Ещё один важный нюанс. Если бы была хоть какая-то компенсация крестьянских бед за счет этих социальных лифтов, то не было бы в 1941 году 3,5 миллиона военнопленных и 200 тысяч перебежчиков из молодых военнослужащих Красной армии – а это в основном крестьянские дети. Рассказы о том, что мощный Вермахт был супернепобедимый и вооружённый до зубов, а Красная армия была безоружной, – это миф и очень поверхностное объяснение. Главная причина – социальная проблема. Это совершенно чудовищная цифра по количеству пленных. Причём немецкие документы, опросы военнопленных лета 1941 года дают очень интересные детали.
Почему же коллективизация удалась? Прежде всего, я полагаю, потому что страна была крестьянской и в 1917, и в 1929 году. А крестьянство не может долго оказывать активного вооружённого сопротивления централизованной городской власти. Что такое толпа в 10–20 тысяч человек, у которых по три патрона на обрез, а обрез – на три человека, с вилами и кольями или топорами – против сводного вооружённого дивизиона в 250 человек с артиллерией, пулемётами и бесконечным количеством боеприпасов? Всё заканчивается. «Сила солому ломит», как Артём Весёлый написал ещё о крестьянских восстаниях периода Гражданской войны.
– А на что же они рассчитывали тогда?
Кирилл Александров: Так это от отчаянья, просто от отчаянья. Как говорил персонаж Солженицына, «Глеба, нет больше терпежу! Терпежу – не осталось». Терпежу уже больше не было. Но, в принципе, все крестьянские войны были обречены, если бы только этот крестьянский протест не спровоцировал ответного выступления в городах или брожения в Красной армии, которая хоть и называлась рабочей, но всё равно была крестьянской.
В середине января 1930 года георгиевский кавалер, генерал от инфантерии Александр Павлович Кутепов, возглавлявший Русский общевоинский союз, объединявший кадры армии Врангеля, десятки тысяч обученных подготовленных людей, преимущественно офицеров, дал своему бывшему адъютанту по первому армейскому корпусу 1919 года задание приступить к разработке плана высадки на Кубань. Кутепов готовил десант, он хотел там до 5 тысяч человек высадить. Но органы тоже не дремали, и 26 января Кутепов при попытке похищения был убит, и вся эта история захлебнулась.
Вообще у большевиков что в 1918-м, что в 1930 году был этот страх перед смычкой – назовём это так – между «офицерской контрреволюцией» и «кулацкой контрреволюцией», по существу крестьянской. Но, к сожалению, по целому ряду причин в годы Гражданской войны это не состоялось, а в 1930 году было слишком поздно и уже невозможно это всё осуществить. В руках партии – аппарат насилия, оружие, карательные органы. И суть большевистского террора всегда была не в том, чтобы бить по площадям, а в том, чтобы по ассирийскому методу находить и изымать каких-то потенциальных организаторов, потенциальных противников, чтобы лишить общество воли и способности к сопротивлению. Поэтому шансов, конечно, не было. А потом, в 1930-е, тут я Александра Михайловича целиком поддержу, просто восторжествовала концепция перевоспитания, создания нового человека со всеми вытекающими.
Кирилл Александров. Фото: sfi.ruБабий бунт и крестьянский неонэп
– А если переместиться на уровень отдельной семьи или отдельного человека… Вы сказали, что изменился «генотип» крестьянства – уклад, привычки, воспитание детей, семейные традиции, отношение к земле. Как изменилось отношение к женщине?
Александр Никулин: Этому надо было бы посвятить отдельный разговор. Колхоз – это очень текучая организация, и колхоз образца 1927 года – это не колхоз образца 1930-го, а 1933-го – это не 1936-го. Советская власть победила в коллективизации, но своей окончательной цели она не добилась и была вынуждена пойти на ряд компромиссов с крестьянством. Да, колхозы были созданы. Но не те идеальные колхозы, какие она себе представляла, где абсолютно всё имущество обобществлено. Когда шли по этому пути, то хозяйства разваливались, и как раз 1932-й, 1933 год провёл эту границу: дальше обобществлять не надо. Я имею в виду страшный голод 1932–1933 годов.
– А власти действительно верили, что обобществление может быть эффективным, пока не попробовали на практике?
