Портрет Павла I в коронационном облачении. Фото: В. Л. Боровиковский / Государственный Русский музей
16 ноября 1796 года по старому стилю после смерти Екатерины II на российский престол взошёл её сын, Павел I. Его царствование начиналось при самых благоприятных предзнаменованиях: Екатерина II при всех своих громадных заслугах за долгое время правления успела надоесть публике, вдобавок омрачив последние годы несправедливыми и ненужными жестокостями против Новикова и его круга; прекратив эти гонения, уже немолодой император стал настоящим кумиром общества и пользовался громадной популярностью.
"Великий князь Пётр Фёдорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна с пажем". Фото: Анна Розина де Гаск / Национальный музей изобразительных искусств ШвецииЧерез четыре с небольшим года, когда в Михайловском замке оборвалась его жизнь, в столице нельзя было достать бутылки шампанского; все – независимо от политических взглядов – воспринимали это утро как долгожданную весну, которая пришла на смену зимним холодам. Русское общество отказало своему покойному государю даже в дани лицемерной скорби. В его глазах Павел был расчеловечен. Это – возьмём на себя смелость утверждать – не христианский подход во всё ещё христианской среде. Откуда же такая перемена?
1. Кто гадит?
Сначала попробуем на вкус конспирологические версии. Первое, что приходит в голову, – масоны. Но тут есть некоторое затруднение: именно масонским кругам пошло на пользу воцарение Павла, именно по ним были нанесены удары в последние годы царствования его матери. Такое допущение означало бы гражданскую войну в масонстве, а это слишком сложно для самой конспирологической головы.
Потому масоны, традиционно виноватые во всём, в этом заговоре как раз не обвиняются. Конспирологический консенсус остановился на англичанах: им было выгодно устранение Павла, они его и совершили.
Мне в частных разговорах часто приходилось выслушивать это обвинение. Я всегда реагировал одинаково: «Вы – лорд Уитворт, ваши действия?». Дело, конечно, не в том, что англичане в политике соблюдают заповеди. Можно посмотреть, что они делали во Франции против врага гораздо более страшного и опасного, чем Павел.
Покушение на улице Сен-Никез отстоит от событий в Михайловском замке всего на два с половиной месяца (24 декабря 1800 года по новому стилю). Первый консул собирался в Оперу на свежую постановку Гайдна. Для его устранения была сделана «адская машина»; сильнейший взрыв, не повредивший Бонапарту, унёс жизни больше чем двух десятков человек и разрушил почти полсотни домов. Понятное дело, это не прибавило популярности роялистам.
Пкушение на жизнь Первого консула Франции Наполеона Бонапарта в Париже. Фото: gallica.bnf.frНо Франция была близко, исполнителей не нужно было искать на территории противника: часто это были французские эмигранты, которых надлежало переправить обратно во Францию. Павел погиб совсем иначе. Для его низложения была послана многочисленная группа гвардейских офицеров. Каким образом в регулярном государстве, имеющем явную и тайную полицию, чужеземное посольство в условиях фактического разрыва могло бы вербовать офицеров, а власти бы об этом не знали? Единственный инструмент, которым располагали англичане, – это деньги.
Относительно одного мемуарного сообщения, что английское правительство передало Ольге Жеребцовой два миллиона рублей для распределения среди заговорщиков, которые она присвоила, Марк Алданов в посвящённом ей очерке пишет: его «едва ли стоит опровергать». Общая же его оценка, с которой трудно не согласиться: «„Неиссякаемый кошелек благородного лорда“ – это клише, перебравшееся в историю из плохой литературы». Кроме того, ведущие заговорщики Пален и Зубовы никак не принадлежали к числу люмпенов и нищебродов. Если они приняли решение, что Павла не должно быть, они в чужих деньгах не нуждались. Дают – отчего не взять, но это ни на что не повлияло бы, и уж во всяком случае они руководствовались своими представлениями, а не интересами Его британнического величества.
И ещё одно. Англичанам и не нужно было убивать Павла; достаточно было запастись терпением. При взбалмошном характере императора его разрыв с первым консулом был лишь вопросом времени. И не такого уж длительного времени.
