На днях общественные организации – Милли меджлис, Шура аксакалов и Всетатарский общественный центр – выступили даже с совместным заявлением, осуждающим показ фильма «Зулейха открывает глаза» и требованием немедленно прекратить безобразие.
В заявлении подчеркивается, что «унижающий татарский народ фильм» снят по книге «русской писательницы» Гузели Яхиной «русским режиссёром с русской актрисой в главной роли». По этой причине «в фильме нет ничего татарского – ни в женщинах, ни в мужчинах. Татарского духа и языка тоже нет... ».
А вот другие зрители и читатели «Зулейхи», напротив, рассказывают, как с первых страниц книги или кадров фильма они «утонули в воспоминаниях». Тележурналист Альфия Шакурова рассказала медиапроекту «Стол» о том, как сначала книга, а теперь и фильм стали её «личной историей»: заставили вспомнить детство, которое она проводила у своей татарской бабушки, достать семейные фотографии и вообще попытаться разобраться в запутанной семейной саге.
Дед Минивалей и бабушка Мусаббиха с матерью Альфии Шакуровой. Фото из семейного архива.«Как только начала читать первые страницы романа, я заметила, что у меня подрагивают руки, я даже не сразу поняла, откуда это внутреннее волнение. Потом осознала: это книга перенесла меня в детство, в дом моей татарской бабушки. Этот быт деревенский, и «урман», куда мы ходили за ягодами и вениками, и суржик, на котором говорила моя бабушка, мешая русские и татарские слова; её суеверия («Не вставай на порог, а то всех духов распугаешь»), домовых, пастилу, которую она сушила на крыше…
У моей бабушки, дочери раскулаченного мельника, тоже была огромная свекровь (моя прабабка), которую она парила в бане. А у той, в свою очередь, тоже когда-то была свекровь, которую она мыла, сотня огромных сыновей, келинок-невесток, внуков и правнуков. И узелок из старого платка, в котором, я помню, всегда было несколько конфет-подушечек. Про эти конфеты, кстати, есть семейная история. Однажды мой прадед привёз из города эти подушечки, обсыпанные какао, и положил на стол. Когда вернулся, увидел, что они без какао. Оказалось, что бабушка их помыла в ручье: «А что ты мне такие грязные конфеты привез?».
Прабабку я видела уже очень старой, скрюченной. Когда она умерла, ей было 103 года. У неё даже молочные зубы вылезли, говорят. Как и Упыриху, её все звали «карщик», то есть «старуха».
Она была кулацкой дочкой. Их семью не депортировали, но всё отняли и загнали в «колхуз», как называли колхоз на татарский манер. А мой прадед, то есть её муж, был вообще мирный тихий сельский учитель (хоть и прошёл три войны), такой интеллигент в шляпе. Он играл на скрипке и учил своих сыновей и других детей в деревне. У них был целый струнный ансамбль.
Прадед Рахимкулов Минихаджи Абдулла-улы. Фото из семейного архива.В доме у моей бабушки на стене висела скрипка, и дед мой – один из сыновей «карщик» и «скрипача» – иногда снимал её и играл нам ту самую песню, которая звучит на заставке к фильму: «Ай, былбылым». У нас у всех сердце сжалось, когда мы её услышали.
При том что муж её был учителем, сама «карщик» не умела ни писать, ни читать. Зато она отлично считала деньги: монетки складывала скрюченными пальцами в столбик, завязывала в краешек носового платка, потом прятала в свой бездонный платок. Она была прижимистая. Рассказывают, что, когда холодильников ещё не было, она сделала тайник в роднике. Там она прятала сметану, масло, яйца, а муж её приводил туда тайком внуков и подкармливал.
Мы, дети, её побаивались немного. Жила она, как мне помнится, у старшего сына, спала на огромном сундуке с периной и в свои 100 лет, скрючившись буквой Г, с палкой и узелком ходила по деревне, навещала других своих сыновей и тех, кто после них остался: келинок-невесток, внуков и правнуков. Она всё время спрашивала, показывая на нас: «Ким бу?» («Кто это?»). Бабушка каждый раз терпеливо объясняла: «Это Альфия, дочь Минигуль, а Минигуль – старшая дочь твоего сына Минивалея».
– Мммм. Ну иди, топи баню, – отвечала «карщик».