Александр Никулин: Ну, по крайней мере всегда пробовали на практике до конца. Тот же Маслов писал, что большевики не останавливались ни перед чем: если перед ними была стена, ставили пушку, проламывали артиллерийским огнём эту стену… И вот они когда проломили, то увидели, что туда, в пропасть, сейчас устремится всё общество. Распадается сама социальная жизнь к 1932–1933 году. И, я напомню, в августе 1942 года, на знаменитой первой встрече Черчилля со Сталиным, когда немецкие танки катились к Сталинграду, Черчилль спросил: «Вам было когда-нибудь тяжелей, чем сейчас?». Сталин ответил: «Да, в 1932 году было тяжелей».
Кирилл Александров: «Канэчно, тяжелей».
Александр Никулин: И Сталин объясняет, что бедняки тогда восстали и перебили миллионы кулацких семей, надо было этот процесс регулировать. Вот это было очень тяжёлое время. Это, так сказать, объяснение по Сталину. Но Сталин признаётся, что тогда было тяжелей, чем в 1942 году. Он говорит о восстаниях и бунтах, и здесь стоит сказать как раз о роли женщины. В начале 30-х против этой политики тотального обобществления выступают женщины и происходят такие специфические формы крестьянского протеста, как бабьи бунты, когда бабы в истерике с воплями атакуют представителей советской власти – тех же уполномоченных сельсоветов, чекистов, солдат с винтовками, и те теряются. Они готовы стрелять в мужиков, но не в эту орущую бабью толпу. И женщины требуют, чтобы всё-таки всё имущество не обобществляли. Такие формы протеста оказываются успешными, советская власть отступает, и в результате некоторые элементы крестьянского подворья в финальной версии колхоза к 1934 году остаются за крестьянами.
Кирилл Александров: Приусадебные участки.
Александр Никулин: Да, вот это приусадебное хозяйство, ЛПХ (личное подсобное хозяйство. – «Стол»). Впрочем, всё относительно. До коллективизации у крестьянина было в среднем несколько гектаров земли, а теперь ему не больше 40 соток положено. У него был полный набор каких угодно животных – коровы, лошади. Теперь разрешили корову содержать – это суть «бабьего бунта»: не отбирайте последнюю кормилицу. Также разрешили держать мелких животных – это свиньи, овцы, козы, птицы. Это все очень существенно. Лошадь по-прежнему запрещена. И в результате этого компромисса колхоз превращается в довольно сложную организацию. С одной стороны – этот его верхний плановый этаж. Сначала он даже не индустриальный: просто людей выгоняют работать, как во времена помещиков на барщине, только на обобществлённые поля. И колхозники с ненавистью ВКП(б) расшифровывают как второе крепостное право большевиков. Но вместе с тем ещё всё-таки сохраняются микроосновы крестьянской жизни, крестьянского двора, просто в карликовых размерах этого подворья, личного хозяйства, которое отстояли прежде всего женщины. И система относительно стабилизируется на этом компромиссе. Период с середины 1930-х годов называется крестьянский неонэп. Крестьянам даже разрешают что-то продавать на местных колхозных рынках. Дальше этот компромисс постоянно поддерживается, но здесь уже работает то, что американский антрополог Джеймс Скотт называл «оружие слабых». Открытого военного сопротивления крестьянство не оказывает, но оно с помощью всякого рода лукавства подневольных, подвластных пытается каким-то образом эту централизованную колхозную систему использовать и в своих интересах – например, через систему колхозного воровства.
Кирилл Александров: В какой-то момент эти приусадебные участки начинают даже потихонечку подрастать. Но партия бдительно за этим следит, и в 1939 году принимается постановление ЦК с очень красноречивым названием «О защите колхозных земель от разбазаривания». Слово «разбазаривание» придумали, чтобы ограничить это неформальное увеличение приусадебных участков и не «разбазаривать» колхозные земли.
Вы спрашивали, что люди приобрели. Получается, не Бог весть что. У нас же всегда считали урожайность в абсолютных цифрах, а если посмотреть на душу населения – то получается такая картина: в 1913–1914 годах сбор хлебов на душу населения составил примерно 490 кг, а в 1936–1937-м – 320 кг, а в 1938–1939-м – 370 кг. То есть никакого скачка-то не произошло. Но это только хлеб, а ведь в годы коллективизации была просто угроблена животноводческая отрасль. Даже товарищ Сталин на XVII Cъезде это признал – правда, не такими словами. Поголовье лошадей сокращается больше чем наполовину, на 17,5 млн голов за 1930–1933 год. Поголовье крупного рогатого скота – более чем на 40%. И вплоть до начала Второй мировой войны, до осени 1939-го, животноводческая отрасль так и не восстановилась. Поэтому оставалось только то, о чём говорит Александр Михайлович, – тихой сапой подворовывать, выживать. Вы делаете вид, что нам платите, а мы делаем вид, что работаем.
