«Русское православие сегодня очень красиво»

– А вы можете назвать какие-то качества русского человека?

– В 2022 году я выступал на дизайн-выходных в Костроме, собрал ребят, которые занимаются русским дизайном, и попытался в лекции для них изложить, как я понимаю русское. Это, конечно, никакой не ГОСТ. Просто мои личные догадки без стандарта. Потому что стандартизация враждебная любой культуре и свободному мышлению. Так вот я тогда сказал, что для меня русское определяется через четыре базовые характеристики: сакральное, деконструктивное, чувственное и искреннее. Чтобы проявился русский код, как мне кажется, все четыре элемента должны как-то объединиться. Сакральное отношение к миру, деконструкция как перенос чего-либо из одного контекста в другой, чувственность – чтобы всё с надрывом! – и искренность, когда ты действительно веришь в то, что делаешь. Уверен, что эта «формула» не железобетонна. Это так, просто примерный ориентир для меня. Мне, например, мне хотелось бы иногда убавить градус деконструкции, а то и просто деструкции, и увидеть русский конструктив, русское созидательное действие. 

– А русскую идею Вам не хотелось бы найти?

– Честно говоря, нет. Я сказал, что Достоевский очень сильно на меня повлиял, я глубоко затронут его романами «Братья Карамазовы», «Идиот». Но я не люблю метанарративы. Любая большая идея начинается с мечты о прекрасном, а заканчиваются всегда чем-то тотальным и нетерпимым к чему-то иному. Появляется вера в единственно правильный путь развития. У меня есть устойчивое ощущение, что отчасти именно этот ход мыслей – найти идею и пойти ей служить – привёл нас к катастрофе 1917 года, революции, гражданской войне. Это только кажется, что одна «конструктивная идея» может бороться с другими «деструктивными», а на деле часто выходит, что любая идея борется прежде всего с людьми. Живыми людьми.  Историософию я тоже не люблю за попытку заключить человека и культуры в жёсткие рамки. Это всё из XIX века с гегельянскими спорами. Именно гегельянские идеи породили во многом тоталитарные идеологии XX века. Помню, студентами мы часами могли спорить об идеях. И сейчас думаю, что это всё было бессмысленным проворачиванием чужих слов и только плодило споры. Мне кажется, взрослый человек не должен таким заниматься. Максимализм должен сменяться трезвостью и умеренностью. Для меня русский человек и его благополучие важнее идеи. Если угодно, то вот моя идея: благополучие и спокойная жизнь русского человека. 

– То есть совсем не пытаться осмыслить жизнь? Жить и радоваться, не раздумывая?

– Мне кажется, если мы не будем уважать и любить жизнь в первую очередь – больше, чем любые идеи, мы никакого созидательного метанарратива не породим. Действительно, в России есть тяга к большим идеям. Она есть, наверное, у всех больших народов. Но у русских особенно. Ну давайте тогда сделаем так, чтобы рамки этого метанарратива задавала сама жизнь, а не построения философов. Давайте поставим глобальную задачу: чтобы всем было радостно. Ну или хотя бы нам всем по отдельности. Будем водить хоровод – чтобы все собрались и закружились в огромном хороводе. Чем не красивая и созидательная идея? Такая бы меня устроила. Но почему-то чаще все идеи  про то, как ото всех отгородиться, что-то убрать. В основе часто идея противостояния чему-то. А не созидание. Недавно кто-то из музыкальных журналистов уловил тренд на «новую доброту» – мне понравилось, название классное. До СВО были разговоры про «новую искренность», а тут «новые добрые». Это даже лучше.

– Что же в ней нового, а тем более русского?

