Война приближалась – как гроза из-за леса: духота, марево, низкий полёт ласточек и странная тишина, но за деревьями ещё не видно, насколько она близко. Есть только ощущение, что вот-вот небо упадёт на землю. В газетах пишут, что Европа покрыта огнём. Но что там с немцами – сам чёрт не разберёт. В начале 1930-х говорили, что это буржуазные агрессоры, а теперь, после польской кампании, вроде бы и ничего… Из воспоминаний Дины Белых, которой на 22 июня 1941 было было лишь 5 лет (город Кушва Свердловской области): «Всех мужчин сразу стали призывать, и моего папу в том числе. Папа обнял маму, они оба плакали, целовались… Я помню, как обхватила его за сапоги кирзовые и кричала: “Папка, не уходи! Тебя там убьют, убьют!”. Когда он сел в поезд, мама взяла меня на руки, мы с ней обе рыдали, она сквозь слёзы шептала: “Помаши папе…” Какое там, я так рыдала, пошевелить рукой не могла. Больше мы его не видели, нашего кормильца».
Легендарный диктор Юрий Левитан вспоминал: «Когда ранним утром нас, дикторов, вызвали на радио, уже начали звонки раздаваться. Звонят из Минска: “Вражеские самолёты над городом”, звонят из Каунаса: “Город горит, почему ничего не передаёте по радио?”, “Над Киевом вражеские самолёты”. Женский плач, волнение – “неужели война”?.. И вот я помню – включил микрофон. Во всех случаях я помню себя, что я волновался только внутренне, только внутренне переживал. Но здесь, когда я произнёс слово «говорит Москва», чувствую, что дальше говорить не могу – застрял комок в горле. Из аппаратной уже стучат – “Почему молчите? Продолжайте!”. Сжал кулаки и продолжал: “Граждане и гражданки Советского Союза…”»
Диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан. Фото: Георгий Петрусов / РИА НовостиЕлизавета Турнас, 1914 года рождения, жила в Старой Деревне, которая сейчас является историческим районом Санкт-Петербурга, написала в своём дневнике: «22-го июня с утра пошли с сыном в баню, Вл. Ив. собрался ехать в магазин покупать костюм. Было 12 часов, когда мы помылись и вышли из мыльной в раздевалку. В раздевалке меня поразило поведение женщин. Почти все плакали, ахали и поспешно одевались, и уходили домой, даже те, кто ещё не мылся. Я решила, что произошло что-нибудь здесь, и с этим вопросом обратилась к соседке… “Война!” – был мне ответ. Но с кем же, недоумевала я, и решила, что это смеется. <…> В груди у меня что-то сжалось, как будто нависла какая-то тяжесть. Даже Витенька молча быстро стал одеваться, как будто понимая, что это значит. Мы бежали, бежали до дома, навстречу шёл Вл. Ив. Костюм, конечно, отошёл на задний план. Мысли приняли совсем другой оборот. Мы с Витей сразу уехали в Тайцы. Быстренько приводились в порядок все домашние дела. 23-го взяли Вл. Ив. в армию, и призвали меня».
Двенадцатилетний Влад Бердников из Перми отставил вот такую запись в своём дневнике спустя несколько дней после начала войны: «Идёт война! Сегодня вернулся из пионерлагеря. 22-го там прибежал посыльный из Троицы и сообщил, а потом нас построили у флага, объявили, что фашистская Германия напала на нас, не объявляя войны. Начальник и вожатые, которые комсомолки, отправились, а Антонина осталась с нами». А вот воспоминания Лидии Шабловой: «Мы драли дранку во дворе, чтобы покрыть крышу. Окно кухни было открыто, и мы услышали, как по радио объявили, что началась война. Отец замер. У него опустились руки: “Крышу, видимо, уже не доделаем…”»
Анатолий Кривенко оставил такую запись: «Жили мы недалеко от Арбата, в Большом Афанасьевском переулке. В тот день солнца не было, небо было затянуто облаками. Я гулял во дворе с мальчишками, мы гоняли тряпичный мячик. И тут из подъезда выскочила моя мама в одной комбинации, босиком, бежит и кричит: “Домой! Толя, немедленно домой! Война!”».
Анатолий Вокрош вспоминал: «Мы жили в деревне Покров Московской области. В тот день мы с ребятами собирались на речку ловить карасей. Мать поймала меня на улице, сказала, чтобы сначала поел. Я пошёл в дом, кушал. Когда стал намазывать мёд на хлеб, раздалось сообщение Молотова о начале войны. После еды я убежал с мальчишками на речку. Мы носились в кустах, кричали: “Война началась! Ура! Мы всех победим!”. Мы абсолютно не понимали, что это всё означает. Взрослые обсуждали новость, но не помню, чтобы в деревне была паника или страх. Деревенские занимались привычными делами, и в этот день, и в следующие из городов съезжались дачники».
Николай Фролов являлся сотрудником правоохранительных органов. В конце июня 1941 года он прислал своей невесте Галине такое письмо: «Здравствуй, Галина! Приехать не смогу. Обрушились новые дела, придётся заниматься ими вплотную. Семейству пока не сообщай, но потихоньку знай, что свадьбу мы отложили. Теперь увидимся не скоро. Ничего плохого не думай, прошу тебя об этом. Твой Николай».