Хотя эта тема – колхозный быт, колхозный строй как форма общественного сосуществования – нуждается ещё, как мне кажется, в серьёзных исследованиях, причём здесь очень важна региональная специфика: Украина, Северный Кавказ, средняя полоса РСФСР; специфика разных периодов: середина 1930-х, конец 1930-х, вторая половина 1940-х, начало 1950-х. Источники есть, нарратива много, но это всё нужно собирать, анализировать.
Мои бабушки мне рассказывали, когда мы в Беларуси в начале 1980-х отдыхали (это конец брежневской эпохи, начало андроповской), какой у них был самый популярный государственный деятель, кого они вспоминали. Никогда не угадаете. Маленков, потому что с его именем связан сентябрьский Пленум 1953 года, который ассоциировался со снижением налогового бремени на колхозников. Вот они и запомнили – Маленков. Царство ему Небесное, будем о нём молиться.
Три сына деда Фрола
– Ещё несколько слов хотелось бы услышать о быте, кухне, культурных традициях – что с ними стало?
Александр Никулин: Я тут мог бы привести пару частушек конца 20-х о том, что было и что стало в результате этого советского эксперимента. В великих крестьянских революциях – русской, китайской – вдруг обнаруживается, что в конечном-то счёте жизнь становится ещё тяжелее. Приходит новая более деспотичная власть, которая сильнее угнетает крестьян.
Николай был дурачок –
Ели булку в пятачок.
Советска власть зато умна –
Наелись всякого дерьма.
Или вот частушка начала 30-х – тоже о том, что бывает ещё хуже:
Как во сталинском колхозе
Зарезали мерина.
Поделили все кишки,
Вспоминали Ленина.
Кирилл Александров: Я тоже добавлю:
Жопа гола, небо в клетку,
Выполняем пятилетку.
Александр Никулин: Ну это, так сказать, общее и для города, и для села. Я стараюсь приводить специфически сельские сюжеты. А вот одновременно о том, что порой даже сами коммунисты ломали голову, а стоило ли всё это начинать:
Сидит Ленин на березе,
Ну а Троцкий на ели:
«Ах, зачем с тобой, товарищ,
Мы коммунию ввели?»
Если говорить серьёзно, то крестьянский быт и крестьянская диета в 30-е годы становятся хуже. Когда мы, например, опрашивали в рамках шанинских проектов в 80-е, 90-е годы стариков, колхозников, то они говорили, что в 1920-е они питались лучше, чем в 1930-е. И эта жизнь впроголодь для крестьянства действительно продолжалась вплоть до 50-х годов, почему всегда так положительно и отзываются о Маленкове. Сталин по-прежнему выкачивал все ресурсы из крестьян. Да, появлялись школы, появлялись радиоточки. Но если посмотреть на крестьянский двор, на быт в целом, вплоть до 50-х годов там мало изменений. Это всё по-прежнему очень бедное, придавленное крестьянское сообщество. И здесь основные жизненные силы – семья. Крестьяне всё черпают из семьи и из местного сообщества, и поэтому подчёркивается крестьянская солидарность по отношению к этому внешнему миру, который уже в советских одеждах эксплуатирует крестьян.
Приведу пример из рассказов Теодора Шанина. Он же ребёнком был в ссылке в алтайском селе в 1940-е годы. Там был такой дед Фрол. Дед Фрол брал его с собой и хвастался Теодору, что прошёл четыре войны. Деду было за шестьдесят, но Теодору, десятилетнему мальчику, он казался глубоким стариком. Его страшно уважали односельчане, это был один из уважаемых дедов, у которого было три сына, и в их судьбах просматриваются крестьянские альтернативы в советское время. В 1942 году один воевал на фронте, другой служил в местных органах НКВД, а третий сидел в тюрьме. Вот такие альтернативы. И вот как-то дед Фрол говорит: «Да, три революции было – теперь бы надо четвёртую устроить, чтобы всю эту рабоче-крестьянскую интеллигенцию к ногтю извести». Под рабоче-крестьянской интеллигенцией он имел в виду прежде всего низовой партийный аппарат, который эксплуатировал и паразитировал на крестьянстве.
