Ленин-либерал
В основе большинства размышлений о НЭПе, по-видимому, лежит один устойчивый миф, согласно которому новую политику начал «хороший Ленин» в 1921 году, а завершил «плохой Сталин» (в районе 1929-го). Это вполне себе шестидесятническая мысль, ловко отделяющая достойную советскую историю от недостойной и выставляющая НЭП некоей альтернативой не только военному коммунизму, но и последовавшему «великому перелому» с коллективизацией и сталинской экономикой.
Владимир Ленин и Иосиф Сталин, 1922 год. Фото: wikipedia.org«Подобные рассуждения пользовались спросом в период Перестройки, – вспоминает Георгий Гловели, заведующий Центром методологических и историко-экономических исследований ИЭ РАН. – Скажем, в романе Анатолия Рыбакова “Дети Арбата”, увидевшем свет в 1987 году, транслируется простая мысль: “если Ленин намечал НЭП всерьёз и надолго, то реально это продолжалось совсем недолго, поскольку Сталин ликвидировал НЭП, утверждая при этом, что выполняет заветы Ленина”. Параллельно в программных экономических статьях того времени (например, в статье Николая Шмелёва “Авансы и долги”) именно отказ от НЭПа характеризовался как причина всех проблем советской экономики, а сам НЭП отождествлялся с экономикой “здравого смысла”».
Не удивительно, что в 1988 году началась официальная реабилитация имён Бухарина и главных экономистов-спецов периода НЭПа: Чаянова, Кондратьева и Юровского. В их идеях пытались найти то самое «человеческое лицо» социализма (хотя любят их до сих пор не за это). Гораздо интереснее, что мечты о «бухаринско-ленинской» альтернативе командному сталинизму не оставляют нас и по сей день. Скажем, вице-президент Академии политической науки, профессор МГИМО(У) МИД РФ Григорий Водолазов год назад выступил в двух уважаемых журналах – «Социологические исследования» и «Вопросы теоретической экономики» – с программной статьёй-диптихом «Ленинское наследие: вода живая и мёртвая», где отстаивает простую мысль: Ленин, указав «путь сопряжения плана и рынка» в НЭПе, заложил основы модели «послекапиталистического общественного развития», востребованной и сегодня.
Как правило, востребованность ленинского НЭПа доказывается на примере Китая: вот, мол, там до сих пор сопрягают план и рынок – и далеко ушли. Не будем спорить об экономической оправданности подобных утверждений; здесь требуется особая экспертиза. Выскажемся только в очень ограниченном этическом поле: продолжающиеся попытки выставить Ленина спасителем отечества свидетельствуют о сдержанных успехах русской декоммунизации и удивительной бедности на историческую память и моральные авторитеты. Как показал ход конференции в ИЭ РАН, задумывавшейся в первую очередь как историко-экономическая дискуссия, этические замечания и здесь оказываются не лишними: в какой-то момент модератору одной из секций, заведующему сектором философии и методологии экономической науки ИЭ РАН Петру Ореховскому пришлось обмолвиться, что «Владимир Ильич был не менее жестоким, а даже более жестоким человеком, чем Сталин». В противном случае вождь революции в роли главного отечественного либерала рисковал стать уж совсем неправдоподобным.
Крокодил с человеческим лицом
Развенчанию мифа об «экономическом либерализме» Ленина посвятил свои отдельные усилия Андрей Заостровцев, профессор НИУ ВШЭ и Центра исследований модернизации ЕУ СПб. Он выделил три инкарнации «крокодила с человеческим лицом» (цитата профессора), происходившие, соответственно, в шестидесятых, восьмидесятых и вот сейчас, 2020-х годах.
«В чём смысл этого намеренного мифотворчества? – вопрошал Заостровцев. – В каждую эпоху он был разным; сейчас “добрый Ленин” потребовался нам, как представляется, для легитимации современной экономической модели РФ, которую я называю “рыночным сталинизмом” и которая представляет собой синтез доминирующего властнособственнического и подчинённого ей рыночного начала. Жизнеспособность этой модели пытаются отчего-то доказывать на примере НЭПа – за неимением лучшего, и Ленин снова стал образцом».
Уйдя в сторону от собственно экономической дискуссии, Заостровцев направил свой интерес на сугубо историческую сторону вопроса. Прежде всего заметил, что даже с формальной точки зрения не Ленин был изобретателем НЭПа: в ЦК проект замены продовольственной разверстки хлебным налогом и введения товарообмена предоставил Троцкий (прибывший с Урала, как он сам выражался, со «значительным запасом хозяйственных наблюдений»), причём этот проект в марте 1920 года был решительно отклонён ЦК (11 голосов против 4) с подачи самого Ленина. Чуть позже вождь пересмотрел свои взгляды.