– Собственно про «новых добрых» сейчас говорят применительно к музыке, но это не только там есть, на мой взгляд. Многое из того, о чём я пишу на своём канале, входит в этот поток. Новые добрые пытаются сосредоточить свой взгляд на чём-то таком, что связано с опытом света – будь то детские воспоминания, настоящее чувство, глубокие отношения. Иногда, конечно, это всё оборачивается эскапизмом: хочется повспоминать, как там всё было хорошо – лет 20–30 назад, в детстве и так далее. Но не всегда. Многие находят нечто светлое здесь и сейчас, буквально в сегодняшнем дне. И этот опыт света кладут в основу творчества – музыкального, графического, любого другого. Таким образом рождаются потрясающие вещи: красивые, добрые. Мне это нравится, потому что это вполне русское явление. Это всё в рамках нашей культуры и образов: в этом чувствуется невидимый радостный хоровод, такая светлая сакральность, когда ты во всём видишь отблески Света. Кому-то может показаться здесь что-то языческое… но тут и христианство есть, на самом деле. Ведь так мы становимся больше детьми. Едешь в поезде, разговариваешь – и хорошо. Сидишь дома, тень от деревьев падает на стену – и эта тень похожа на принт маминого платья. Хорошо. И когда вокруг темно, когда печально и тяжело – очень важно зажечь спичку. Я думаю, что «новые добрые» – это все, кто зажигают такую спичку. Параллельно есть всякое другое, хватает мрачного хтонического, милитаризированной эстетики, эстетики силы. Но оказывается, что мы можем и так, и так. Я на самом деле очень сильно этого ждал, потому что многое, связанное с русским культурным кодом даже на уровне поп-культуры, мейнстрима, всегда было мрачным. Леса, заброшенные заводы, ведьмы, панельный постпанк… Оно всё, конечно, имеет место быть, но от этого всего устаёшь. Так что здорово, что мы можем работать  с солнечной эстетикой. Даже из хрущёвок в последнее время стали делать ночники с таким ласковым светом. Свет пробивается – и мне кажется, это движение ещё даже не вошло в свой пик. 

– Мы немного говорили о различении русского и советского, а различаются ли русское и российское?

– Российское для меня более гражданское понятие, объединяющее разные народы, проживающие в России. Но, наверное, мало только гражданского единства. Нужна какая-то культурная основа общая. Язык как минимум. Плавильный котёл в США отчасти так всех пытается объединить, например. Не берусь судить, хорошо ли получается у них, но они работают над этим уже не один век. А у нас понятие российский как гражданский только складывается. 

– Как вы думаете, есть у нас сегодня национальная элита, которая бы могла транслировать позитивные русские смыслы?

– Я очень надеюсь, что такая элита как раз сейчас формируется. У нас есть много талантливых чиновников, но есть и люди со странными идеями, повальными запретами, например. Это какой-то сбой, мне кажется, и его причины  подлежат отдельному исследованию. Но совершенно точно постепенно во всех сферах жизни русское начало пробивается. Одно время все жаловались, что нет у нас хорошего кино. А сейчас есть. Потом все переживали, что музыка только иностранная – но вот же есть теперь русская. Дизайн был неразвитый – а теперь ничего, подтянулся. С политической сферой то же самое, думаю. 

– Вы говорите, что талантливые чиновники уже есть. Что из современных инициатив вам нравится?

– Например, то, как местные власти вкладываются в развитие малых городов, в урбанистику. Сейчас уже не просто проводят какие-то фестивали, а пытаются уйти на глубину, думать, какие смыслы транслирует город, что с ним будет происходить в ближайшие десятилетия. Очень люблю то, как работают в Ивановской и Нижегородской областях, например. Если раньше, когда мне было, скажем, лет 13–14, всем сверстниками хотелось уехать в условный Стокгольм, то сейчас такие желания поостыли: дело даже не в мировой напряжённости, а в том, что Россия научилась везде встречать красиво. Здесь много заслуги местных волонтёров, предпринимателей, но без чиновников на местах это бы всё тоже не пробилось. Вообще нужно понимать, что люди не враги сами себе, идейных русофобов не много. Многие не против были бы делать красивые деревянные заборы вместо профнастила, сохранять наличники и старую застройку – если бы позволяли финансовые возможности. Встречающееся внешнее убожество – не просто эстетическая, а комплексная проблема. 