И собственно крестьянский быт, крестьянские традиции меняются только в 1960-е годы. Выходцы из крестьян говорят: в 60-е годы мы вдруг обнаружили, что уже нет прежних крестьянских праздников. А крестьянские праздники до этого времени по-прежнему ориентировались в большей степени на церковный календарь, чем на официальный календарь советской власти. Но в 60-е годы уже всё-таки превалируют советские праздники, советская поп-музыка, появляются магнитофоны, исчезает гармошка, то есть та же самая колхозная молодёжь в 60-е годы стремится жить по городским стандартам. Уходят в прошлое специфические крестьянские хороводы, танцы, встречи девчонок и мальчишек. В значительной степени они уходят в города, и слом традиционной крестьянской культуры тоже происходит в 1960-е годы.
Сословие беглецов
Кирилл Александров: Александр Михайлович, а как там с паспортами дела обстояли?
Александр Никулин: Ну, с паспортами история известная. Паспортизация в СССР производится в начале 30-х годов, но крестьянам эти паспорта не выдают. По-прежнему работает эта метафора «второго крепостного права большевиков». И паспортизация сельского – уже не крестьянского, а поголовно колхозного населения – происходит только во второй половине 60-х и начале 70-х годов. А до того – только по специальному разрешению от председателя колхоза, если кто-то уезжает на учёбу в город или ещё по какому-то особому поводу.
Что ещё надо сказать о культуре. Нет абсолютной границы между городской и сельской культурой. Массовый исход крестьян в города – иногда бежавших от колхозного пресса, иногда посылаемых на работы в рамках так называемых оргнаборов – одновременно окрестьянивал город. Отсюда множество сельских традиций внутри городской жизни. Особенно в это время колхозными стадами переполнены малые города. Почитать того же Ефима Дороша 50-х годов. Он говорит: Ростов Великий – и вот каждый вечер тучи пыли, это местные обыватели гонят стада своих коров в 30-тысячный город с тысячелетней культурой.
Примечательна и сама по себе система слободок – то, что советские фабрики и заводы одновременно строятся по принципу неких землячеств. Формально – неформально из тех или иных сёл и деревень гуртами переселяются по принципу землячества те, кто знает друг друга, и образуются трудовые коллективы или рабочие кварталы, связанные со своей первой родиной.
И, конечно же, для бывших сельских жителей характерно огромное уважение к своей деревне, ностальгия по ней. Она вообще свойственна и массе советских граждан, горожан. Ощущение несправедливости – люди уходят в город, но тем не менее жалеют о своём месте до сих пор. Посмотрите, до сих пор у нас существует эта великая традиция – на Троицу горожане возвращаются на могилы своих предков в деревне. Все эти культурные связи не обрывались, они воспроизводились, поддерживали душевное состояние и сельских, и городских жителей СССР.
Кирилл Александров: А что касается пенсионного обеспечения, Александр Михайлович, в начале 70-х, если мне память не изменяет, пенсии повысили?
Александр Никулин: Во второй половине 60-х. Это проводилось в виде эксперимента, не одномоментно, по определённым регионам – так же как, например, денежная оплата в колхозах. Трудодень, натуроплата существовали вплоть до начала 60-х годов. И в Кубани начинаются первые эксперименты с тем, чтобы вводить денежную заработную плату. В общем, этот процесс уравнивания колхозников с гражданами СССР в городе растягивается на десятилетия, и окончательно все уравниваются в своих правах только к 70-м годам.
Кирилл Александров: То есть когда я упоминал, что на съезде колхозников-ударников кто-то из выступающих говорил о том, что ему на трудодень 60 копеек начисляли, нужно понимать, что это не деньгами, а это могло быть свёклой, яблоками, ещё каким-то урожаем. В этом смысле очень яркое сочинение Бориса Можаева «Живой», в конце 1980-х по нему сняли фильм «Из жизни Фёдора Кузькина». Очень живописное кино о жизни сталинского колхоза второй половины 40-х – начала 50-х. Там и актёрская работа хорошая, и натурально всё это показано.
– Получается, что крестьянство из устроенного, приспособленного к жизни социального кластера превратилось в сословие беглецов, стремящихся стать горожанами.
