«Консерватизм» – модное ныне самоопределение (как и приверженность «традиционным ценностям»). Этот процесс мы наблюдали еще в прошлом тысячелетии: помнится, прогрессист Чубайс перед выборами говорил: мы и есть настоящие консерваторы, мы не хотим никаких перемен.
1. К постановке вопроса
У консерватизма есть две проблемы – моральная и интеллектуальная. Первая заключается в следующем. Как правило, он содержит сильный элемент самолюбования (не индивидуального, а коллективного) и потому не слишком привлекательно смотрится со стороны; а кроме того, именно за счет причастности к некоторому надличному величию он дает индульгенцию на личную греховность: если у тебя правильная сексуальная ориентация, это ничего, что ты вор и убийца. Очень тягостное впечатление произвела на меня в свое время вакханалия восторгов: какой мы замечательный народ, не такой, как другие, у нас лишняя хромосома. Внимательным наблюдателям нашей общественной жизни очевидно, что я не только не выдумываю, но и не преувеличиваю. Не скрою – меня часто преследует желание не иметь с иными консерваторами ничего общего, отказаться от такого самоопределения (хотя ничего точнее я пока не нашел). Пусть бы уж лучше шли в консерваторию и ели там консервы.
Есть у консерватизма и серьезная интеллектуальная проблема. Если прогрессивное мышление то и дело срывается в абстракции («демократия», «равенство», «прогресс», «права человека», «социальная справедливость») и готовит инструмент, совершенно негодный для описания социальной реальности, то консервативная мысль в той же степени рискует оказаться совсем не мыслью. «Все при мне будет как при бабушке» – сказал Александр I в начале своего царствования. В его устах это была дипломатическая реплика, но в принципе такой подход предполагает (хотя и не обязательно) бездумное копирование. К этому прибавляется бессодержательность: если мы желаем сохранять прошлое, то какое? Что должно быть на вершине Боровицкого холма: белокаменная башня Дмитрия Донского, деревянный детинец или сосновый бор с медведями? Понятно, что для каждого это – дело вкуса. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: то, что сейчас – почтенная старина, раньше было смелым новшеством.
Александр I. Картина С. С. Щукина. Фото: общественное достояниеИ еще одно соображение. Нет непосредственной связи между мировоззрением и темпераментом, но то и другое может сочетаться лучше или хуже – или вообще не сочетаться. Консерватизму показаны добродушие, спокойствие, устоявшийся быт. Черные тучи злобы, накопленные под сводами панельных многоэтажек, – не слишком благоприятная для него питательная почва. То, что получается, выглядит несколько… искусственно.
Итак, «консерватор» – самоопределение опасное, что в нравственном, что в интеллектуальном отношении. Если бы я описывал консерватизм с научной точки зрения, я бы исходил из самоназвания: вот, есть такие-то группы, считающие себя консерваторами на таких-то основаниях, есть другие, у них основания в чем-то совпадают, а в чем-то отличаются; потом, создав рабочий каталог таких описаний, я стал бы размышлять, что у них общего, что является ядром, что – близкой периферией, что – дальней; какие черты существенны, какие второстепенны; исходя из этого анализа, я создал бы модель консерватора, а потом уже решил бы для себя, насколько я хочу ей соответствовать.
Но перед нами – не научная задача, а задача самоопределения. И потому надлежит провести свою, индивидуальную грань между истинным консерватизмом и ложным, найти такую систему координат, в которой можно было бы самоопределиться. Мое индивидуальное решение, которое я никому не навязываю, – провести четкую грань между старой Россией и СССР и настоящим консерватизмом признать тот, который ориентируется на первую, а ложным – тот, для которого важнее второй.
2. О простейшем способе не стать шизофреником
Но нужно ли делать такой выбор? Нельзя ли принять и то, и другое наследие?