«А дальше разворачивается дискурс, что, мол, Ленин всё понял, решил вернуться к нормальности и рынку, до дыр зачитывается текст обращения вождя на XI Съезде партии в 1922 году: “Необходимо дело поставить так, чтобы обычный ход капиталистического хозяйства и капиталистического оборота был возможен, ибо это нужно народу, без этого жить нельзя”, – поясняет Андрей Заостровцев. – При этом контекст фразы, мысли самого Ленина традиционно опускается».
Читателям «Стола» контекст введения НЭПа должен быть по крайней мере знаком: накануне большевики столкнулись с реальной угрозой потери власти, вступив в две «крестьянские войны» – Западно-Сибирское и Антоновское восстания, а на десерт получив Кронштадский мятеж. Количество голодающего населения в одной Самарской губернии с августа 1921-го по январь 1922 года планомерно возрастало: при общей численности населения в 2 806 000 человек в августе голодало 859 000, а в январе уже 1 910 000 крестьян (о голоде «Стол» тоже писал). Причём последствия голода и даже скромных «хлебных очередей» были хорошо известны большевикам после февраля 1917-го. НЭП немного успокоил деревню, вернул стране твёрдую валюту и просто спас от голода города.
Красная армия атакует Кронштадт, 1921 год. Фото: wikipedia.org«Самое главное, что мы должны понять, размышляя о введении НЭПа, так это то, что собственно экономики тут нет, – заключил профессор экономики, заслуженный деятель науки РФ Александр Рубинштейн. – Для большевиков всегда важнейшим был вопрос о власти, и только во имя удержания власти они предпринимали те или иные действия. НЭП был нужен, чтобы удержаться, поэтому он и возник».
Мечты Рыбакова периода Перестройки о НЭПе «всерьёз и надолго» несложно разрушить цитатами самого Ленина. Осенью 1921 года в программном докладе о новой экономической политике лидер ВКП(б), например, использовал очень ёмкую метафору Порт-Артура.
«Там Ленин недвусмысленно говорит, что задача взятия крепости (то есть построения коммунизма) не снимается, просто прямой штурм большевикам не удался, как и японцам в войну 1904–1905 годов, – рассказывает Андрей Заостровцев. – И что подобно японцам, революционерам надо перейти к осаде: так они добьются своего. НЭП прямо называется этой “осадой”, то есть временной политикой и тактическим отступлением».
Время отступления уже в самом начале оговаривалось довольно точно: около 10 лет, потребных, по мысли вождя, на создание крупной промышленности, способной подчинить себе сельское хозяйство (впоследствии сроки даже сокращались до 5 лет). А потом уже социализм, который Ленин тоже представлял вполне однозначно: «Всё общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством оплаты».
В 1924 году, вполне передавая дух и настроения эпохи, Владимир Маяковский напишет свою поэму «Владимир Ильич Ленин», содержащую ценное свидетельство:
Теперь вперёд!
Отступление окончено!
РКП, команду на борт!
Коммуна – столетия,
Что десять лет для ней?
Вперёд –
И в прошлом
Скроется нэпчик.
Итогом всех рассуждений как для Заостровцева, так и для части его коллег стала мысль о Сталине – очевидном продолжателе дела Ленина, который свернул всё тогда, когда и планировалось, и попытался превратить страну в «одну контору» – по мере сил и возможностей, по заветам Ильича. Ну а верить крокодилам с тех пор не рекомендуется: как ни удивительно, но именно НЭП обеспечил большевиков той передышкой, которая впоследствии позволила им окончательно разделаться с крестьянством. Тактически они всех переиграли, продолжая по сей день соблазнять.
Дореволюционный резерв
Разнообразие позиций экспертов на конференции, насколько можно судить, сводилось к трём основным вариантам: первые считали НЭП тактическим отступлением, негативно относясь и к нему (обман), и ко всей последующей советской политике; вторые по-перестроечному верили, что НЭП мог быть рабочей альтернативой, но не задалось; наконец, третьи тоже признавали, что НЭП был тактическим манёвром, однако закончившимся вовремя, так как далее большевикам требовалось перейти от восстановления хозяйства к его модернизации (сталинскими методами). Представители последнего лагеря (например, Александр Сенявский, главный научный сотрудник сектора экономической истории ИЭ РАН) без сомнений называли большевиков «национально ориентированной элитой», противопоставляя им сегодняшнее российское руководство, заинтересованное только в вывозе активов за рубеж. При этом желание неограниченной власти большевиков как-то само собой оказывалось в речах этих спикеров жертвой во имя нации (а убийцы, очевидно, выглядели симпатичнее воров).
