Возможность властвовать над таким разнородным и разноязыким пространством, каким является бывшая Российская империя, могла быть обеспечена только сложной властной конструкцией. И в Российской империи она была. Относительно однородной была Великороссия, но режимы правления среднеазиатскими землями, западными окраинами, Кавказом и Сибирью были разными: от парламентарной автономии до прямого военного управления. Поэтому в числе прочего соединить все части вместе обратно как «Россию» было невозможно: соединялись земли под властью партии, потом они нарезались на относительно однородные по природе слоты-республики для того, чтобы учёт особенностей территорий и населения помогал управлять страной.
Собирание земель было возможно только через распространение идеологии, позволявшей сфокусировать весь огромный конгломерат земель в одном целеполагании. В этом плане офицеры Генштаба, которые шли служить в РККА, считая, что только большевики и восстанавливают Россию, довольно сильно ошибались, и за эту ошибку большая часть из них заплатила дорого. Не менее характерно, что эти офицеры не видели рядом с собой иного примера возрождения государственного организма: собственно, и полноценный генштаб не собрался ни при одной из белых армий.
При этом даже для большевиков этнофедералистская конструкция вынужденно создаваемой государственности была неизбежной и неприятной поправкой, таким же следованием эсерской практике, что и «зимствование» аграрной программы. Ленин относился к федерации довольно скептично, хотя и отстаивал право народов на самоопределение:
«Мы за демократический централизм, безусловно. Мы против федерации. Мы за якобинцев против жирондистов… Мы в принципе против федерации – она ослабляет экономическую связь, она негодный тип для одного государства».
%20%D0%BA%D0%BE%D0%BF%D0%B8%D1%8F.jpg)
Выступление В. И. Ленина на митинге рабочих Путиловского завода в мае 1917 года, художник Исаак Бродский, 1929 год. Фото: Государственный исторический музей/wikimedia.orgОднако для реальности начала 20-х признание права на самоопределение – модернизационный мейнстрим, которого придерживались прогрессивные силы в принципе. Поэтому этнофедерация в СССР – это следствие:
- модерных тяготений и установок целеполагания большевиков;
- спотыкания об реальность, в которой даже при пассивной поддержке великорусского крестьянства гражданскую войну можно было не вытянуть без должного внимания к национальному вопросу.
Ещё одним выражением большевистской политики как вектора на модернизацию стало сплавливание русских в одну «дефолтную» массу. Разные режимы управления на Дону, в Сибири и в Великороссии сочетались и с разными культурно-языковыми особенностями субэтносов, проживавших в разных частях империи. Без подкреплённого большевистским уровнем насилия модернизационного порыва Дон мог стать независимым, Сибирь автономной – и вопрос о том, что «регионы должны иметь только экономико-географическое обоснование», сегодня бы не стоял.
Поэтому мы можем резюмировать: сама конструкция, в рамках которой дефолтная однородная масса русских соседствует с народами, имеющими выраженную политическую субъектность в виде государств, – это следствие модернизационного порыва большевиков. Модернизация могла пройти иначе и с иными агентами, но федерализм для пространства, вчера бывшего совокупностью земель разного подчинения, а позавчера – сложной системой имперского правления, был безальтернативен (чего не сказать о площади этого пространства: без глобалистской повестки от Российской империи могло остаться в новом государстве намного меньше).
Разговор о становлении этнофедерации в бывшей Российской империи заставляет нас разделять большевиков как религиозно-военный орден с большевиками как агентами модернизации, носителями идей «современности», которые возобладали бы на территории недавней мировой державы в любом случае. Соответственно, и в современности мы можем выделять, с одной стороны, проявления старой большевистской воли: например, тяги к унификации страны как флёру «демократического централизма»; и, с другой стороны, черты современности, которые, так уж получилось, достались нам из рук большевиков. Это и всеобщая грамотность (которая могла наступить без большевиков на 10–15 лет раньше и наступила бы в любом случае), и предполагающие монопольную экономику сети транспортной и коммунальной инфраструктуры, и – внимание – национальные республики.
В отношении последних отметим, что маркером отличия «специфически красного» от «модерного» может служить именно долговечность и востребованность тех или иных институтов. И тут сам факт распада СССР и становления новых национальных государств, пусть иногда и не очень состоятельных, – это ясный знак того, что собственно государственные институты, унаследованные от СССР, были объективно-модерным явлением.