Виды Пензы. Фото: Анастасия Полежаева

– Как вы оцениваете роль церкви в текущем русском ренессансе?

– Православие фундаментально для нашей культуры. Сейчас все обращаются к нашим корням и истокам и неизбежно натыкаются на Православие. Погружаются в него, изучают, работают с православной эстетикой. Это хорошо. Это важно и в этом пути будет неизбежно много светлого и доброго. Я знал и знаю многих замечательных людей из Русской православной церкви. Был такой эпизод в жизни, когда я проходил службу в армии и со мной рядом оказалось много верующих православных. Служить было непросто, особенно первые полгода: мы и в караул ходили, и вагоны разгружали, и эти верующие ребята всё превозмогали, я даже ни одного матерного слова от них не услышал, а это, на минуточку, армия. Один из сослуживцев в итоге стал священником, у него ещё был потрясающий проект помощи пожизненно осуждённым. В общем, у меня опыт отношение с Православной средой максимально положительный. Но я понимаю, что как и в любом другом большом сообществе тут есть и неприятные люди. Есть откровенно злые слова, как по мне. У нас раньше любили смеяться над отцом Дмитрием Смирновым или над отцом Всеволодом Чаплиным, а они между прочим были совсем неплохие, самоироничные и добрые люди. И все их спорные некогда суждения спустя время кажутся вполне правдивыми. В сегодняшних «ястребах» от церкви, как мне кажется, гораздо больше пугающего. Например, меня пугают проповеди Андрея Ткачёва. Просто вот такой человек. Думаю, все согласятся, что отдельные мнения священников не представляют всю Церковь целиком. Она слишком большая. Ещё, конечно, я был разочарован гонениями на современных дизайнеров под маркой «крестопада». Я вкратце скажу, заступлюсь. На самом деле ведь никто специально не менял кресты на ромбики. Это была просто визуальная целесообразность, оптическая компенсация: при уменьшении рисунка ромбики превращаются в кресты. А дизайнеров за это чуть ли не под суд отдать хотели. Угрожали иллюстраторам в комментариях доносами и прочим. Зачем? Что может быть более ужасного, чем угрожать человеку тюрьмой за рисунок, который ты превратно толкуешь? Это тоже сбой. Хватит запугивать, кошмарить людей. Ну считаешь ты, что кто-то сделал что-то неправильно, ну поговори ты нормально с ним. Будь человеком. Христианином в конце концов. Подумай, что в тебе говорит когда ты призываешь к травле. Зачем постоянно искать и создавать врагов? Нам объединяться нужно, а не наоборот. 

– Да, и всё это подаётся как борьба за святыни. Если мы затронули эту тему, как вы думаете, есть у русских сегодня общие святыни?

– Это сложный вопрос. То, что является святыней для меня, запросто может не оказаться святыней для многих других людей. Статистика говорит, что у нас не глубоко православная страна. Уверенно еженедельно ходящих на службу людей мало. Думаю, Символ Веры тоже мало кто проговорит по памяти. По-настоящему, наверное, на звание всенародной святыни может претендовать Великая победа и подвиг наших родных. Достаточно просто у любого спросить про главный праздник и главную народную святыню. Если же говорить про меня, то для меня важно и ценно наблюдать акты доброты и единства наших людей. Я люблю людей, которые созидают, которые делают что-то хорошее. Помогают друг друг. Как говорят «человеки человечатся». А ещё моя святыня — это моя семья и мои близкие. Ценно то, что есть между нами, какое-то искреннее объединение людей, когда мы вместе испытываем большое счастье. Праздник, например, какой-нибудь. Причем вполне светский. Новый год, например. Такие моменты единства для меня святы. В них есть что-то от настоящей народной культуры. В этом много красоты и любви. Общее дело. Почти литургия.