Кирилл Александров: И когда эта крестьянская масса хлынула в 30-е годы в город, это производило травмирующее впечатление. Ведь она несла с собой привычки, традиции, поведение, быт. Во многом отсюда все эти проблемы с коммунальными квартирами, когда сталкивались очень разные бытовые культуры. Окрестьянивание города – это в какой-то степени тоже результат коллективизации.
Остаётся предметом острой дискуссии вопрос: а какие варианты существовали? Совершенно понятно, что на 1917 год 15% – это горожане, 85% – сельские жители, основная масса – крестьяне. Понятно, что с этим аграрным населением в XX веке что-то должно было происходить. Вопрос в том, что и как. Сказать, что только Россия столкнулась с этой проблемой, нельзя. В соседней Финляндии тоже было преимущественно крестьянское население, но у них была совершенно другая траектория развития с середины XVIII столетия, когда они были ещё под шведами. Просто у нас поток крестьянского населения попал в город в силу противоестественных причин – они бежали туда не от хорошей жизни.
Куда велят большевики
– Да, вот именно бегство. У меня есть знакомые, чья малая родина, места, где их предки жили, сейчас под водой. Их просто затопили, чтобы дешевле была электроэнергия.
Александр Никулин: Если мы говорим о возможных альтернативах – как было, как стало, – всё-таки победил этот сверхиндустриальный путь трансформации крестьянства. В целом советская власть считала, что крестьянство – это такая отсталая протоматерия, с которой надо покончить. И в конце концов покончили, в том числе при помощи этих великих индустриальных планов по преобразованию природы, созданию системы гигантских водохранилищ.
Течет вода Кубань-реки,
куда велят большевики.
И не только Кубань-реки.
Конечно, были и альтернативы. Проблема была страшная. Россия была не просто крестьянская страна – Финляндия тоже была крестьянская. Но Россия была аграрно перенаселённая. Это очень грозное социальное состояние, из которого происходит и революция. Крестьянство становится всё беднее, пути его развития не просматриваются – ему некуда деваться. У нас уже до революции 1917 года крестьянство идёт в города так же, как это происходило в Германии. Но у нас крестьян было так много, и они такими медленными темпами уходили в города, что в результате произошёл вот этот великий взрыв социальной революции 1917 года.
Но в 20-е годы безусловно были альтернативы. Путь кооперативного развития крестьянства, который отстаивали некоторые так называемые правые большевики и так называемые буржуазные спецы – Кондратьев, Литошенко, Чаянов, – не реализовался. Не реализовался в значительной степени именно потому, что он требовал демократизации общества, а демократизация означала потерю власти для Сталина и советского руководства. Запросы на демократизацию были и со стороны крестьян, которые говорили: у нас рабоче-крестьянская власть? Вы нас, крестьян, признаёте трудящимися? У вас есть партия рабочих, разрешите создать партию крестьян, крестьянский союз. – Нет, нет, нет! Партия рабочих знает и ваши нужды.
Кирилл Александров: О, это сразу же антисоветчина и контрреволюция.
Александр Никулин: Действительно, за подобного рода предложения страшно карали, хотя они были вполне логичны. Если бы существовали органы, политически отстаивающие интересы крестьянства, то и сценарий рыночного развития для него мог бы реализоваться.
Кирилл Александров: Это было совершенно невозможно. Во-первых, в 1918 году принимается первая советская конституция, Конституция РСФСР. За что мы боролись в октябре 1917-го? Чтобы все были равны, чтобы у всех были политические права, чтобы буржуи, помещики и капиталисты нами не руководили? Но по этой конституции один голос рабочего на выборах в советы приравнивается к пяти голосам крестьян.
С большим удовольствием и интересом читаю стенограммы партийных съездов 20-х годов, которые стали издаваться в 60-е. На некоторых съездах сначала публиковалось ещё представительство: у нас столько присутствует делегатов, столько-то членов партии, столько-то кандидатов они представляют. По профессиям: рабочих у нас представлено среди делегатов столько-то, служащих столько-то, военных столько-то. Крестьян – на некоторых съездах в 20-е годы эти цифры фигурировали, потом от них отказались – 5%, 7%, 3% в 1924 году. Это в стране, где они представляют 4/5 населения. О чём тут говорить!
