Дневники подобраны специально для проекта «Студенты революции».
Питирим Сорокин, приват-доцент (аспирант) юридического факультета Петроградского университета
Ужасные новости! Начинается резня офицеров. В Кронштадте убиты адмирал Вирен и множество офицеров флота. Говорят, что офицеры уничтожаются по спискам, подготовленным немцами. Я только что прочитал «Приказ N 1», отданный Советом, суть которого сводится к благословению неподчинения солдатов приказам своих командиров. Какой псих сочинил и опубликовал это?
В думской библиотеке среди прочих я встретил господина Набокова, который показал мне свой проект Декларации Временного правительства. Все мыслимые свободы и гарантии прав обещались не только гражданам, но и солдатам. Россия, судя по проекту, должна была стать самой демократической и свободной страной в мире.
– Как вы находите проект? – с гордостью спросил он.
– Это восхитительный документ, но...
– Что «но»?
– Боюсь, он слишком хорош для революционного времени и разгара мировой войны, – я был вынужден предостеречь его.
– У меня тоже есть некоторые опасения, – сказал он, но надеюсь, все будет хорошо.
– Мне остается надеяться вслед за вами.
– Сейчас я собираюсь писать декларацию об отмене смертной казни, – сказал Набоков. –
Что?! И даже в армии, в военное время?
– Да.
– Это же сумасшествие! – вскричал один из присутствовавших. – Только лунатик может думать о таком, в тот час, когда офицеров режут как овец. Я ненавижу царизм так же сильно, как любой человек, но мне жаль, что он пал именно сейчас. По-своему, но он знал, как управлять, и управлял лучше, чем все эти «временные» дураки. Соглашаться с ним не хотелось, но я чувствовал, что он прав. (…)
Старый режим рухнул по всей России, и мало кто сожалеет о нем. Все царские служащие от министра до полицейского смещены и заменены людьми, преданными республике, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в нашем республиканском будущем.
В Москве и в Петербурге население радуется и веселится, как на Пасху. Все буквально приветствуют новый режим и Республику. «Свобода! Священная свобода!» – кричат повсюду и везде поют песни. «Чудесная революция! Революция без крови, чистая, как одеяние безгрешных ангелов!» Последнее сравнение я слышал в толпе студентов, демонстрирующих по улицам.
– Погляди, какой замечательный народ! – восхищался некий мой приятель, указывая на одну такую демонстрацию.
– Конечно, похоже, что все прекрасно, – ответил я.
Однако, пытаясь убедить себя, что все действительно прекрасно, я не мог закрыть глаза на определенные реальности. Рабочие несли такие лозунги, как «К станкам и прессам!», а сами бросили работу и проводили почти все свое время на политических митингах. Они начали требовать восьмичасовой и даже шестичасовой рабочий день. Солдаты, точно так же, готовы сражаться, но вчера, когда один из полков должен был отправляться на фронт, люди отказались, мотивируя тем, что они необходимы в Петрограде для защиты революции. В эти дни мы также получили информацию, что крестьяне захватывают частные поместья, грабя и сжигая их. На улицах я видел много пьяных, матерившихся и кричавших: «Да здравствует свобода! Нынче все позволено!»
Проходя мимо здания недалеко от Бестужевских курсов, я видел толпу, хохочущую и непристойно жестикулирующую. В подворотне на глазах у зевак совокуплялись мужчина и женщина. «Ха, ха, – смеялись в толпе, – поскольку свобода, все позволено!» (…)
Монархические газеты были уже запрещены, и их типографские мощности конфискованы. Социалисты согласились с этим как с необходимостью, но увязывается ли такая постановка вопроса со свободой печати, которую они так горячо защищали ранее? Как только амбиции радикалов удовлетворены, они, похоже, становятся даже более деспотичны, чем реакционеры. Власть рождает тиранию.
Сегодня состоялась новая встреча лидеров эсеров для учреждения газеты и назначения ее редакторов. Дискуссия оказалась жаркой и ясно показала существование двух течений в партии – социал-патриотов и интернационалистов. После долгих и утомительных дебатов избрали пять редакторов газеты… Увы! На первом же заседании редакционной коллегии, посвященном организации выпуска первого номера газеты, пять часов были впустую потрачены в спорах. Статьи, представленные на редколлегию интернационалистами, мы отклонили, а наши статьи пришлись не по вкусу им. Трижды мы покидали комнату заседания и трижды возвращались. В конце концов, все мы стали читать основные статьи, безжалостно вымарывая и правя синим карандашом наиболее важные места. В результате и умеренные и радикальные статьи потеряли всякую ценность, хотя по-прежнему также противоречили друг другу. Хорошенькое начало!
