Возможно, Ленин понял, что он поторопился: в условиях начинающейся Гражданской войны, когда в южных и центральных губерниях стали расти силы сопротивления большевизму, известие о начале позорного судилища над Николаем II и царской семьёй сыграло бы огромную мобилизационную роль для Белой армии.
Или же все мысли вождей большевиков были заняты совсем другим. Петроград и Москва как будто бы вымерли от голода, а страна тем временем разваливалась на кровоточащие куски: обособились Украина, Сибирь и Кавказ. Весной 1918 года полыхнуло уже по всей России, когда за топоры схватились вернувшиеся с фронта солдаты, решившие начать передел господских земель. Какой тут к чёртовой бабушке может быть суд, если завтра и самим придётся бежать из страны?!
Даже сам Яков Свердлов, опрокинувший страну в революционный террор, тогда готовился к побегу: уже после его смерти в личном несгораемом сейфе Свердлова чекисты обнаружили два поддельных паспорта, выписанных на вымышленные фамилии, семь чистых паспортов, золотые слитки, валюту на «чёрный» день.
Словом, пока «товарищ Яковлев» ездил в Тобольск, большевики решили повременить с судом. И поэтому Свердлов приказал оставить царя в Екатеринбурге. Разумеется, «временно», до особого распоряжения.
За Екатеринбург Свердлов был спокоен: это был один из опорных городов большевиков. Свердлов приезжал сюда осенью 1917 года готовить запасной плацдарм, если переворот в Петрограде по каким-либо причинам был бы сорван. Здесь были его люди, стоявшие на всех ключевых постах.
Яков СвердловИпатьевский дом
«В 8.40 прибыли в Екатеринбург, – писал в своём дневнике Николай Александрович. – Часа три стояли у одной станции. Происходило сильное брожение между здешними и нашими комиссарами. В конце одолели первые, и поезд перешёл к другой – товарной станции. После полуторачасового стояния вышли из поезда. Яковлев передал нас здешнему областному комиссару, с которым мы втроём сели в мотор и поехали пустынными улицами в приготовленный для нас дом...»
Прежнему хозяину дома, московскому инженеру путей сообщения Николаю Николаевичу Ипатьеву, который купил себе этот дом на время строительства железной дороги из Екатеринбурга в Пермь, не повезло. Один из комиссаров Уральской области хорошо знал и Ипатьева, и его дом, удобно расположенный на площади рядом с Вознесенской церковью. Поэтому, когда царь ещё только подъезжал к Екатеринбургу, к Ипатьеву пришли из ВЧК и приказали в 24 часа освободить особняк. Всю мебель велели оставить на своих местах, а вещи снести в кладовую.
Двухэтажный особняк, ещё помнивший запах прежних хозяев, понравился царю.
«Дом хороший, чистый, – отметил в дневнике Николай Александрович. – Нам были отведены четыре большие комнаты: спальня угловая, уборная, рядом столовая с окнами в садик и с видом на низменную часть города и, наконец, просторная зала с аркою без дверей. Долго не могли раскладывать своих вещей, так как комиссар, комендант и караульный офицер всё не успевали приступить к осмотру сундуков. А осмотр потом был подобный таможенному, такой строгий, вплоть до последнего пузырька походной аптечки Аликс. Это меня взорвало, и я резко высказал своё мнение комиссару. К 9 часам, наконец, устроились. Обедали в 4 1/2 из гостиницы, а после приборки закусили с чаем... Разместились следующим образом: Аликс, Мария и я втроём в спальне, уборная общая, в столовой – Демидова (комнатная девушка императрицы, которой было пожаловано потомственное дворянство – авт.), в зале – Боткин (врач и педагог), Чемодуров (камердинер государя) и Седнев (камер-лакей). Около подъезда – комната караульного офицера. Караул помещался в двух комнатах около столовой. Чтобы идти в ванную и WС, нужно было проходить мимо часового у дверей караульного помещения. Вокруг дома построен очень высокий дощатый забор в двух саженях от окон; там стояла цепь часовых, в садике тоже».