2. Взбесившийся принтер
Характеристика, данная Павлу Карамзиным, интересна прежде всего исходной точкой зрения: возможно, она и претендует на объективность, но её исходный пункт – впечатления современника, вполне разделяющего мысли и чувства своего круга: «Павел восшёл на престол в то благоприятное для самодержавия время, когда ужасы Французской революции излечили Европу от мечтаний гражданской вольности и равенства… Но что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного. По жалкому заблуждению ума и вследствие многих личных претерпленных им неудовольствий, он хотел быть Иоанном IV; но россияне уже имели Екатерину II, знали, что государь не менее подданных должен исполнять свои святые обязанности, коих нарушение уничтожает древний завет власти с повиновением…
Коронация Павла I и Марии Федоровны. Фото: Музей Александра Радищева, СаратовСын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества; к неизъяснимому изумлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами, казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды – прелесть; унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истребил долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери; умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспитанный Екатериной, и заменил его духом капральства.
Героев, приученных к победам, учил маршировать, отвратил дворян от воинской службы, презирая душу, уважая шляпы и воротники… ежедневно вымышлял способы устрашить людей и сам всех более страшился». Он же пишет: «Россияне смотрели на сего монарха, как на грозный метеор, считая минуты и с нетерпением ожидая последней… Она пришла, и весть о том в целом государстве была вестию искупления: в домах, на улицах люди плакали от радости, обнимая друг друга, как в день светлого Воскресения».
Позволю себе в качестве отступления несколько цитат из Полного собрания законов Российской империи – для характеристики павловского стиля управления. № 18.899, от 21 марта 1799 г. «Об арестовании находящихся в российских портах торговых судов, принадлежащих гамбургским жителям. Находя с некоторого времени наклонность Гамбургского правления к правилам анархическим и приверженность к правлению французских похитителей законной власти, Повелеваем: находящиеся в портах Наших все торговые суда, принадлежащие гамбургским жителям, арестовать, и сколько таковых в котором порте окажется, Нам донести». Но в октябре мера отменяется (№ 19.137): «Город Гамбург. удовлетворя совершенно требованиям Нашим… изгнав всех подозрительных французов, соделался паки достойным благоволения Нашего; для чего, забывая прошедшее, Повелеваем все сношения с городом Гамбургом восстановить по прежнему». И ещё один, о невежестве (№ 19.131): «Его Императорское Величество изволил заметить, что гг. офицеры весьма неблагопристойны во всех тех местах, где требуется от их благопристойность, и до такового невежества уже дошли, что и во дворце в караульном доме сидят в шляпах и кушают. И если впредь будет заметно подобное оному невежество, то таковые будут выписаны в Сибирь в гарнизонные полки». Таких документов немного, но Полное собрание на самом деле неполное…
Вернёмся к Карамзину. Он произносит ключевое слово: тиран. Причём для великого историка в России было только два тирана – кроме Павла в этот очень краткий список попал Иван Грозный. Здесь необъективность видна с первого взгляда: с одной стороны, Карамзин отказывается от светониевского принципа «с одной стороны – с другой стороны», он не желает и слова вымолвить о заслугах Павла (а они были, и немалые), а кроме того – отождествление Павла и Иоанна всё-таки чрезмерно. Даже смертную казнь в России не вернули (хотя провинившегося офицера могли засечь до смерти), и была известна отходчивость императора: многие из наказанных получали прощение (Грозный был склонен к покаянию, но над трупами жертв). Можно, конечно, предположить, что Карамзин имеет в виду разницу эпох, но, как представляется, даже и с этой поправкой Павел до Иоанна очень не дотягивает. Ещё раз подчеркнём, что способ его мышления отражает реакцию его круга. Кстати, министр просвещения при дворе Александра граф Пётр Завадовский характеризовал эпоху Павла как «зады Иоанна Грозного». Если б мы стали интересоваться мнением простого народа, его отношение было бы совсем другим: заговорщики-офицеры имели полные основания опасаться собственных солдат. Вряд ли условия жизни последних улучшились сравнительно с гуманными временами Екатерины, но нижним чинам нравилось, что офицеров секут так же, как и их. Это очень напоминает императорский Рим: народу жилось при всех правителях примерно одинаково (и по тогдашним меркам очень неплохо), а является государь тираном или нет, определялось по его отношению к верхушке общества, прежде всего к сенатской аристократии.
