парламент уже в рамках нового закона, а точнее – новой правовой реальности.
Конституция, созданная под «развитой социализм», постоянно менялась и не могла вместить в себя политического содержания, которое получала РСФСР начиная с июня 1990 года.
Казалось бы, в плане легитимности позиции ВС были намного более весомы. Однако нельзя забывать, что Конституция, в рамках которой он действовал, в целом была заточена под правление единой партии, так что одна отмена 6-й статьи сильно нарушала тот баланс легитимности, который обосновывал правомочность решений, принимаемых Верховным Советом.
I заместитель Председателя Верховного Совета РСФСР Руслан Имранович Хасбулатов. Фото: Юрий Сомов/РИА НовостиСюда же добавляется спорная позиция самого Хасбулатова, председателя Верховного Совета РСФСР. Он избран депутатом в 1990 году от города Грозного в Чечено-Ингушской республике и довольно быстро стал руководителем парламента. Он был очень русифицированным чеченцем и всю сознательную трудовую жизнь прожил в Москве либо рядом с Москвой. Он имел соответствующий авторитет в научных и политических кругах, но избрался всё же от своей исторической родины, с которой к осени 1993 года были довольно большие проблемы в плане её правомочности и возможности выдвигать от себя депутатов.
В сентябре 1991 года, вскоре после путча ГКЧП, в Грозном состоялся переворот, организованный ОКЧН. Горцы ворвались в местный Верховный Совет, заставили депутатов подписать отказ от своих позиций, и убили Виталия Куценко – руководителя совета, который отказался подписывать «добровольное» согласие покинуть пост. Таким образом, уже с сентября 1991 года республика не была субъектом, питающим легитимность одного из своих депутатов. Мало того, она объявила о своей независимости и подкрепила своё стремление к суверенитету захватом заложников в Минеральных Водах. Вместе с этим она разделилась с Ингушетией, так что субъект, от которого Хасбулатов был избран депутатом, просто-напросто перестал существовать.
Таким образом, кого представлял депутат Хасбулатов в Верховном Совете и какое основание он имел для занятия руководящих должностей ВС – тайна сия велика есть.
В 1993 году, весной, ещё и началась гражданская война в самой Чечне – президент распустил парламент и республика превратилась в конфедерацию полевых командиров. Гантамиров в Урус-Мартане, Лабазанов в Аргуне – политическая оппозиция теперь существовала только с опорой на землю и вооружённую силу. Соответственно, избиратели города Грозного не могли служить опорой права Хасбулатова на депутатский мандат примерно никак. В этом плане интересно, что за эти два года при предельно остром характере противостояния аргумента в стиле «а кого вообще представляет депутат Хасбулатов?» не звучало ни в прессе, ни в кабинетных дискуссиях.
Интересно в этой связи отметить, что дудаевские действия апреля-июня 1993 года очень сильно похожи на то, что случится в октябре в Москве. Начиная свой переворот, Дудаев пишет Ельцину письмо: «Во-вторых, в юриспруденции допускается оправдание менее тяжкого преступления, не влекущего юридических последствий, если оно содеяно в целях предотвращения более тяжкого преступления.
Правда, как водится в войсках, – уж коли решение принято и если даже оно неверное, то разумнее и целесообразнее доводить его до конца, чем останавливаться на полпути и принимать новое…<...>
Являясь сторонником социально-экономических преобразований, проводимых в России, хочу заверить Вас в полной поддержке со своей стороны.
Искренне желаю Вам удачи, а России – процветания.
Джохар Дудаев
11.04.93 г.»