Екатеринбург до революцииПравда, до дома Ипатьева доехали не все: прямо на вокзале чекисты арестовали гофмаршала князя Василия Долгорукова, у которого нашёлся «план побега» и около 25 тысяч рублей, собранных для царской семьи некими «монархическими кругами». Возможно, среди всех слухов о готовящемся «заговоре монархистов» были и зёрна истины.
Так или иначе, но Долгорукова Николай Александрович больше не увидит никогда – вскоре чекисты расстреляли князя. Руководил казнью Григорий Никулин – будущий убийца царской семьи, уроженец Киевской губернии, направленный в Екатеринбург командовать «летучим отрядом» ВЧК.
Интересная деталь: в тюрьме Екатеринбурга князь Долгоруков встретил другого князя – Львова, бывшего премьер-министра Временного правительства, того самого Львова, который посоветовал младшему брату царя Михаилу Александровичу не принимать власть.
Но, разумеется, ничего этого Николай Александрович не знал. Лишённый какой бы то ни было связи с внешним миром, он спокойно – государь не мог не понимать, что его записи будут читать чекисты! – описывал в дневнике неспешный быт арестанта:
«18 апреля.
Выспались великолепно. Пили чай в 9 часов. Аликс осталась лежать, чтобы отдохнуть от всего перенесённого. По случаю 1 мая слышали музыку какого-то шествия. В садик сегодня выйти не позволили! Хотелось вымыться в отличной ванне, но водопровод не действовал, а воду в бочке не могли привезти. Это скучно, так как чувство чистоплотности у меня страдало. Погода стояла чудная, солнце светило ярко, было 15° в тени, дышал воздухом в открытую форточку.
19 апреля. Четверток великий.
День простоял отличный, ветреный, пыль носилась по всему городу, солнце жгло в окна. Утром читал книгу Аликс «La sagesse et la destinee» Maeterlinck. Позже продолжал чтение Библии.
Завтрак принесли поздно – в 2 часа. Затем все мы, кроме Аликс, воспользовались разрешением выйти в садик на часок. Погода сделалась прохладнее, даже было несколько капель дождя. Хорошо было подышать воздухом. При звуке колоколов грустно становилось при мысли, что теперь Страстная и мы лишены возможности быть на этих чудных службах и, кроме того, даже не можем поститься. До чая имел радость основательно вымыться в ванне».
Ипатьевский домВпрочем, иногда в дневниках Николая Александровича проскальзывают и его настоящие чувства, и настоящая жизнь.
Вот запись от 21 апреля:
«Всё утро читал вслух, писал по несколько строчек в письма дочерям от Аликс и Марии и рисовал план этого дома...»
То есть Николай заранее подготавливал своих детей, оставшихся в Тобольске, к жизни в этом тесном доме с загаженным ватерклозетом, когда каждый визит в туалет необходимо было согласовывать с караульными солдатами. Но охрана, читавшая письма царя к детям, вытащит план дома из письма, заподозрив, что он предназначался для кого-то другого.
И этот план ещё сыграет свою роль.
«Чтобы было похоже на тюрьму»
30 апреля в исполкоме областного Совета комиссаров Урала (так именовался высший орган власти Уральской области) состоялось специальное заседание, посвящённое разбору дела «товарища Яковлева» – Константина Мячина, который чуть ранее тем же исполкомом был приговорён к расстрелу за «похищение» бывшего царя.
В итоге судьба Мячина-«Яковлева» решилась после звонка из Москвы: сам Яков Свердлов заступился за своего агента, приказав тому передать все дальнейшие заботы о царской семье комиссарам Урала. И Мячин-«Яковлев» написал письмо-приказ, адресованный оставшимся в Тобольске красногвардейцам из его отряда: «В связи с отъездом в Москву я не успел выполнить возложенной на меня задачи, а перевёз в Екатеринбург только царя, царицу и их дочь Марию, в интересах окончания этого дела и благополучного разрешения возложенной на меня задачи передаю возложенные на меня полномочия Уральскому Областному Совету Раб. Кр. и солдатских депутатов для дальнейшей транспортировки в Екатеринбург царской семьи. Поэтому все оставленные мною в Тобольске лица должны беспрекословно подчиняться распоряжениям областного совета как если бы это были мои собственные распоряжения».