В этом отношении особенно важен пример РСФСР, который уже был рассмотрен в ином тексте. Эта республика, в отличие от остальных союзных, имела недоразвитые институты управления и служила резервуаром ресурсов для «кормления» иных республик. Поэтому мощь Ельцина как исторической фигуры с его «Будущее за Россией!» была исторически обусловлена. Это заставляет проговорить ещё два важных тезиса.
Тезис первый: современная российская государственность сложилась благодаря и вследствие распада СССР. В этом плане можно назвать не очень, мягко говоря, верной посылку, согласно которой русские – это традиционно крепкая опора государства. В Первую мировую русские массово сдавались в плен и обрушили монархию если не прямым бунтом, как генералы, то молчанием и равнодушием. В конце восьмидесятых же русские, будучи оверпредставленными в КПСС и служа ключевым этносословием-проводником красного модерна в республиках, внутри самой России выступили разрушителями красной политии. Тут важно отметить, что сибирские шахтёры в начале 1991 года обрушили советскую экономику своей долгой забастовкой, а донбасские шахтёры, выступавшие за суверенитет Украины, через 24+ лет оказались людьми, умирающими за своё стремление быть русскими.
Бастующие рабочие в шахте "Воргашорская", 1991 год. Фото: Сергей Компанийченко/РИА НовостиТезис второй: Россия в плюс-минус современных границах, в отличие от условного Азербайджана, могла вообще не сложиться. Депрессивные промышленные центры плюс республики, которые Горбачёв перетягивал в ССГ обещаниями более высокого (на ранних этапах переговоров вплоть до союзного) статуса, плюс столицы и государственные институты, которые, как, например, МИД и МВД, пришлось строить практически с нуля, – весь это сложный конгломерат сложился в нечто цельное благодаря институциональной рамке, которую усилил Ельцин через сокрушение воли партии и лояльности к нему республиканских элит. РФ как государство документально собрана Федеративным договором: это значит, что российские республики и есть «российская система» (представьте себе, как президент «отменяет республики» с оппозиционным парламентом, парализованной армией, только формирующимися ведомственными спецназами и собственно ведомствами – и всё это в разгар первичного накопления капитала). РФ именуется многонациональной в сущности не потому, что в ней живет 53 708 606 523 народов, а потому, что государство это создали нации в лице республик и иные субъекты новой федерации (представьте себе, что тот государственный кризис – не последний в истории России).
То, что сложилось, – не вполне хорошо. Но чтобы построить иную «российскую систему», надо переучреждать государство. Для постановки такой цели требуется большое политическое мужество, сильный ум и развитая интеллектуально-политическая культура. Милошевич, который имел из этого набора в лучшем случае немного мужества и опору на САНУ, начал свою государственную деятельность с отмены статуса покраины у Косово – буквально того, чем грезят современные «унитаризаторы» в РФ. Закончил, увы, закономерно.
Рамки становления системы – это её скелет. Поэтому Россия как целостная конструкция может иметь будущее только через усовершенствование сложной, имеющей огромные изъяны системы государственных институтов. Одним из таких изъянов можно назвать отсутствие легальной политической и государственной ниши воплощения субъектности русских, которые неизбежно преодолевают свое «дефолтное» состояние.
Ещё одна проблема – необходимость правильного сочетания «государственных институтов» per se и структуры настоящего Государя – субъекта власти. Ведь для сегодняшней конструкции Государя страна управляется вполне хорошо: да, через дешёвый труд и травматизм в Кузбассе; да, через карт-бланш на создание своей армии в Чечне и представительств республики во всех регионах. Где-то – тотальная слепота и потворство региональным элитам; где-то –особый контроль вплоть до военного, техники власти в сложной социальной вселенной будут различаться.
Статус территории – один из важных инструментов, с помощью которых выстраиваются эти эффективные техники властвования. Поэтому и проблема современной РФ не в сложности её государственного строения, а в безальтернативности специфических неопатримониальных сетей и способов управления в современной конкретной властной конструкции.
Управляемость – это важно для страны. Но главный вопрос звучит так: чья управляемость?
* Данный текст продолжает дискуссию, поднятую в колонке Ярослава Белоусова «Национальные квартиры пора отменить».
