Один из блоков в восприятии его наследия – это, конечно, сложность самого типа мышления Юрия Александровича. Позволю себе заметить, что никто из современных социологов не готов работать в том контексте, в котором Левада стремился рассматривать проблемы: максимально широкий антропологический взгляд с углублением в историю. Его интересовали логико-гносеологические и социо-антропологические проблемы своей науки, он прекрасно знал западную школу, но умел мыслить оригинально. Именно поэтому легко переписывался с зарубежными светилами – Круазье, Туреном, Парсонсом, причём последний выступал с докладом на его социологическом семинаре.
Его самые внешне трудные годы начались в 1970-х, когда – после выхода первых лекций по социологии в СССР – он был лишён права и публиковать, и преподавать, подвергся общему остракизму: от него буквально шарахались, как от чумы. Но именно тогда он написал несколько сжатых работ, излагающих его взгляды, – в частности, «Теорию репродуктивных систем» и «Теорию социальных процессов». В них Левада рассматривал проблемы модернизации, и поскольку это слово было запрещено, говорил о социокультурных аспектах урбанизации, показав, как история влияет на этот процесс, как разные пласты человеческого сознания, включая архаические, актуализируются на тех или иных его этапах.
Как видно, здесь много от антропологии: Леваду всегда отличал сильный гуманистический интерес. Не случайно он писал работы о Тейяре де Шардене и Швейцере: ему хотелось понять феномен человека, его терпимости к насилию и устойчивости тоталитарных режимов. С этой целью Левада предпринял критический анализ представлений о «человеке экономическом», свойственных как Марксу, так и позитивным экономистам. Так появляются его работы «Антропология человека экономическог», «Проблемы экономической антропологии у Маркса» и, наконец, «Игровые структуры в системах социального действия». Идея Левады в том, что представление о типах социального действия, существующее в социологии, базируется на элементарной схеме Маркса Вебера и в действительности очень примитивное. Как правило, интерес вызывает модель «человека экономического», который целе-рационален, то есть умеет ставить себе цели, находить для них ресурсы, учитывать издержки и т.д. Левада же настаивает, что важно обращать внимание на инстанции и институты, которые задают значимость всех целей, ресурсов, ценностей и в конечном счёте самого человека. Причём учитывать, что эти институты имеют свой исторический генезис, и в разные периоды актуализировать разные формы. Таким образом Левада стремился показать многослойность мотиваций человека, невероятную глубину социальных образований и процессов. Поведение «человека экономического» – лишь видимая часть того айсберга, который состоит из социокультурных напластований, традиций и семиотических систем.
Вообще Левада, если характеризовать его коротко, был просто очень свободным человеком, поэтому и о человеке, и об обществе думал свободно. Он был абсолютно лишён тщеславия: все эти академические звания и бляшки его не интересовали, тем более что он знал им цену. За это его часто недолюбливали коллеги, упрекая в высокомерии, хотя вся суть этого высокомерия сводилась к тому, что он не любил оппортунистов и старался от них дистанцироваться. А вот с Мамардашвили, Пятигорским, Лотманом Левада был дружен и бесчисленное количество известных ныне людей делал участниками своих кочующих семинаров. Некоторым образом характеризует Леваду тот факт, что, будучи приглашён на работу во Всесоюзный центр изучения общественного мнения в 1988 году, условием своего перехода назвал включение в штат всех близких соратников – что и было сделано. Так образовался первый ВЦИОМ, просуществовавший до перехода его в иные руки.
Юрий Александрович Левада. Фото: WikipediaСейчас Леваду прежде всего помнят как автора концепции «человека советского», хотя это лишь малая толика того, чем он занимался и о чём думал. Но, действительно, его антропологические искания привели к убеждению, что тоталитарный режим держится на определённом типе человека, с уходом которого режим начинает слабеть, а то и распадаться. Причём он основывался не только на советском опыте: Левада выучил китайский язык и около года провёл в Китае, наблюдая за построением коммунистического режима в этой стране (первая его диссертация как раз основана на анализе китайской демократии). Это убеждение повлекло за собой сквозной проект Левады и его команды – «советский человек», начатый ещё до Перестройки. Проект сильно отрезвил всех его участников: уже в 1994 году, а тем более в 1997-м стало понятно, что, несмотря на распад советской системы, её элементы, институты, воспроизводящие определённый человеческий тип, вполне сохранились и продолжают действовать. Мысли, будто человек сам собой распрямится, убери большой советский гнёт, – не оправдались. Иллюзия, будто через новые практики, молодёжную или массовую культуру общество обретёт новый опыт, осмыслит своё прошлое и выработает новые принципы жизни – рассеялись. Всё это оказалось самообманом, и первым об этом написал сам Левада, очень жёстко и очень трезво. Я присутствовал при его разговоре с одним французским социологом уже в начале 2000-х годов, тот удивлялся: «Как же так, столько лет прошло со времён Горбачёва, а вы никак не выберетесь из этой ямы!»; Левада парировал: «А вы не помните, что было во Франции через 15 лет после революции?». Он был безусловным либералом и демократом, но трезвенным человеком, и к тому моменту верил в один путь: чтобы здесь что-то поменялось, нужны медленные накопления, постепенное очеловечивание, усилия жизни двух-трёх поколений. И мне сдаётся, что эти его взгляды заслуживают того, чтобы на Леваду ссылаться почаще – хотя этого и не хочется делать многим и по многим причинам.