В итоге охрана царской семьи была подчинена областному военному комиссару Шае Голощёкину. Это был старый приятель Якова Свердлова, с которым они вместе в 1913 году отбывали ссылку в Туруханском крае. После Февральской революции 1917 года Голощёкин вошёл в состав ЦК в Петроградском комитете большевиков, но потом – по заданию Свердлова – уехал в Екатеринбург готовить революцию.
Людьми Свердлова были и остальные «комиссары Урала»: бывший фельдшер и фотограф Янкель Юровский, ставший заместителем Голощёкина; бывший член Керченской боевой дружины РСДРП Пинхус Вайнер, более известный как Петр Войков; латыш Янис Тунтулис; бывший член Петроградского военно-революционного комитета Павел Быков; профессиональный террорист Александр Белобородов, назначенный по воле Свердлова председателем исполкома Совета комиссаров Урала, то есть главным военным диктатором над всей Уральской областью.
Непосредственным же комендантом Дома Ипатьева был назначен некий Александр Авдеев – бывший слесарь одного из Уральских заводов, которому доставляло истинное удовольствие издеваться над «благородными» арестантами.
Например, по желанию государя царская семья, доктор Боткин и прислуга обедали за общим столом. Авдеев же взял себе в привычку подсаживаться за стол и вести с Николаем Александровичем «задушевные разговоры», щедро пересыпая свою речь непристойностями и бранными выражениями. Однажды Авдеев, хватая понравившиеся ему куски еды с тарелки, бесцеремонно протянул руку между Их Величествами и как бы нечаянно ударил Николая Александровича локтем прямо в глаз.
Ещё хуже Авдеев и его люди обращались с великой княжной Марией Николаевной, которая не смела без разрешения караульных солдат ходить в уборную. И каждый раз появление великой княжны на пороге караулки вызывало хохот пьяной солдатни, непристойные шутки и намёки.
Но царская семья переносила все лишения и оскорбления с величайшим достоинством и настоящим христианским смирением, понимая, что их жалобы и просьбы доставят тюремщикам ещё больше удовольствия.
Николай II в ТобольскеПьер Жильяр позже писал: «Христианская вера очень сильно поддерживала мужество заключённых. Они сохраняли в себе ту чудесную веру, которая уже в Тобольске вызывала удивление окружающих и давала им столько сил и столько ясности в страданиях...»
Перемены среди тюремщиков заметил и государь, который 25 апреля в своём дневнике записал: «Сегодня заступил караул, оригинальный и по свойству, и по одежде. В составе его было несколько бывших офицеров, и большинство солдат были латыши, одетые в разные куртки, со всевозможными головными уборами. Офицеры стояли на часах с шашками при себе и с винтовками. Когда мы вышли гулять, все свободные солдаты тоже пришли в садик смотреть на нас; они разговаривали по-своему, ходили и возились между собой. До обеда я долго говорил с бывшим офицером, уроженцем Забайкалья; он рассказывал о многом интересном, также и маленький караульный начальник, стоявший тут же – этот был родом из Риги».
Также Николай Александрович из общей массы тюремщиков стал выделять своих будущих убийц – Юровского («мой враг – лупоглазый», так он охарактеризует Юровского в дневнике) и Никулина («маленький караульный начальник»), который стал заниматься описью денег и драгоценностей царицы.
Именно по приказанию Юровского окна во всех комнатах Дома Ипатьева были закрашены белой известью.
– Зачем это? – кротко поинтересовался Николай у Авдеева.
– Чтобы было похоже на тюрьму...