Мне кажется, что главная проблема царской России, из-за которой произошла эта катастрофа 1917 года, начиная с февраля, – это проблема слабости, недосформированности, недоукреплённости обычных социальных базовых институтов для цивилизационного развития. Это институты собственности, самоуправления, суда, личной гражданской неприкосновенности. Россия, слава Богу, как-то шла по этому пути, но не хватило исторического времени. Я разделяю тезис талантливого советского, потом израильского историка Михаила Френкина, который сам сидел, был политзаключённым в советское время, – хотя этот тезис казался совершенно немыслимым для советской историографии. Главной фигурой революции 1917 года был крестьянин, одетый в солдатскую шинель. В принципе, я считаю, что этот тезис правильный. Здесь Первая мировая война сыграла фатальную роль – по многим причинам.
Но вот как минимум два примера, где крестьянство, скажем так, оказалось в выигрыше в результате своей гражданской войны. Первый – Финляндия. У нас, когда говорят о финской войне 1939–1940 годов, считают, а сколько там танков и самолётов было у Маннергейма, сколько – у Кирилла Афанасьевича Мерецкого. Но практически никто не обращает внимания, что это по большому счёту была война сталинского колхоза с финским частным хутором. И отсюда все вытекающие последствия. И второй очень важный пример – это Тайвань. В 50-е годы на Тайване происходит аграрная реформа, проводит её в начале 50-х выпускник царской гимназии, окончивший её с золотой медалью в 1917 году, Вольф Ладежинский. Очень интересный персонаж, о нём не много известно и не очень много написано. Он потом был советником в госдепартаменте США у Рузвельта и у Трумэна. После войны он проводил реформу в Японии, потом на Тайване, не успел ещё в Южный Вьетнам. Самое главное то, что он руководствовался опытом предвоенной русской земельной реформы, которую он ещё застал и помнил. Главный принцип, который он усвоил: когда появляется мелкий собственник на земле – это гарантия некоего развития.
И мне кажется, здесь у нас была эта многовариативность развития крестьянского хозяйства. Очень интересная тема – перспективы добровольных общественных агрономических объединений. Собственно кооперативное движение начинается ещё в конце XIX века и не только в России, причём там разные виды кооперации были. А где-то и община сохраняла какую-то свою перспективность. Если брать, например, северные губернии, сибирские, средней полосы. Третий вариант – либо укрепление земли, либо землеустроительные работы, либо выход на хутор и утроб, и дальше жизнь показала бы, что было бы лучше.
Мой любимый, чтимый мной Александр Васильевич Кривошеин в 1913 году, когда в русской правительственной элите началась дискуссия о том, нужен ли нам особый государственный сельскохозяйственный банк, который будет выдавать мелкий сельский кредит, всячески за это выступал. Министр финансов Коковцов (премьер-министр и министр финансов, никогда эти должности не надо совмещать!) парировал: не дам денег, растратят они эти кредиты, мы ничего не получим. Кривошеин отвечал: пусть растратят! Пускай они эти деньги потратят, пускай мы их обратно не получим, но зато у них появится опыт, зато это будет опыт поддержки крестьянского товарного хозяйства, и это в перспективе всё равно даст положительные плоды.
– Для их самосознания.
Кирилл Александров: Совершенно верно. Николай II поддержал Кривошеина, зимой 1914 уже был подписан рескрипт, но война всё это дело похоронила, а дальше это всё рухнуло. К сожалению, Россия постоянно опаздывает.
– Сегодня вы были нашими экспертами. А кого бы вы назвали своими экспертами?
Александр Никулин: Свой эксперт – это свой учитель. Мои учителя – это прежде всего профессор Теодор Шанин, профессор Данилов. Их работы мне дороги, я считаю их классическими.
Кирилл Александров: Я могу только позавидовать Александру Михайловичу, потому что у меня таких учителей высокого класса не было – я только читал их труды. Кроме Теодора Шанина, Виктора Данилова я бы назвал Николая Ивницкого. Это был первый историк-аграрник, чьи работы я начал читать, когда был ещё школьником. У него были отдельные статьи, потом он стал монографии свои издавать. Михаил Френкин, хотя я с ним тоже никогда живьём не встречался. В приложении к последней его монографии о крестьянстве в годы гражданской войны, которую он написал, уже будучи в Израиле, были его статьи и публикации – в частности «Крестьянство во время коллективизации». И на меня в своё время они произвели сильное впечатление.
Начало здесь
Интервью записано в рамках проекта Свято-Филаретовского института «Науки о человеке». Смотреть весь разговор на видео.
Александр Никулин. Фото: Евгений Гурко/sfi.ru