Николай Вреден, курсант Морского кадетского корпуса (Петроград)
Сидя за стеклянными дверями и глядя на поток торжествующих людей, заполнивших коридор, мы были обескуражены внезапным поворотом событий, чувствовали себя беспомощными и преданными. По истечении некоторого времени, показавшегося нам вечностью, в класс вошел офицер и объявил, что нам следует отправиться домой, выходя из училища по двое через небольшие интервалы времени.
Меня и моего товарища вызвали первыми. В холле нас обыскали солдаты на наличие оружия, затем нам было приказано надеть шинели и идти к главному входу. Там мы увидели офицера из училища, сидевшего рядом с армейским офицером, на шинели которого красовалась красная лента. Морской офицер передал нам увольнительные и сказал:
– Идите прямо домой и без вызова не возвращайтесь. Снаружи толпа, она может повести себя нехорошо. Идите, не вступайте ни в какие споры и ради самих себя, а также тех, кто последуют за вами, назад не возвращайтесь! Удачи!
Мы отдали честь и прошли в дверь. Нас встретили свист и улюлюканье. На тротуаре открылся узкий проход, однако улицу запрудили люди. Кто-то крикнул:
– Эти парни стреляли в нас! Не дайте им уйти! Мы покажем им, как убивать людей!
Ступая рядом, мы шли твердой походкой, не глядя по сторонам и не разговаривая друг с другом. Прежде чем миновали квартал, стало ясно, что часть толпы нас преследует. Ругаясь и науськивая друг друга, преследователи догоняли нас. Когда мы дошли до угла второго квартала, они были уже так близко, что каждую секунду я ожидал удара ножом в спину.
Внезапно воздух пронзила пулеметная очередь – пулемет бил вдоль перекрестной улицы.
Это дало нам шанс оторваться от толпы: мы побежали. Люди позади нас ругались и потрясали кулаками, но остались на противоположной стороне улицы. Позже мы узнали, что другие курсанты были менее удачливыми: некоторые из них подверглись нападениям и получили значительные ранения. (…)
Подавляющее большинство россиян не особенно опасались будущего, поскольку определенные факты мешали оценить подлинные масштабы опасности.
Несостоятельность, которую обнаружил старый режим в последние годы, оставила столь глубокий след в памяти большинства населения, что, казалось, любая перемена станет благом. Большинство россиян стали привыкать к мысли, что перемены неизбежны, и это пассивное восприятие революции объясняет поразительно малое число ее жертв. Лишь две вспышки насилия повлекли серьезные потери.
Одна из них связана с уничтожением полиции Петрограда. Полицейские с пулеметами были размещены в стратегических пунктах города для рассеивания толп. Лишенные связи с руководящим центром, не способные контролировать положение и предоставленные самим себе, они оставались на своих постах до конца. Когда у полицейских кончились боеприпасы, они подверглись нападению толп. Их вытаскивали на улицы и забивали до смерти. Не пощадили и тех сотрудников полиции, которые находились в отпуске и не участвовали в уличных боях. Достаточно было доноса недоброжелательного соседа, чтобы возбудить ярость толпы и обречь полицейского на гибель.
Константин Паустовский, студент Московского университета, вынужденно прервал учёбу в 1914 году
По всей стране днем и ночью шел сплошной беспорядочный митинг. Людские сборища шумели на городских площадях, у памятников и пропахших хлором вокзалов, на заводах, в селах, на базарах, в каждом дворе и на каждой лестнице мало-мальски населенного дома.
Особенно вдохновенно и яростно митинговала Москва.
Кого-то качали, кого-то стаскивали с памятника Пушкину за хлястик шинели, с кем-то целовались, обдирая щетиной щеки, кому-то жали заскорузлые руки, с какого-то интеллигента сбивали шляпу.
На митингах слова никто не просил. Его брали сами. Охотно позволяли говорить солдатам-фронтовикам и застрявшему в России французскому офицеру – члену французской социалистической партии, а впоследствии коммунисту Жаку Садулю. Его голубая шинель все время моталась между двумя самыми митинговыми местами Москвы – памятниками Пушкину и Скобелеву.
Когда солдат называл себя фронтовиком, ему сначала учиняли шумный допрос.
– С какого фронта? – кричали из толпы. – Какой дивизии? Какого полка? Кто твой полковой командир?
Если солдат, растерявшись, не успевал ответить, то под крики: «Он с Ходынского фронта! Долой!» – его сволакивали с трибуны и заталкивали поглубже в толпу. Чтобы сразу взять толпу в руки и заставить слушать себя, нужен был сильный прием.