Автор этих строк – историк образования. О старой русской школе, думаю, я знаю больше, чем кто бы то ни было. Я никогда не занимался историей советской школы (и мне неизвестны обобщающие труды по ней), но я ее достаточно хорошо помню исходя из своего личного опыта. Конечно, при желании можно найти черты сходства. Ни у кого из учеников или преподавателей как в царской России, так и в СССР не было трех глаз или хвоста, преподавание велось по большей части на русском языке, а ученики сидели за партами. Но, за исключением таких вещей, которые изменить было невозможно или очень затруднительно, советское образование было на предельную дистанцию удалено от западного. Те, кто говорит о преемственности, кто сравнивает советские школы с царскими гимназиями, – обличает тем самым либо свое невежество, либо свою злонамеренность.
Иногда советская пропаганда выстроена так (сознательно или бессознательно – уж не знаю), что, для того чтобы поверить в нее, нужна потрясающая способность верить в чудеса. Скажем, со стахановским движением. Какой там был рост производительности труда? Если бы я стал работать во столько же раз интенсивнее, меня вряд ли бы и на месяц хватило. Но точно такие же чудеса – индустриализация и ликбез. В стране с на 60% уничтоженным и изгнанным образованным сословием ни то, ни другое самостоятельно провести было невозможно. Поэтому в более благоприятное для исторических исследований время нам придется систематически заняться историей СССР, очищая ее от приписок.
Картина Людмилы Ждановской «Выступление стахановки». Фото: общественное достояниеМое неприятие СССР – тотальное. Мне для гордости не нужны ни космос, ни победа над национал-социализмом, ни творчество Шолохова. Но я с полным пониманием отношусь и к менее радикальной позиции: то хорошее, что было в СССР (его немного) можно объявить продолжением русской традиции и предъявить на него права собственности, отрицая СССР в целом как антирусский проект.
Если учитывать не только территорию и язык, но и ценности, служить двум господам одновременно нельзя. Одна и та же улица не может быть одновременно и Советской, и Рождественской. Приходится выбирать. И можно обратить внимание: те, кто выступает за концепцию «единства нашей истории», на самом деле привержены именно советским ценностям. К русскому наследию они относятся как мародеры, цепляющие, по блестящему выражению С. В. Волкова, сорванные с убитых погоны на комиссарские плечи. Если нам говорят о «единстве нашей истории», мы имеем дело либо с расколом сознания, исповеданием одновременно несовместимых ценностей, либо с лукавой маскировкой просоветской позиции.
Честнее поступают радикальные коммунисты. Для них признать, что в Российской Империи было что-то хорошее, значит обессмыслить собственное существование. И они действуют последовательно, отрицая ее достижения и раздувая собственные.
Так что лучше самоопределиться – и самоопределиться честно.
3. Какая же Россия должна служить для нас идеалом?
Наверно, я слишком нескромно написал «для нас»… Знаю, что очень многие со мной не согласятся. Кстати, если ложные консерваторы испытывают симпатию к дореволюционной России, то, как правило, к московскому периоду; петербургский (как и сама личность Петра Великого) не пользуется популярностью в этой среде. Конный памятник Ивану Грозному уже стоит в Орле, с мечом в правой руке и с крестом в левой; но памятник отменившей смертную казнь Елизавете Петровне представить себе трудно. Разумеется, такие памятники ставят, чтобы сообщить нечто о себе, а вовсе не с целью прославить заслуги увековеченных персонажей. Но выводы, которые можно из этого сделать, слишком очевидны, чтобы они нуждались в дополнительных формулировках.