Портрет Н. М. Карамзина. Фото: В. А. Тропинин / Государственная Третьяковская галерея Концепция «тирана» могла быть двоякого происхождения. Это один из любимых терминов Французской революции. Но если бы революционные понятия были популярны, мы имели бы дело с республиканским заговором, с истреблением всей императорской семьи и прочими пунктами этого джентльменского набора. Такие мысли среди заговорщиков присутствовали, но не были сколько-нибудь распространены. Большинство желало того же, чего в своё время желал Тацит, – порядочного государя. Александр на троне (а его нрав был известен в офицерских кругах) вполне удовлетворял заговорщиков; некоторые (в их числе и сам наследник престола) задумывались о конституционных ограничениях императорской власти, но общим правилом для них была лояльность императорской власти и династии. Карамзин, кстати, больше всего не хотел именно ограничивать самодержавие (и в этом он больше независим от общества, чем в характеристике Павла).
Второй возможный источник расчеловечивания тирана – Рим (языческий и скорее республиканский, чем императорский). Разумеется, он был источником соответствующих идей и для французов, но галльский извод тираноборчества был, как было сказано, отторгнут русской почвой. Слово «царь» (rex) было для римлян одиозным со времён изгнания Тарквиния Гордого; императоры не пытались принять этот титул (ходили слухи о Цезаре, который желал то ли принять этот титул под давлением общества, то ли отказаться от такого предложения, но у него были личные мотивы – диадема хорошо скрывала бы лысину стареющего и молодящегося развратника). Аппиан передает речь Антония после убийства Цезаря: тиран «как таковой не мог бы претендовать ни на славу, ни на почести, ни на проведение в жизнь своих постановлений. Тогда не могло бы быть и речи о завещании, усыновлении, имуществе, да и труп его не был бы удостоен погребения, даже погребения частного. Ведь законы велят оставлять трупы тиранов без погребения, за пределами отечества, предавать бесчестию память их и распродавать их имущество».
Римские представления расчеловечивали тирана. И этой участи подвергался любой правитель, коль скоро общество признало бы его таковым.
Пока мы не знаем русской интеллектуальной истории, и откуда эти – языческие и римские – представления проникли в наше общество, сказать не можем. Но мы видим их в полной силе.
3. Кое-что о качественных моделях
Тем не менее даже единодушие общества не обрекало императора на гибель. Заговор – технически сложное дело, и в данном случае он требовал цели, организатора и исполнителей. Мы рассмотрим эти звенья в обратном порядке.
Исполнителями были молодые гвардейские офицеры. Руководила ли ими корысть? Мы такого не наблюдаем: если б кто интересовался деньгами, ему разумнее было бы донести о заговоре, а толпы доносчиков нет. Если рассматривать внешнеполитическую обстановку, то для каждого из них неизбежный в случае успеха заговора разрыв с Францией и союз с Англией означал резкое повышение шансов сложить голову на войне. И это вовсе не глубокая политическая мудрость – все соображения лежали на поверхности. Таким образом, для первой нашей качественной модели – единственной коллективной, гвардейского офицера – корысть не являлась главным движущим мотивом.
Вообще для того, чтобы стать участником заговора против правления, нужны сильные мотивы. Они должны перевешивать потенциальный риск. Если невиновного офицера могут высечь за ошибку в строевой подготовке на вахтпараде или отправить в Сибирь, и происходит это случайно, по императорскому капризу, – такая опасность может уравновесить риск участия в заговоре. Екатерина II никогда подобного не делала – и царствовала спокойно, никого не боясь, под охраной одной гвардейской роты в Царском Селе, без подъёмных мостов, крепостных валов и прочих атрибутов безопасности. Разумеется, последствия участия в заговоре потенциально настолько неприятны, что нужно сильнодействующее средство, чтобы погасить эти опасения. Ограничься император выговорами – был бы жив. Задевалось и чувство собственного достоинства – запреты на круглые шляпы и свет в квартирах по вечерам, предписания, чем, кому и когда обедать, и т. п. Сами по себе эти впечатления были намного слабее, чем вышеописанные, но прибавляли остроты. Чувство свободы и собственного достоинства этим молодым людям было свойственно в высокой степени – может быть, ни до, ни после Россия не знала ничего подобного. Расчеловечивание Павла в этих условиях осуществлялось практически неизбежно. И уж во всяком случае такой мотив, как желание сделать приятное Его британническому величеству, в числе мотивов заговорщиков полностью отсутствовал. В их сердце не умолкал голос: Павел – тиран, Павел – не человек, Павла не должно быть.