Однажды на пьедестал памятника Пушкину влез бородатый солдат в стоявшей коробом шинели. Толпа зашумела:
– Какой дивизии? Какой части?
Солдат сердито прищурился.
– Чего орете! – закричал он. – Ежели хорошенько поискать, то здесь у каждого третьего найдется в кармане карточка Вильгельма! Из вас добрая половина – шпионы! Факт! По какому праву русскому солдату рот затыкаете?!
Это был сильный прием. Толпа замолчала.
– Ты вшей покорми в окопах, – закричал солдат, – тогда меня и допрашивай! Царские недобитки! Сволочи! Красные банты понацепляли, так думаете, что мы вас насквозь не видим? Мало, что буржуям нас продаете, как курей, так еще и ощипать нас хотите до последнего перышка. Из-за вас и на фронте, и в гнилом тылу – одна измена! Товарищи, которые фронтовики! До вас обращаюсь! Покорнейше прошу – оцепите всех этих граждан, сделайте обыск и проверьте у них документы. И ежели что у кого найдется, так мы его сами хлопнем, без приказа комиссара правительства.
Постепенно митинги в разных местах Москвы приобрели свой особый характер. У памятника Скобелеву выступали преимущественно представители разных партий – от кадетов и народных социалистов до большевиков. Здесь речи были яростные, но серьезные. Трепать языком у Скобелева не полагалось. При первой же такой попытке оратору дружно кричали: «На Таганку! К черту!»
На Таганской площади действительно можно было говорить о чем попало, – хотя бы о том, что Керенский – выкрест родом из местечка Шполы или что в Донском монастыре нашли у монахов тысячу золотых десятирублевок, засунутых в сердцевину моченых яблок.
Митинги у Пушкина хотя и были разнообразны по темам, но держались, как принято сейчас говорить, «на высоком уровне». Чаще всего у Пушкина выступали студенты.
С каждым днем речи ораторов на митингах делались определеннее, и вскоре из сумятицы лозунгов и требований начали вырисовываться два лагеря, на какие уже разделялась страна: лагерь большевиков и рабочих и другой лагерь – на первый взгляд прекраснодушных, но бескостных и растерянных людей, лагерь интеллигенции – сторонников Временного правительства.
Борис Зайцев, юнкер Московского Александровского военного училища
В огромном зале юнкера выстроились в каре, с пустотою посредине. Сумрачный день кончался. Взад и вперед ходил под люстрой бритый полковник – в форме военного юриста. Первый представитель революционной власти. Мы очень волновались. Когда утихли, полковник начал: «Господа, старое правительство свергнуто...»
Рев и стон, «ура» не дали ему продолжать. Он знал, что этот рев будет, и спокойно выждал.
Затем с подъемом, не без аффектации сообщил, что нас благодарит командующий войсками за порядок, дисциплину.
«Революция произошла. Врага пока нет. Ваш выход на улицу не нужен, даже вреден, так как везде и так возбуждение. Когда вы нужны будете, я за вами приеду, – выкрикнул патетически полковник, – и вы за мной пойдете?».
Он опять знал заранее, что мы заорем, опять стоял с поднятой фуражкой, слегка помахивая ею над головой, пока нервы наши разряжались в криках. Затем на вопрос, можно ли все-таки выйти, подумав, ответил:
– Можно, если вы хотите принести нам вред.
Аргумент не из плохих. Он подействовал. Кроме того, полковник дал нам возможность поорать еще в честь революции и свободы, что значительно упрощало дело.
Начинало темнеть. Было ясно, что выходить уже поздно. Толпе и войскам он обещал рассказать, что мы «с ними», т.е. в дурном нас не могут теперь заподозрить.
Мы расстались дружественно. Входя в свой автомобиль, тоже красный, как вчера у градоначальника, полковник говорил речь и «народу». «Народ» тоже кричал и тоже разошелся.
Наш вестибюль опустел. Наступил вечер. Мы вернулись в роту – возбужденные, усталые, но веселые. Мы считали, что присягнули революции; мы – опора власти, защитники свободы и порядка, вчера еще бесправные «нижние чины» на службе его величества – ныне «мы военные», nous autres militaires – Революции.
Михаил Воронков, студент Московского коммерческого института (1915-1917), со второго курса призван на военную службу в Нижний Новгород
1 марта
Все ожидания подтвердились... Старый строй пал. На улицах красные флаги, толпы народа; звучит «Марсельеза» – всё это нервирует, взбудораживает... Батальон готовится к выступлению, так как ожидается столкновение с полицией и войсками... Вечернее повзводное ученье происходит на площади в виду манифестирующей перед Нижегородской городской думой толпы. Так горько, что нельзя вырваться на волю!..