Церемония открытия памятника царю Ивану Грозному. Фото: Олег Харсеев/КоммерсантъНикакой особой российской цивилизации не существует. Нет у нас лишней хромосомы, как бы это кого ни огорчило (или ни обрадовало); в том числе – и «культурной» хромосомы. Россия относится к тому миру, который Новалис характеризовал как Die Christenheit oder Europa. У нас есть своеобразие, но оно есть – не в меньшей мере – и у Ирландии, и у Швеции, и у Италии. Россия несет более сильный ориентальный отпечаток, оставшийся и от Византии, и от Орды; но по сути своей она представляет собой один из вариантов христианско-европейского мира, правда, долго находившийся в интеллектуальной изоляции. Всеми нравственными доблестями, которыми мы так гордимся, обладали и прочие европейские народы – в свое время; и мы их утратили или утрачиваем – в свое время. Оба образа России, доминирующие в общественном сознании, не соответствуют действительности: Россия не была ни аляповато-пряничным царством духовности и добродетели, ни беспросветно-мрачной тюрьмой народов и царством гнета и кнута. Россия (и в значительно большей степени Империя, нежели Московское царство) была нормальным европейским государством; в чем-то она превосходила средний уровень (в частности, по эффективности военных операций, в чем-то отставала, как, например, в уровне грамотности; химия была передовой, физика – нет; математика вышла на мировые рубежи в начале XIX века в лице Лобачевского, а филология отставала; литературу и музыку знали за рубежом, а скульптуру – нет; интеллектуальная жизнь России была менее интенсивной, нежели европейская, что отчасти компенсировалось значительным населением. Впрочем, это население было очень неоднородным: столичные губернии стояли вровень с передовой Европой, добросовестные и аккуратные мальчики из Ярославской губернии («русские янки») были нарасхват, но велика была и доля глубинного народа, способного давать хороших солдат, но не участвовавшего в интеллектуальной жизни страны и почти не участвовавшего в экономической.
Картина Крюкова Л. Д. Портрет Н. И. Лобачевского. Фото: общественное достояниеСовсем нет смысла ориентироваться на московскую Русь. Она жила в мире предельно замкнутом, сосредоточенном исключительно на религиозных интересах – и даже в них не была самодостаточной, поскольку сама по себе не могла переводить даже и критически важных богослужебных и богословских текстов. Интеллектуальная жизнь должна быть широкой, – надеюсь, это все понимают. Но, поскольку Империя была страной, динамично развивающейся, для того чтобы вернуться к ней, нам нужно не копировать ее реалии, а понять ее траекторию и стремиться к той точке, где она оказалась бы, если бы не пережила катастрофу.
P. S. Несколько слов об актуальном.
1. Глава Минпроса заявил, что российские школьники начнут изучать историю с первого класса.
Это похоже на рефлекторную реакцию – как лягушачья лапка вздрагивает от электрического тока. Впрочем, потом последовало уточнение: это не будет отдельный предмет. Впрочем, ни это, ни сам Всероссийский школьный исторический форум «Сила – в правде!» особого интереса не представляют.
2. В Общественной палате России состоялся круглый стол на тему «Социальная значимость нового проекта Национальной доктрины образования». Как обычно в таких новостях, содержание документа (он был охарактеризован как «документ высокого уровня») излагается туманно и расплывчато. Сам автор этой – по его собственным словам – конституции образования, доктор психологических наук, член-корреспондент Российской академии образования Виктор Слободчиков. Попытаемся кое-что извлечь из цитат.
«Разработчики документа постарались произвести синтез отечественных достижений в образовании – воспитание в духе „цветущей сложности“ Константина Леонтьева: от твёрдых нравственных основ древней Руси, находок имперского периода – до социальной справедливости советского периода и защиты прав в постсоветское время. Главное – преодолеть утилитарное понимание образования как одной из отраслей хозяйства с „услугами“. Вместо этого предложен „антропологический идеал сынов и дочерей Отечества“, идеал педагога как истинного „детоводителя, а не менеджера“».
Константин Леонтьев. Фото: общественное достояниеИ еще: «Я рассматриваю нашу встречу как особую государственную и общественную инициативу преображения нашего образования. Именно преображения, а не лукавого реформирования. Спасение самого образа человеческого».
Относительно первого – об эффективности такого рода моделей в русской литературе есть прекрасная басня И. А. Крылова «Лебедь, рак и щука». Думаю, авторы плана не очень представляют себе, чем была московская и императорская школа.
Но это и не так важно. Гораздо большее значение имеет магия слов. Скажешь «реформа» – фу, как безблагодатно и небогоугодно. То ли дело «преображение» – только произнесешь, и школа изнутри начинает светиться фаворским светом.
Если бы я сознательно искал примера для ложного консерватизма, вряд ли можно было найти более красноречивую иллюстрацию.