Бабушка, мы её звали няняйка (бабулька), как и Зулейха, топила баню и мыла свекровь. «Карщик» была огромной, как Упыриха (в фильме она как раз худосочная, но когда я читала роман, мне она представлялась, как гора, как прабабка моя). Когда они шли в баню, бабушка рядом с ней была, как травинка – маленькая, хрупкая, тонкая.
Крайняя справа внизу - это и есть «карщик», прабабушка Махзифа Абдулла-кызы (имя из 1000 и 1 ночи), рядом ее сыновья с жёнами. Фото из семейного архива.Мыла её, парила (сокрушалась, что старуха любит, чтоб веником её хлестали долго и сильно), одевала во всё чистое, заводила домой, поила чаем. «Карщик» выпивала пять чайников, обязательно из пиалушки, с конфеткой. И долго так могла сидеть, каждый раз спрашивая: «Ким бу?».
Не думаю, что «карщик» к моей бабушке относилась как-то особенно злобно, но все свекрови пилили невесток. Мою маму тоже свекровь пилила. А свёкр, то есть мой дедушка с папиной стороны, вообще говорил моему отцу: «Жену надо бить».
Многие ругают Чулпан Хаматову в фильме за то, что у неё в первой серии почти нет слов. Так и действительно женщина в деревне была безмолвной. Моя бабушка, например, тяжело работала, она была штукатуром-маляром. С работы она прибегала домой на обед, готовила, кормила всех – всё молча. Вечером дед мог позволить себе лечь отдыхать, а она опять шуршала по хозяйству. Хозяйка она была гениальная: в огороде у неё росли розы, куры несли сумасшедшие яйца, дрова она колола до глубокой старости, скребла пол ножом добела. Вся домашняя работа, весь быт – всё было на ней, хрупкой голубоглазой блондинке.
Дед Минивалей и бабушка Мусаббиха. Фото из семейного архива.Дед был водителем, он был хорошим человеком, крепким хозяйственником и очень любил мою бабушку, а она очень горевала, когда он погиб (мне тогда было девять лет). Но всё-таки у них была жёсткая иерархия, как и у всех: мужчине всегда первому подавали чай и лучшие куски мяса, мужа звали на вы. Зулейха тоже, кстати, помните, каждый раз думала о том, какой ей хороший достался муж. Так их воспитывали в то время. Это была её женская доля, только такая и могла быть в это время.
Бабушка с дедушкой познакомились после войны. Когда дед вернулся с фронта, он стал искать себе невесту. Уж не знаю, как он попал в ту деревню, где жила бабушка. Он зашёл в клуб, где собиралась молодёжь: девушки занимались рукоделием, в комнате было семь девиц на выданье, а он сразу выбрал её. И вскоре приехал со своей мамой (той самой будущей «карщик») свататься.
У моей бабушки, которую звали Мусаббиха, был очень странная наколка на запястье: «Маруся К». Она её стеснялась и, выходя из дома, прикрывала носовым платком. От рассказов уклонялась, говорила: молодая была, глупая. Стали выяснить, и оказалась, что сделала она её, когда работала на торфяниках. Там было много русских, и, чтобы они не ломали язык о её татарское имя, она назвалась Марусей. Во время войны их с сестрой – совсем ещё молоденьких девушек (на фронт они не попадали в силу возраста) – отправили добывать торф в Свердловскую область. Она вернулась оттуда не только с наколкой, но и с больными ногами: приходилось долго стоять в холодной воде.
Бабушка Мусаббиха с сестрой во время работы на торфяниках. Фото из семейного архива.Но про это, как и про историю с раскулачиванием, никто особо и не рассказывал, а если и говорили, то быстро, мало и шёпотом.
Вообще выяснилось, что все очень мало знают про свою семью, даже старшее поколение путается в фактах. И во многом благодаря роману и фильму вдруг появилась потребность узнать историю, разобраться.
Мне кажется, что «Зулейха» – это национальное достояние Татарстана. И эти «русские», как их назвали в заявлении, женщины – Гузель Яхина, Чулпан Хаматова – гордость татарского народа. Странно, что в Татарстане кто-то воспринял это по-другому. Хочется сказать: «Зулейха, открой им глаза!».
А вообще это история не про человека какой-то национальности, это про жизнь, про любовь, про то, как остаться человеком в аду.