Так, уважаемое научное собрание в стенах ИЭ РАН само по себе стало интересным пространством для изучения современных российских экономических взглядов: у нас, оказывается, линии напряжения не сильно изменились по сравнению с концом 80-х годов – основные споры идут между либералами-западниками, перестроечниками-ленинцами и ортодоксами-сталинистами. Стоило ли ждать 30 лет, чтобы прийти к такой звенящей простоте? На фоне сталинистов, впрочем, мечтатели-ленинцы выглядят даже трогательно: во всяком случае, их не отличает военный фатализм первых (в духе: чтобы победить во Второй мировой, нужно было умучить население в горниле сталинской модернизации, и большевики молодцы, что вовремя выполнили садистскую работу). Нет, ленинцы верят, что можно было как-то по-другому, по-доброму. Обычно рассказывают, что если бы Ленин не заболел, то всё бы получилось, или если бы у него не выпал зуб перед решающим пленумом, то вообще…
Один из главных в стране экспертов по НЭПу, ведущий научный сотрудник Института международных экономических и политических исследований РАН Юрий Голанд, тоже аккуратно защищая Ленина, всё же явно проговорил секреты успеха и причины упадка НЭПа. Да, эта политика смогла восстановить советское хозяйство до уровня дореволюционного 1913 года (к 1927-му), и – да, она сталкивалась с постоянными системными кризисами (раз в два года). То есть что-то было весьма хорошо, а что-то очень плохо.
По мысли Голанда, весьма хороша оказалась кадровая политика большевиков после 1921 года. И сводилась она к простому принципу… держать партийцев подальше от управления хозяйством.
«Было произведено сразу несколько замен в руководстве экономических ведомств, – рассказывает Юрий Голанд. – С поста председателя ВСНХ РСФСР был снят Рыков и назначен Богданов – человек с дореволюционным опытом работы, он заведовал газовой сетью Москвы при царе; во главе Наркомата земледелия поставили крестьянина-середняка Яковенко из Сибири, который учил: “Агитация нам не нужна, (...) крестьянин требует дела”; во главе Наркомата финансов стал Сокольников – человек, учившийся во Франции, понимавший проблемы денежного обращения и ценивший специалистов; наконец, во главе наркомата внешней торговли оказался Красин, возглавлявший филиал иностранной фирмы в России до революции. При выборе руководителей трестов на первом этапе НЭПа логика была похожая: предпочтение отдавалось людям с опытом хозяйственной деятельности до революции».
Обложка брошюры Владимира Ленина "О продовольственном налоге". Фото: РИА НовостиСобственно, эти люди в условиях нехватки оборотных средств и разрухи после военного коммунизма смогли восстановить то, что подлежало восстановлению. Но уже в 1922 году на новых руководителей трестов (а потом и на глав наркоматов – заметим, что в конце 30-х все они будут расстреляны, за исключением Красина, который умер своей смертью раньше, в 26-м) посыпались обвинения в обогащении и контрреволюции – с надеждой на быструю «управу».
«Недовольство вызывало то, что руководители трестов получали в десятки раз больше, чем рядовые работники, при этом на то, какую полезную работу они выполняют, никто внимания не обращал, – поясняет Юрий Голанд. – Для коммунистов главное – чтобы много не зарабатывали. В 1925 году Красин, когда на пленуме ЦК в очередной раз стали ругать какую-то фирму за её “оборотистость”, не выдержал, спросив: почему вы всё время смотрите на то, сколько они зарабатывали, а не на то, что они сделали? Это важная оптика. Заметим, кстати, что у трестов с некомпетентными руководителями-коммунистами было гораздо больше злоупотреблений: там просто всё разворовывали».
По просьбам бдительных товарищей уже в марте 1923 года была создана комиссия во главе с Куйбышевым «для совершенно секретного пересмотра управления трестами», а сам Куйбышев стал готовить доклады, основываясь на материалах ОГПУ. И постепенно проявилось то, что, по мысли Юрия Голанда, было уже очень плохо – разумная кадровая политика закончилась, началось удушение контролем.
«Над одним трестом в пору НЭПа стояло восемь контрольных органов: от партийных до ОГПУ, и они создали такую обстановку, что работать было невозможно, – поясняет эксперт. – Руководителей трестов привлекали к ответственности за “контрреволюцию”, когда они продавали товары частникам, а не государству, – хотя они просто продавали тем, у кого были деньги. Естественно, они стали выживать по-новому – рассчитывая на союз с государственными деньгами (а порой и на прямые дотации) и снижая свою эффективность».
Так что рынок, если и сопрягался с планом, то вовсе не так удачно, как рисуют современные почитатели НЭПа: и двух лет не прошло, чтобы стало понятно, кто занимает «командные вершины». Интересно, что НЭП никто официально не завершал: ему просто перекрыли кислород настолько, чтобы явление рынка и товарного обмена навсегда ушло в подполье (да там и оставалось во все дни Советского Союза). Как заметил Юрий Голанд, спорная кадровая политика и гегемония надзора парализуют российскую экономику и сегодня; а её существование отчасти «в тени», заметим мы, продолжает правила игры, принятые ещё с середины 20-х. С той только разницей, что если в 1920-е годы ещё можно было откуда-то взять дореволюционных спецов, чтобы поправить дело, то сто лет спустя остались только люди советской или постсоветской выучки, приметы которой почему-то не нравятся всем – и западникам, и даже рьяным сталинистам.