Для поддержания порядка и охраны Думы солдаты 192 пехотного запасного полка под командою своих офицеров расположились у здания Думы. В
ечером в 10 часов, уже после поверки, раздалась команда – собраться в зал. Один из гласных Городской думы сообщил о роспуске из тюрьмы каторжан толпою неизвестных, возможно с провокационными целями, и об опасности, угрожающей в связи с этим городу. Он просил студентов взять на себя охрану города и умиротворение бунтующих в данное время уголовных. В ответ – восторженное всеобщее согласие.
Пришли офицеры... Взводы быстро построились. Потом пришлось почему-то довольно долго ждать. Изредка в рядах вспыхивал огненный звук «Марсельезы»... Наконец вывели. Ротный дал задание – быстро справиться с арестантами и, если нужно, поработать как следует штыками. Тронулись...
Внезапно разнёсся слух, что к тюрьме идёт 185 полк, вооружённый боевыми патронами (в то время как у студентов не было ничего, кроме винтовок со штыками), и что он на стороне арестантов. Слух был пущен, несомненно, тёмными элементами из переулков. Полк действительно явился, но не для сражения, а на смену батальону, последний же перебросили в «Палас-театр» сторожить загнанных туда с улиц каторжан. Их собрано 600 человек, многие вооружены гирями и щеколдами... Страшное зрелище представляли они...
Первый пост у внутренней двери «арестантской» залы заняли двое студентов. Как только ушёл разводящий, каторжане кольцом окружили их и прижали к самой двери.
Послышались насмешливые голоса из толпы: «Что же вы стали “смирно”? Садитесь!», «У вас боевые патроны?» Студенты солгали, что на пост иначе не ходят, хотя в подсумках у них ничего не было. Каторжане стояли так близко, что пришлось крепко стискивать стволы винтовок в окаменевших руках...
Понемногу разговорились (хотя подавляющее большинство каторжан держалось вдалеке и смотрело враждебно). Один всё оправдывался, что убил он невольно, из-за огорчений жизни и преследований полиции... Другие настойчиво допрашивали студентов – скоро ли их освободят. Часовые заверяли их, что революционный комитет быстро разберёт их дела и обеспечит, кому возможно, возврат к светлой жизни, что преступлений и зла в свободной России будет меньше...
В таких душеспасительных разговорах прошло время до 6 часов утра, когда батальон сменили, и сейчас же назначили в вечерний караул.
2 марта
Несмотря на бессонную ночь, спать никому не хотелось. Группами разошлись по городу, бродили без цели по спускам и улицам, дыша ароматами зари революции. Улицы радостно оживлены, всюду толпы народа, солдат...
Движение для Нижнего необычайное... Лица возбуждённые...
Повсеместно встречается местная учащаяся молодежь, вступившая в отряды гражданской милиции.
Очень горько чувствовать себя несвободным в эти минуты и подчиняться военным порядкам, установленным рухнувшим режимом.
К полудню собрались в батальон...
Один товарищ рассказывал, что, заглянув в книжный магазин, он безотчётно, сам не зная почему, купил французскую книжку и написал на ней: «На память о первом марта 1917 года»...
Все посмеялись, а некоторые говорили ему: «А ведь в самом деле, то, что мы переживаем, похоже на чудесную сказку»...
К трём часам дня площадь у памятника императору Александру Второму покрылась многочисленными толпами народа. Не было свободного места; на стенах Кремля, на деревьях и балконах – всюду виднелись миниатюрные тёмные фигурки. С музыкой подошли местные воинские части. Приехал начальник гарнизона и объявил, что войска перешли на сторону нового правительства...
Трудно передать, что было дальше. Оркестры исполняли «Марсельезу», все кричали «ура», не было конца радостным разговорам и рассказам...
Удивительно развёртывается эта великая революция: не слышно озлобленных выступлений по адресу деятелей старого режима, нет отвратительных самосудов и жестоких расправ...
Передают, однако, что арестованного губернатора Гирса толпа заставляла креститься перед красным знаменем.
Начались бесконечные речи военных и штатских; веют красные знамёна. У сормовских рабочих на знамёнах надписи: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Долой самодержавие!», «Да здравствует демократическая республика!»... По-видимому, пролетариат готовится к бою с буржуазией, которая ещё не бросила говорить о регентстве и сохранении династии...
К вечеру разнеслись слухи, что тёмные элементы собираются грабить банки и общественные учреждения.