В день выхода Указа №1400, положившего начало открытому столкновению в Верховным Советом, Дудаев говорит более загадочно: «Я готовлю телеграмму Ельцину с выражением поддержки и полного одобрения его решения. С чем его и поздравляю. Ельцин может рассчитывать на мою помощь. Это стабилизирует обстановку в России и, в частности, на Кавказе. Это закономерный процесс, который остановит распад и хаос в стране, к которому вёл Россию парламент. Сейчас появилась возможность перехода к правовой власти. Но для того, чтобы укрепиться, Ельцину надо решить четыре проблемы. Во-первых, Конституционный суд, который тоже должен быть распущен; во-вторых, укрепить связи с силовыми министерствами; в-третьих, решить важнейшие экономико-финансовые задачи, а четвёртого я не скажу».
Джохар Дудаев. Фото: Эдди Опп/КоммерсантъКак видим, отсутствие упрёков в сторону источников легитимности депутата Хасбулатова – не самый загадочный этнический элемент конституционного кризиса. Но мы отвлеклись, пора переходить к промежуточному выводу.
Правовая легитимность лидеров скорее была более комплиментарна Ельцину, а институтов – Верховному Совету с той оговоркой, что он был очевидным артефактом уже ушедшей эпохи, – и здесь уже встает вопрос о том, до какой степени оправдан и адекватен легизм в вопросах конституционного права кризисных периодов.
В этом плане можно вспомнить дискуссию, определившую частично характер ХХ века и продолжающуюся сейчас между легитимистами и децизионистами (сторонниками волюнтаристских решений политического лидера). В этой дискуссии децизионистов создал, грубо говоря, Карл Шмитт со своей уже ставшей мемной в постсоветском пространстве «политической теологией», в которой он яростно атакует позиции либералов и легитимистов, отмечая, что суверен ТВОРИТ правовую реальность, иногда нарушая нормы права. Его сакраментальное «Суверен тот, кто объявляет чрезвычайное положение» звучит хлестко, но не имеет линейного и прямого толкования.
Чрезвычайное положение и нарушение закона не создают суверена сами по себе. Это инструмент – и талант политика состоит в том, чтобы именно создать правовую реальность. Можно нарушать право, взять власть – и не добиться ничего, оставшись в памяти народа кровавым курьезом. Ельцин же оказался человеком, который именно сотворил новую правовую реальность, хорошую или плохую, своим волевым и неправым решением в виде указа №1400.
Однако останемся легистами и отдадим здесь пальму первенства Верховному Совету.
Легитимность через институт
Следующий вид легитимности – институциональный, и тут основной вопрос состоит в том, когда в конфликте «общему интересу» соответствует создание новой институциональной рамки (что часто сопровождается большой кровью и уже одним этим ставит под вопрос соответствующее устремление), или же более верно стараться продлить жизнь старой институциональной рамки. Притом институциональную пользу вполне можно рассматривать в некотором отрыве от классической легистской правовой рамки.
В этом плане институт президента и вообще выделенная исполнительная власть имели, с одной стороны, преимущество новизны и адекватности, это было принято на вооружение практик политического бытия западного мира, которые уже работают. Напомним, речь идёт о времени, когда был более чем свеж в людской памяти другой образ организации власти: когда формально полновластием обладают Советы как форма народной власти, а по сути политическая власть в руках партии-монополиста. Интересно, что если сам принцип такого властвования был заложен ещё Лениным, то прописывать свои полномочия в правовых рамках партия не торопилась – в частности, Сталин первые государственные должности принял уже после начала войны. Если бы вскоре после принятия конституции 1936 года состоялся успешный антипартийный (например, военный) путч, страна очень быстро могла бы перейти к нормальной государственной жизни.
В конце 80-х это было уже не так. С одной стороны, корпус писаного права был уже достаточно хорошо развит; с другой стороны, партия как институт власти была именно формально включена во все организованные строгальные структуры – что частично обусловило ее беззащитность перед Ельциным же, который успешно провел политику департизации в 1990–1991 годах.
Возвращаясь к теме: у Ельцина лично был большой кредит доверия и институт президентства выглядел новым и эффективным. Однако действия правительства, прежде всего в рамках радикальных экономических реформ, сложно было назвать успешными. И, соответственно, объем полномочий, который оказался в руках правительства, вполне мог видеться слишком большим и со стороны Верховного Совета таким и виделся: ВС последовательно блокировал большинство начинаний гайдаровской реформы, что, например, А. Лопатников называет саботажем необходимых экономических шагов.