Воссоединение семьи
Между тем 6 мая 1918 года было решено отправить в Екатеринбург и оставшуюся часть царской семьи – наследника с сёстрами и остатками свиты.
Всё это время они были безвольными пленниками бывшего кочегара Хохрякова, объявившего себя диктатором Тобольска. Внутри же «Дома свободы» хозяйничал комиссар Родионов, про которого няня царских детей Александра Теглева говорила: «Про Хохрякова не могу сказать ничего плохого, но Родионов – это был злобнейший гад...»
Кобылинский говорил о Родионове: «В нём чувствовался кровожадный, жестокий жандармский сыщик...»
Но, как установил историк Эдвард Радзинский, под именем «Родионова» в Тобольске действовал красный латышский стрелок Ян Свикке – ещё один «верный человек» Свердлова, оставленный «Яковлевым» на «хозяйстве».
Родионов-Свикке по своим повадкам действительно напоминал «держиморду», старавшегося унизить всех вокруг себя. Так, во время богослужения он ставил в алтаре около престола латышского стрелка: «Надо следить за священником».
Он обыскивал священника, а заодно и монахинь, раздевая их донага при обыске и наслаждаясь смущением женщин.
Ипатьевский домВ «Доме свободы» он ввёл некий странный обычай: великим княжнам не разрешалось запирать свои двери на ночь. Даже затворять двери своей спальни при переодевании царские дочери не имели права.
– Мало ли что вы там замышляете... Я должен иметь возможность каждую минуту войти и видеть, что делается.
Няня Теглева пыталась возражать:
– Да как же так... они ведь девушки!
– Если не исполнят приказа, у меня есть полномочия: расстреливать на месте, – веселился латыш, представляя себя, видимо, ангелом мщения за всю латышскую нацию.
Так что, когда великие княжны и цесаревич сели на всё тот же пароход «Русь», доставивший их в прошлом году в Тобольск, они испытали громадное чувство облегчения: пусть впереди их ждала неизвестность, но каждый день в плену чудовища Свикке казался им бесконечной пыткой.
10 мая царская семья наконец-то воссоединилась в Доме Ипатьева.
«Огромная радость была увидеть их снова и обнять после четырёхнедельной разлуки и неопределенности, – писал Николай Александрович. – Взаимным расспросам и ответам не было конца. Очень мало писем дошло до них и от них. Много они, бедные, перетерпели нравственного страдания и в Тобольске, и в течение трёхдневного пути... До ночи ожидали привоза с вокзала кроватей и нужных вещей, но напрасно, и всем дочерям пришлось спать на полу. Алексей ночевал на койке Марии. Вечером, как нарочно, он ушиб себе колено и всю ночь сильно страдал...»
Тобольск. Николай II с детьми на крыше оранжереи. Март-апрель 1918 г.И вновь чекисты применили свой излюбленный приём. Из 27 человек свиты, прибывших из Тобольска вместе с царскими детьми, прямо на вокзале были арестованы 10, включая генерал-адъютанта Илью Татищева, фрейлину императрицы графиню Анастасию Гендрикову, педагога Екатерину Шнейдер и старого камердинера Алексея Волкова.
Следом были арестованы ещё несколько самых преданных слуг, включая личного камер-лакея (его называли «дядькой») цесаревича Климентия Нагорного и камер-лакея Ивана Седнева. Также от царской семьи был удалён камердинер Чемодуров: под предлогом болезни он был чуть ли не насильно отправлен в больницу.
В итоге начиная с середины мая с царской семьёй оставалось только пять слуг: лейб-медик Боткин (его не могли арестовать – он лечил императрицу и цесаревича), горничная Анна Демидова, лакей Трупп, повар Харитонов и поварский ученик Леонид Седнев.
Пермь. Подготовка цареубийства
13 июня 1918 года в Перми было совершено убийство великого князя Михаила Александровича, который весь год, прошедший после Февральского переворота, жил под домашним арестом в Гатчине.