В скобках замечу: в России была ещё одна многочисленная группа людей, которые, будучи далеко, не могли оказать никакого влияния на события; но их существование прямо зависело от того, отменят Павла или нет. Это войско Донское, отправленное на завоевание Индии. Переход через среднеазиатские пустыни был бы для него полной гибелью; горы бы уже не потребовались. Судьба распорядилась так, что Александр успел отдать спасительный приказ о возвращении.
Зубов Валериан. Фото: Жан Луи Вуаль / Wikipedia, Граф Петр фон дер Пален. Фото: Государственный Эрмитаж, Князь Платон Зубов. Фото: Иоганн Баптист Лампи Старший / Wikipedia, Ольга Жеребцова. Фото: Жан Луи Вуаль / WikipediaОрганизатором был граф Пётр Пален. Человек энергичный, умный, с достаточной долей цинизма и неразборчивости в средствах. Он был вторым лицом в империи, обладал значительными богатствами и легко мог их умножить. У него была сложная смесь мотивов: с одной стороны, личный, если угодно, эгоистический (он не мог, учитывая характер Павла, рассматривать своё положение как прочное), с другой – он считал проводимую Павлом политику (как и вообще его правление) губительным для России и желал – в меру сил – предотвратить опасность. Рисковал он (при воздержании от заговора) меньше: граф Никита Петрович Панин не отправился в кандалах в Сибирь, а был выслан в своё имение Дугино. В общем и целом, учитывая собственные риски, можно сказать, что альтруистический элемент у него, скорее всего, преобладал. Но ему надлежало и думать, что будет дальше. Будучи сторонником конституционной монархии и никак не сторонником истребления династии, он должен был уладить дела с наследником престола.
Наследник престола Александр Павлович был превосходным дипломатом. По его словам никогда нельзя было определить его мысли (не потому, что он лгал, а потому, что его слова всецело определялись конкретной риторической задачей и с мыслями не пересекались). При этом он был человеком глубоко порядочным, не жестоким и благонамеренным, верным долгу патриотом и сыном. Противоречие патриотического долга сыновнему – скажем так – не скрашивало его существование. Но обычного мрачного фона павловских безумий было недостаточно. Пришлось поссорить императора и императрицу и поставить наследника престола перед перспективой семейной катастрофы – с весьма мрачными последствиями не только для него, но и для матери. Дальнейшее хорошо известно. Ненависть к Палену – чувство, которое много позже император высказал в единственной, кажется, искренней реплике за всю свою карьеру. Он попытался спасти жизнь отца, прекрасно понимая всю ничтожность этих попыток и зная, на что идёт; эта ночь надломила его душу – не настолько, впрочем, чтобы в ней не осталось сил на десятилетнюю борьбу с тем, кого тогда считали величайшим полководцем всех времён и народов.
* * *
Итак, Павел был главным (если не единственным) виновником собственной гибели. Начиная в чрезвычайно благоприятной обстановке, он попытался править, совершенно не считаясь со свойствами своих подданных, с их чувством собственного достоинства и честью, повинуясь только своим прихотям и капризам. Он стал в глазах высшего общества диктатором – и был расчеловечен и отменён.
Гравюра Утвайта по рис. Филиппото "Убийство царя России Павла I". Фото: Государственный Русский музей
P. S. Недавно при Министерстве образования и науки был создан Совет по развитию исторического образования. 16 марта прошло его первое заседание.