Пикет сторонников экономических реформ, проводимых в России. Фото: Владимир Федоренко/РИА НовостиВС РФ был, с одной стороны, артефактом архаичной политической структуры. С другой стороны, он воплощал собой идеалы, ради которых совершалась некогда Февральская революция: прямое народовластие в органичной исторической форме. Также ВС имел флёр успешной освободительной борьбы против КПСС, кульминация которой случилась 18–21 августа 1991 года. Иными словами, это была в целом дееспособная политическая структура, проверенная временем и дающая возможность проявления «голоса народа» – чем сложно было похвастаться правительству.
Собственно вопрос институциональной легитимности решался в ходе референдума 25 апреля 1993 года о согласии или несогласии с политической волей президента – и референдум этот прошёл для президента успешно.
Институциональная легитимность пусть спорно, но оказывается в руках президента.
Власть как согласие
Следующий вид легитимности – гегемонический, то есть опирающийся на согласие. Согласие может быть активным, представленным голосованием или митингами, или пассивным, которое как тяжело считать, так и невозможно игнорировать. Здесь же встаёт вопрос характера социальной репрезентации – и однозначный плюс оказывается в руках силы, способной на эту репрезентацию.
И здесь основные бонусы – в руках Верховного Совета. Тут стоит отметить, что в 1990–1991 годах против СССР боролись почти исключительно представители националистических движений на окраинах; в целом люди боролись против власти партии, относясь как к сохранению СССР, так и к сохранению социалистического вектора развития вполне лояльно.
Это подтверждает и секретный до недавнего времени доклад ЦРУ начала 80-х, посвящённый гражданским беспорядкам и акциям в СССР в 70–80-х годах. Авторы отмечают резкий рост числа беспорядков, и ключевое – лояльность людей системе в целом в сочетании с их явно недоброжелательным отношением к «власти».
Иными словами, ключевой политический вектор симпатий времён перестройки – это снятие политического субъекта в лице КПСС при сохранении социалистического характера государства и собственно государства. Но этому не суждено было случиться в силу системных факторов, о которых мы писали выше.
Верховный Совет был и лидером антипартийной борьбы, и выглядел народным рупором, особенно в противостоянии радикальной экономической политике кабинета Гайдара.
В этом плане ключевой козырь собственно кабинета – активное согласие, выраженное на референдуме апреля 1993 года, относившееся и к перспективе перевыборов Верховного Совета (каковые Хасбулатов как политик, скорее всего, не пережил бы).
Но ВС именно как институт здесь сохранял лидирующие позиции как субъект гегемонической легитимности.
Всероссийский референдум 25 апреля 1993 года. Фото: Юрий Абрамочкин/РИА НовостиКритерии силы
Наконец, ещё один вид легитимности – силовой. Это про собственно способность силой навязать свою волю. Иными словами, это вопрос о способности субъекта к террору и к обеспечению монополии на насилие за собой.
Казалось бы, по результатам противостояния здесь полная победа должна быть приписана президенту. Однако в базовых вводных не всё так просто. Полновластие ВС предполагало и контроль над вооружёнными силами, вице-президент РФ был на стороне ВС, а сами вооружённые силы в этот период проходили болезненную трансформацию.
В этом плане характерно, что одним из ключевых объектов столкновений был штаб войск СНГ – наследник генштаба СССР, занимавшийся преимущественно «ликвидационной» работой. По идее, ВС мог опираться на армию, но всё решила в итоге личная лояльность отдельных воинских частей, подкреплённая денежными вливаниями.