Но 9 марта 1918 года на заседании Совета народных комиссаров было принято решение «О высылке князя М.А. Романова и других лиц в Пермскую губернию», подписанное Лениным: «Бывшего великого князя Михаила Александровича, его секретаря Николая Николаевича Джонсона выслать в Пермскую губернию вплоть до особого распоряжения. Место жительства в пределах Пермской губернии определяется Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, причём Джонсон должен быть поселен не в одном городе с бывшим великим князем Михаилом Романовым».
17 марта 1918 г. ссыльные под конвоем были доставлены в Пермь. Вместе с Михаилом Александровичем в Пермь добровольно отправились его камердинер Василий Челышев и шофёр Пётр Борунов. Также в Пермь был выслан бывший жандармский полковник и шеф жандармского отделения Гатчины Пётр Знамеровский с супругой и пятилетним сыном Костей. Причём за время путешествия в Пермь Петр Людвигович с Михаилом Александровичем крепко сдружились.
Арестованных сопровождали семь бойцов из конвоя.
Вначале «свобода передвижения» Михаила ничем не была ограничена в пределах города. Он жил в гостинице «Клубные номера» (потом их переселили в «Королевские номера»), ежедневно гулял по городу, заводил новые знакомства.
В своём дневнике великий князь Михаил Александрович писал:
«15 мая. После раннего обеда мы отправились в театр, где шёл концерт (трио) артистов Мариинского театра. С нами сидели в ложе Знамеровский и Второв.
16 мая. Днём мы заходили к Знамеровским на Кунгурскую.
18 мая. Знамеровский пришёл, а в 3 часа я с ним совершил большую прогулку пешком – мы переправились на другую сторону Камы и вдоль берега дошли до железнодорожного моста, там сели на лодку и переплыли обратно реку, и затем этой стороной речки возвратились домой, куда и пришли в 7 час.
20 мая. После завтрака я ходил по городу с Знамеровским, мы также зашли в международный паноптикум – восковые фигуры. Вечером играл на гитаре, а Джонсон с Петром Людвиговичем делали отчётность...»
Единственным ограничением было то, что каждый день в 11 утра они должны были отмечаться у вооружённой охраны.
В начале мая к великому князю на два дня приехала жена графиня Брасова. На обратном пути она остановилась в Москве, где сумела пробиться на приём к Ленину – хлопотала об освобождении мужа, и Ленин даже обещал помочь, хотя, возможно, именно обращение Брасовой к «вождю мирового пролетариата» и запустило весь процесс подготовки убийства.
Другим же сигналом для расправы стал мятеж войск Чехословацкого корпуса: 26 мая 1918 года чехи взяли Челябинск, 7 июня – Омск. Прекратилось движение поездов на Восток, и в городе Перми скопилось свыше 10 тысяч беженцев, многие из которых были настроены к большевикам враждебно.
И тогда большевики распорядились убить Романова, чтобы Михаил Александрович не стал бы вождём антибольшевистского движения.
Но всё нужно было обставить как побег великого князя из-под стражи.
Кто конкретно из партийных вождей отдал приказ на уничтожение Михаила Романова, так и осталось неизвестным. Скорее всего, это был либо Свердлов, либо Ленин. Роль же исполнителя «ликвидации» взял на себя профессиональный революционер Григорий Мясников, назначенный заместителем председателя Пермской ГубЧК.
В своих воспоминаниях Мясников так описал подготовку к убийству: «Но что же я буду делать с этими 12 (человек свиты), что охраняют Михаила? Ничего не буду делать. Михаил бежал. ЧК их арестует и за содействие побегу расстреляет. Значит, я провоцирую ЧК на расстрел их? А что же иначе? Иного выхода нет. Выходит так, что не Михаила одного убиваю, а Михаила, Джонсона, 12 апостолов и двух женщин – какие-то княжны или графини, и, несомненно, жандармский полковник Знамеровский. Выходит ведь 17 человек. Многовато. Но иначе не выйдет. Только так может выйти.… Собирался убить одного, а потом двух, а теперь готов убить семнадцать! Да, готов. Или 17, или реки рабоче-крестьянской крови…. Революция – это не бал, не развлечение. Думаю, даже больше, что если всё сойдет гладко, то это послужит сигналом к уничтожению всех Романовых, которые ещё живы и находятся в руках Советской власти».