Своё послание Николай передал с проверенным человеком, и составлено оно так, что, если письмо окажется в руках цензуры, то вычеркнуть из него будет нечего. Но он чётко дал понять, что скоро грянет что-то страшное, о чём говорить пока нельзя. Галина это поняла и молчала. Николай знал, что война началась, поэтому не смог приехать к невесте, которая жила тогда в Украине. Его вместе с сослуживцами отправили сначала на Урал, а потом перевели в Литву. Встретились они только после окончания войны.
Это письмо написала лётчица Екатерина Зеленко своей сестре в первые дни войны: «Эх, Соня, как всё изменилось! Какие планы были! Как хорошо было жить! А теперь война… А я собиралась в летних лагерях варить варенье, там ягоды очень много, особенно земляники… Пишу письмо под крылом самолёта. Вот-вот полечу на задание. Не беспокойся за меня».
Летчица Екатерина Зеленко. Фото: warheroes.ruЕкатерина погибла в воздушном бою уже 12 сентября 1941 года.
А это письмо Инессы Константиновой из Москвы, на начало войны ей было 16 лет: «23 июня 1941 года. Второй день войны. Только второй день, а пережили мы за эти два дня больше, чем за предыдущие два года. Наша область объявлена на военном положении. Это значит, что света не зажигать и на улице после 10 часов не появляться. Объявлена всеобщая мобилизация. Наших ребят уже вызвали в военкомат. Скоро отправят». Девушка ушла в разведчицы, но дожить до Победы не смогла. Она погибла в марте 1944 года.
А вот что вспоминал начальник 90-го погранотряда майор Михаил Бычковский: «Ввиду того, что переводчики в отряде слабые, я вызвал из города учителя немецкого языка, и Лискоф вновь повторил то же самое, то есть что немцы готовятся напасть на СССР на рассвете 22 июня 1941 г. Не закончив допроса солдата, услышал в направлении Устилуг (первая комендатура) сильный артиллерийский огонь. Я понял, что это немцы открыли огонь по нашей территории, что и подтвердил тут же допрашиваемый солдат. Немедленно стал вызывать по телефону коменданта, но связь была нарушена».
Из воспоминаний Иосифа Гейбо, заместителя командира полка 46-го истребительного авиационного корпуса: «…У меня в груди похолодело. Передо мною — четыре двухмоторных бомбардировщика с чёрными крестами на крыльях. Я даже губу себе закусил. Да ведь это “юнкерсы”! Германские бомбардировщики Ю-88! Что же делать?.. Возникла ещё одна мысль: “Сегодня воскресенье, а по воскресеньям у немцев учебных полётов не бывает”. Выходит, война? Да, война!» Алевтине Котик из Литвы было 16 лет, когда началась война. Вот что она написала в своём дневнике: «Я проснулась от того, что ударилась головой о кровать – земля содрогалась от падающих бомб. Я побежала к родителям. Папа сказал: “Война началась. Надо убираться отсюда!”. Мы не знали, с кем началась война, мы не думали об этом, было просто очень страшно. Папа был военный, а потому он смог вызвать для нас машину, которая довезла нас до железнодорожного вокзала. С собой взяли только одежду. Вся мебель и домашняя утварь остались. Сначала мы ехали на товарном поезде. Помню, как мама прикрывала меня и братика своим телом, потом пересели в пассажирский поезд. О том, что война с Германией, узнали где-то часов в 12 дня от встречных людей. У города Шауляй мы увидели большое количество раненых, носилки, медиков».
А вот что вспоминал Анатолий Марсанов из Севастополя: «Было мне тогда всего пять лет… Единственно, что осталось в памяти: ночью 22 июня в небе появились парашюты. Светло стало, помню, весь город освещён, все бегут, радостные такие… Кричат: “Парашютисты! Парашютисты!”… Не знают, что это мины. А они как ахнули: одна – в бухте, другая – ниже нас по улице, столько людей поубивало!» Иван Харкевич трудился инженером на заводе «Красная Этна», что в Горьком (сейчас Нижний Новгород): «23 июня 1941 года. Скоро позвонили с завода по телефону и срочно вызвали на завод. Собрался весь командный состав завода в кабинет к директору. Все сумрачны, и у всех озабоченность и тяжесть на сердце; уже приказ о мобилизации издан, многие получат повестки, и сколько не вернётся больше никогда в свой город к своей семье. Молодые, здоровые сложат свои головы из-за того, что какой-то сволочи со своими капиталистами захотелось управлять всеми мирами. На заводе спешно принялись за светомаскировку, в городе объявлено УП [угрожаемое положение]. Сделали всё необходимое в части маскировки, долго сидели молча в кабинете директора и вполголоса разговаривали о войне. Вероятно, так хотели до конца войны сидеть. Потом директор зачитал приказ с концовкой “по законам военного времени” и не велел уходить с завода до его разрешения. Эх-ма! Много сейчас пойдёт бестолковщины и ерунды. Целый день просидели вокруг директора без дела и толку».