Несколько человек студентов срочно затребовали для обеспечения порядка в здании бывшей охранки... Схватив винтовки, они быстрым маршем направились по назначению.
Нижегородская охранка оказалась весьма оригинально устроенной. Она занимала выделенный архиереем флигель в глухом саду-роще, между архиерейскими покоями и духовной семинарией. Ходят слухи, что подземный ход из этого флигеля ведёт во дворец губернатора.
В помещении охранки открывается необычайное зрелище: почти на пол-аршина пол покрыт всевозможной литературой и бумагами; всюду разбросаны журналы, книги, портреты, дневники, письма, отобранные у арестованных. Попадаются письма пятиклассников и пятиклассниц гимназистов и гимназисток, никакого отношения к политике не имеющие; вот записная тетрадь-дневник народного учителя; вот «легальная» открытка с портретом Бетховена.
Передают, что погром охранки произошёл не без участия её тайных агентов, стремившихся замести следы своей подлой деятельности...
12 марта
Прошли, как мгновения, первые десять дней свободы. Все упиваются ею, все дышат так, как дышится только на свежем, вольном весеннем воздухе. Особенно радостны лица у солдат; на их шапках и фуражках красные кокарды, на гимнастёрках и шинелях – красные ленты и банты...
В батальоне начались жаркие споры о войне и мире. Большинство студентов – за «победный» конец! Видимо, оно имеет уши, чтобы не слышать!..
Сегодня же состоялась присяга новому режиму. Текст, напыщенный, торжественный, но ничего не говорящий душе. Ненужная мишура!..
Вечером присутствовали на заседании просветительной комиссии Совета солдатских депутатов в Земской управе. Видели лекторов, которым поручено разъяснять солдатам основы нового строя. Пришлось пожалеть солдат и подивиться тому, что местная интеллигенция не взяла этого дела на себя...
13 марта
Сегодня охраняли здание телеграфа. В караульной комнате душно, накурено, грязно... Читать нет возможности: мешают разговоры и новости, сообщаемые телеграфистками... Долго тянутся часы на постах у посылок, денежного ящика, наружного входа... А рядом – смолистые почки оживающих тополей, и кругом – тёплые волны свежего весеннего воздуха...
15 марта
Сегодня Нижний Новгород чтит память павших за свободу. Благовещенская площадь залита волнами народа и войск. Целое море красных и траурных флагов. Звучит «Марсельеза» и «Вы жертвою пали»... Обнажаются головы...
Трогательное, невероятное для России зрелище: полиции нет и... везде порядок... Не хочется возвращаться в казарму... Вечером слушаем чтение пьесы Ибсена «Фру Ингер из Эстрота». С воли поступают слухи о том, что во всех общественных учреждениях идут митинги, профессиональные и организационные собрания...
Жизнь выходит из берегов!..
16 марта
Вечером были на собрании нижегородских социал-демократов. Губернаторский дворец неузнаваем. От портретов «высоких» особ остались лишь одни золочёные рамы... Везде красные банты, красные кокарды.
В начале собрания все присутствовавшие в качестве «гостей» не члены организации лишаются слова... Не совсем демократично для первого раза!
Самый больной вопрос повестки – об отношении к войне. Одни стоят за немедленное прекращение её и за мир с германским народом, но не с правительством! Другие доказывают, что германской демократии нельзя верить, что она обманула демократию Европы: вместе с империалистами готовила войну и тщательно оберегала тайну военных приготовлений...
Конца прений не удалось дождаться: спешили в караул.
19 марта
Сегодня хоронили жертву петроградских событий – солдата-нижегородца. Был глубоко трогательный момент, когда под протяжные волнующие звуки «Коль славен» выносили тело из дома, и все войска взяли на караул. Так безумно хотелось вернуть ушедшего в наши ряды для радостной светлой жизни...
Потом состоялось долгое утомительное шествие по улицам города под звуки похоронного марша, с остановками и неизменными речами. Далее – Крестовоздвиженский монастырь, погребение и три шаблонные залпа салюта.
Процесс стрельбы захватил всех, и о погребённом забыли. На обратном пути батальонный офицер и студенты искренне жалели о неудачном третьем залпе...
А у погибшего остались мать, жена и ребёнок. Помнит ли кто-нибудь о них в эти минуты?
21 марта
Днём ходили на развод, где, как обычно, потеряли свыше двух часов. Потом отправились охранять городской Николаевский банк.
Старик-служитель банка долго развлекал студентов своими рассказами и шутками. Он ярый женофоб и заявляет, что среди тех, кто не желает мира, в первом ряду – деревенские бабы, которые «избаловались» за время войны.