Также милиция Москвы оказалась в руках сил, лояльных президенту, как и силы спецназа внутренних войск. Иными словами, президент-институт смог обеспечить здесь себе лояльность благодаря опоре на личные связи с руководителями и ряду неочевидных бонусов – например, национальному вопросу. Милицейский генерал Владимир Ворожцов, на момент кризиса начальник Центра общественных связей МВД России, вспоминал: «Мне хорошо запомнилась трогательная группа из дюжины православных бабушек в светлых платочках, которые всё время осады каждый день по нескольку раз терпеливо обходили милицейское оцепление, распевали церковные песнопения и молитвы и старательно убеждали омоновцев переходить на сторону Верховного Совета. Вы думаете, бойцы в ответ ссылались на Указ 1400? Как бы не так! “ПОД ЧЕЧЕНА НЕ ПОЙДЁМ!” – твёрдо отвечали они на весьма эффективную агитацию бабушек».
Верховный совет ситуативно не смог обеспечить руководство непосредственными воинскими частями, с одной стороны. С другой стороны – он взялся оперировать ополчением, собранным защитниками парламента. Здесь он буквально отказывается от монополии на насилие.
Констатируем: поражение ВС не было предопределено. Оно было обусловлено бездействием лидеров ВС там, где стоило трудиться, и активными действиями там, где активность обещала не контролируемую победу в вооружённом противоборстве, а прежде всего хаос неконтролируемой борьбы политических субъектов – и то, что организованное насилие ограничилось Москвой, вряд ли можно отнести к сознательным результатам работы ВС.
Президент, хорошо это или плохо, обеспечил применение организованного насилия в необходимых для решения его вопроса масштабах. Стоит отметить, что здесь не прошло без затруднений. Лояльность милиции и ОМОНа обеспечивалась во многом снайперами, которые стреляли с крыши американского посольства по представителям обоих сторон конфликта. «Альфа», которую 4 октября послали штурмовать здание Верховного Совета, не стала вести штурм, а договорилась о мирном выходе осаждённых.
Иными словами, ряд ситуаций предполагал открытый финал, который мог кончиться полной потерей управляемости агентами вооруженного насилия.
С другой стороны, субъект «президент» сумел локализовать насилие, в том числе отказом от политического преследования представителей побеждённой стороны. Есть неофициальное мнение, которое высказывается знающими людьми, что это правительство сознательно направило вектор социального насилия в экономику и криминал, отведя его от политики. Россию этих лет потрясли криминальные войны, и складывание первичных капиталов прошло в тяжелой криминогенной обстановке. Силовые предприниматели играли активную роль в построении капитализма в России, что можно назвать потерей монополии на насилие субъектом «президент». С другой стороны, непосредственно к конфликту между ним и парламентом это уже не относится.
Таким образом, здесь победа явно за президентом.
Наконец, рассмотрим характер ставки субъектов. Оба они не стремились к сделке, чем можно объяснить неудачу патриарха Алексия 2, взявшегося быть посредником между сторонами. Оба субъекта здесь оказались, увы, полноценными ленинскими наследниками.
Базовый вывод у нас получается такой. Победитель в конфликте обошёлся двумя основаниями легитимности – институциональным и силовым. Он не смог лишить ВС правовой легитимности, спорно показал себя в попытках выбить из-под ВС легитимность гегемоническую. Кризис 1993 года и его кровавое разрешение стали последними этапами построения современного российского государства. Эти события настолько тяжелы и неприятны, что им невозможно навесить романтичный флёр, но, в сущности, становление любого государства внутри – процесс достаточно тяжёлый и неэстетичный. Возможно, при удалении лет на сорок можно будет увидеть что-то светлое.
Наш же опыт анализа показывает, что у государства РФ сильные стороны – это институциональная мощь и внимание к силовым структурам / готовность силовым путём решать вопросы. Слабые «от рождения» стороны государства – писаное право и способность находить согласие между разными социальными стратами. И если в праве за 32 года виден довольно спорный, но прогресс, – согласию и умению находить компромиссы ещё предстоит научиться как государству, так и его гражданам.