Как делаются образовательные триумфы
Довольно скоро убеждение в негодности современной школы РФ станет общественным достоянием, считает филолог-классик Алексей Любжин. На примерах из недавней истории он показывает, как плоды образовательных реформ становятся видны через 20–30 лет
13.05.2021
Событие, юбилей которого мы недавно отмечали, – полёт Юрия Гагарина, – довольно часто рассматривается как советский образовательный триумф, по крайней мере в области математики. Роль зарубежной княгини Марьи Алексеевны, без которой не обходится защита и прославление советских достижений, в данном случае отводится тогдашнему американскому президенту Джону Кеннеди с фразой: «We lost space to the Russians at the school desk» («Мы проиграли русским космос за школьной партой»), подозрительно напоминающей приписываемые железному канцлеру Отто фон Бисмарку слова о прусском школьном учителе, выигравшем битву при Садовой.
Впрочем, чудеса начинаются и раньше. Славу первопроходца ракетодинамики отписали на Циолковского, в то время как приоритет по праву принадлежит Ивану Всеволодовичу Мещерскому. Это было бы понятно, если бы Мещерского сгноили на Колыме, заморили голодом в Казани или обвинили в том, что он подбрасывает гвозди в макароны советским трудящимся. Но ничего подобного не было; пионер ракетодинамики получил даже правительственную награду и прожил вполне – по советским меркам – благополучную жизнь. Возникает даже впечатление, что ложь является чем-то самоценным, она не имеет мотивов вне себя. Тем не менее, по-видимому, это всё же не так. Дмитрий Зыкин в статье, на которую мы только что ссылались, пишет: «Советской власти важно совсем другое: вбить в головы людей бредни о якобы отсталой царской науке, о „тупых царских чинушах“ и как апофеоз рассказать более глобальную сказку-штамп о „народных гениях“, которым не нужна ни гимназия, ни университет для открытий мирового уровня».
По-видимому, так оно и есть: судьба Ивана Всеволодовича Мещерского слишком хорошо вписывается в образовательную политику графа Дмитрия Андреевича Толстого, его сотрудников и преемников. Они не покладая рук трудились над тем, чтобы никому бедность не была препятствием для получения первоклассного образования, которое потом давало возможность занять соответствующее общественное положение и трудиться на благо отечества. Мещерский не только не платил за обучение (10 % учеников не платили за это по Уставам 1864-го и 1871 годов), но и получал от гимназии дополнительные средства к существованию. Нет уж, куда-нибудь подальше такого Мещерского. В концепцию отсталой лапотной России он никак не вписывается.
Советский конструктор первого космического корабля Сергей Павлович Королёв не получил правильного гимназического образования, поскольку его школьный возраст пришёлся на революционную эпоху, но его знакомство с новой образовательной системой оказалось минимальным: единую трудовую школу он посещал в течение нескольких месяцев. Он получил домашнее воспитание в семье, от родителей, чьё педагогическое образование корнями уходит в империю. Императорское образование получили, разумеется, и многие из его сотрудников. Рано умерший Николай Викторович Слетов (известный под псевдонимом Николай Иванович Тихомиров) учился в лицее и на химическом отделении физико-математического факультета Императорского Московского университета. Ещё более благополучна академическая биография Михаила Клавдиевича Тихонравова: он пользовался образовательными благами империи не как представитель первого поколения, которому казна помогает своими средствами, а как полноправный представитель высшего сословия империи. Его отец окончил юридический факультет столичного университета, мать училась на Бестужевских курсах и в знаменитом художественно-техническом училище А.Л. Штиглица, сам он окончил классическую гимназию в Петербурге. Пусть бы хотя бы реальное училище! Но нет, заболевание небом не препятствует знакомству с герундиями и супинами, а «Википедия» добавляет, по обыкновению, без ссылок: «Михаил Тихонравов в совершенстве владел латынью и читал в подлиннике античных авторов».
Однако же она могла только констатировать (с какой степенью достоверности – вопрос другой) произошедшее раньше, и безграмотность, отмеченная тогдашними публицистами, была (если уж настаивать на ее школьном происхождении) эффектом прежнего десятилетнего преподавания, когда ещё никто о ЕГЭ не думал, а не последнего лихорадочного года подготовки; если же он сумел разрушить всю прежнюю работу, сам по себе возникает вопрос: чего она стоила? А для того чтобы реформа сказалась на интеллектуальной атмосфере общества, нужно ещё 20–30 лет, чтобы выпускников по новым программам было достаточно и старшие из них заняли достаточно прочные позиции. (В последнее время автора этих строк не покидает ощущение, что одной из причин французской революции было изгнание иезуитов из Франции (1763–1764 гг.): как раз за четверть века новая – нелояльная – школа должна была подготовить в достаточном числе врагов престола и отечества.) Впрочем, с ЕГЭ была только иллюстрация. То, что происходило в СССР, – процесс сложный и многоплановый. Структурная рамка старой школы в среднем звене была сломана сразу же; это выбило почву из-под высшего образования, но само по себе последнее (по крайней мере в физико-математической и инженерной областях, важных для оружия) в большей степени сохраняло прежние черты.
СССР оказался принципиально неспособным сделать для науки что-то полезное; но если официальная политика для биологии и гуманитарных наук имела чудовищные последствия, то в физико-математической области она отличалась большей умеренностью. И в этой области можно констатировать значительный рост. [
Чем он был вызван? Такие вещи, как дело Лузина, не содействовали, разумеется, развитию математических наук. Но, с другой стороны, человеческие способности, по-видимому, обладают большой универсальностью, и страшные удары, нанесённые по другим областям, привели к бегству в физико-математическую область большого количества талантливых людей, которые могли бы в иных условиях реализоваться иначе. Этот процесс является фоновым: он действовал в течение всей истории СССР. А что происходило в средней школе? Потеряв прежнюю рамку, она сохранила во многом старые педагогические кадры. Человеческий резерв Российской империи был более-менее израсходован именно к началу космической эры – к 50–60-м годам. К этому же времени сложилась и советская школа в своём «классическом» виде – как её программная рамка, так и человеческое наполнение. Среднее образование можно было признать несуществующим; оно не поднималось и до лучших моделей начального. Высшее без среднего могло давать хороших ремесленников в определённых областях, но отсутствие фундамента общей культуры не могло не сказываться на результатах.
И если Джон Кеннеди интересовался советской школьной партой того времени, когда СССР столь дерзко бросил вызов глобальному лидерству Америки и осуществил вековую мечту человечества, он должен был подождать 20–25 лет: когда достигли видного общественного положения и творческого расцвета сидевшие за школьной партой в начале 60-х годов, мысль об американском поражении в космосе потеряла актуальность. Скорее даже наоборот: успех программы «Спейс Шаттл» был, разумеется, не единственным и не главным фактором, отправившим СССР в могилу, но нельзя сказать, что совершенно ничтожным и незаметным в ряду других.
Довольно скоро убеждение в негодности современной школы РФ станет общественным достоянием. Мы почти не сомневаемся в этом. Возможно, её даже попытаются исправить. Нельзя заведомо отвергать предположение, что в реформаторских усилиях будет и некоторое разумное зерно. Совсем маловероятно, но совершенно исключать нельзя и того, что для реформы найдутся исполнители. Но даже и в самой благоприятной ситуации четверть века между стартом реформаторских усилий и первыми значимыми плодами никуда не денутся. При всем нетерпении, при всей необходимости быстрых результатов нам ничего не останется, кроме как смириться с этим фактом.