Царская семья в ссылкеС чего чекист Мясников взял, что Михаила Александровича охраняли 12 человек свиты, – неизвестно. Может быть, «апостолы» стали плодом больного наркотического сознания убийцы, кто теперь это узнает?
Но когда в ночь с 12 на 13 июня 1918 года пятеро чекистов пришли за великим князем, в покоях Михаила Романова (кроме самого великого князя) находилось всего три человека: секретарь Джонсон, камердинер Челышев и шофёр Борунов (Знамеровские к тому времени стали снимать комнату у Клавдии Симоновой, директора Пермской женской учительской семинарии).
Угрозами чекисты заставили Михаила Александровича и Джонсона сесть в повозку-фаэтон, вывезли на окраину города и расстреляли.
Камердинер и шофёр в ту же ночь были арестованы как участники заговора по похищению великого князя. Под утро чекисты арестовали и полковника Петра Знамеровского, а также его жену Веру Михайловну и сына Константина. Под арест также попала и подруга Веры Знамеровской – Серафима Лебедева, служащая на телеграфе в Петрограде, которая приехала на время своего отпуска в Пермь встретиться с Верой Михайловной и хоть немного подкормиться (в Петрограде был голод).
Присутствие Лебедевой в доме Симоновой стало неожиданностью для чекистов. Её сначала даже освободили из-под стражи вместе с Костей Знамеровским.
Но вскоре чекисты исправили свою ошибку: вскоре Лебедева с Костей Знамеровским будут помещены в «концентрационный лагерь» для заложников. По постановлению Пермской ГубЧК они были расстреляны 9 октября 1918 года. Но чекисты на этом не успокоились. Чтобы не оставить свидетелей преступления, они казнили даже тех семерых стрелков охраны, которые сопровождали арестантов в Пермь: Квятковского, Менгеля, Эглита, Лейнгарта, Эликса, Гринберга и Шварца.
Равнодушие убивает
Разумеется, в советских газетах не было ни слова о казни великого князя. Советские газеты опубликовали только короткое сообщение «Похищение Михаила Романова»: «В ночь с 12 на 13 июня в начале первого часа по новому времени в Королевские номера, где проживал Михаил Романов, явилось трое неизвестных в солдатской форме, вооружённых. Они прошли в помещение, занимаемое Романовым, и предъявили ему какой-то ордер на арест, который был прочитан только секретарем Романова Джонсоном. После этого Романову было предложено отправиться с пришедшими. Его и Джонсона силой увели, посадили в закрытый фаэтон и увезли по Торговой улице по направлению к Обвинской. Члены ГубЧК прибыли на место через несколько минут после похищения, но не обнаружили никаких следов, ведутся розыски».
Одновременно в Москве большевики распространили ложное известие о том, что в Екатеринбурге в момент похищения был убит и государь император Николай Романов.
Эта ложь преследовала двоякую цель: во-первых, отвлечь внимание от особы великого князя, приковав его к мнимому в то время факту гибели государя, и, во-вторых, это был своего рода «пробный шар» предстоящего убийства (большевики хотели выяснить, какую реакцию в мире вызовет сообщение о смерти русского царя). Что ж, результаты эксперимента оказались для Ленина и Свердлова более чем удовлетворительными: и в России, и в Германии, и в странах «союзников» по Антанте страшная весть была встречена с полным безразличием. Большевики убедились, что опасаться им нечего, и с этого момента руки преступников были развязаны абсолютно.
Но вот царской семье ни о казни Михаила Александровича, ни об инсценировке «побега» ничего сообщать не стали. И государь в своём дневнике писал: «Погода тёплая и приятная. Вестей извне никаких не имеем...»
Окончание следует. Первая часть, вторая часть, третья часть.
