Эксперт «Стола» – Лидия Крошкина, кандидат культурологии и магистр богословия, старший преподаватель Свято-Филаретовского института.
– Первый вопрос о святости, который сразу приходит в голову: почему святые – это всегда умершие, те, кого уже нет, – Сергий Радонежский, Николай Угодник, Георгий Победоносец?
– Да, такой смешной казус получается, что пока человек был жив, то не был святым, а стал святым, только когда умер. Конечно, это недоразумение – святым человек становится в течение всей своей жизни. Святость – это не безгрешность, а посвящение себя Христу и Отцу Небесному. Когда человеку удаётся все стороны своей жизни освятить, то есть посвятить Богу и ближнему, – тогда он святой, то есть причастен Святому Богу, наиболее похож на Него, подражает и последует Ему. Это совсем не значит, что такой человек никогда не ошибается, знает ответы на все вопросы и творит какие-то чудесные дела, как волшебник, какой-нибудь цирковой фокусник.
Лидия Крошкина. Фото: sfi.ru– Вот это всё удивительно от начала и до конца. Что значит «не безгрешный»? Святой – значит «чистый, безгрешный, безошибочный». Все так думают. Даже когда жития пишут, говорят: «Он к этому не прикасался и даже в постные дни не пил молока в младенчестве, потому что это скоромный продукт». Такое понимание святых изначально было в церкви?
– Изначально мы знаем, что свят только один Бог.
– Но Он же чистый и безгрешный.
– «Един свят, един Господь, Иисус Христос». Мы это возглашаем на литургии. Мы под славянским словом «един» подразумеваем один, то есть свят только Бог. Как известно, нет ни одного человека, кроме Иисуса Христа, который жил бы и никогда не грешил и не ошибался. Любой человек может быть назван святым только в ту меру, в которую он причастен Его святости. Если мы откроем хоть какие-то достоверные писания святых, то мы увидим, что это люди, которые считали себя самыми большими грешниками. Всерьёз считали, а не рисовались.
– Ну это просто от скромности.
– Это от близости к Богу. Они как раз были здесь абсолютно честны. Просто чем ближе ты к источнику света, тем больше ты видишь в себе мрака. Поэтому, когда мы думаем, что святые – это как слеза кристально чистые люди, которые нигде никогда не ошибаются, мы сами не очень хорошо понимаем, что такое святость. В древности святыми называли вообще всех членов церкви. Когда мы открываем Деяния или Послания апостолов, то видим, что апостолы обращаются к церкви всегда как к собранию святых. Это не означает, что, допустим, в Коринфской церкви все от первого члена до последнего были абсолютно чисты. Более того, когда мы вчитываемся в эти послания, то видим, что с самого раннего времени в церкви было много проблем у христиан, но при этом их называли святыми, потому что они дерзнули посвятить свою жизнь Богу. Это главное в святости. Святой – это тот, кто подражает Христу, Его словам и делам. И мы смотрим, похож ли этот человек своей жизнью на Христа, есть общие черты. Если да – тогда мы можем говорить о его святости.
– Есть же всё равно представление о святых, что это люди очень добрые по отношению к другим, мудрые, они могут что-то подсказать, а иногда и предсказать. Это люди смелые, которые не боятся истязаний и смерти – про мучеников так думают, мне кажется. Можно опознать святого по каким-то его человеческим качествам, словам и поступкам?
– Да, конечно, его можно опознать. Только тут всегда вопрос к тому, кто опознаёт. Святых очень по-разному опознавали. Если мы откроем жития святых, то увидим не только, а иногда не столько того человека, о котором пишется, а ещё и того, кто пишет, его представление о святости. Когда в житии святого пишут в очередной раз, что он отказывался в младенчестве от грудного молока по средам и пятницам, то любой агиограф скажет, что к историчности это, скорее всего, не имеет отношения, что это общее место, характерное для такого жанра. Или, допустим, когда в житии гораздо больше чудес и знамений, чем во всех четырёх Евангелиях, и большинство слишком неправдоподобны – мы понимаем, что у того, кто пишет это житие, такое представление, что главное для святого – совершать чудеса. Как известно, чтобы канонизировать святого, нужно представить какие-то свидетельства о посмертных чудесах. Если мы возьмём основной корпус византийских житий, который формировался где-то в IХ веке, то увидим, что там иногда чуть ли не бо́льшую часть могут занимать именно посмертные чудеса, чтобы священноначалие увидело, что это настоящие святые и их надо канонизировать. У нас в святцах есть такие святые, о которых мы знаем только то, что их мощи были найдены и рядом с ними стали совершаться какие-то чудеса. Есть и такие истории, когда нам даже имя святого неизвестно.
А бывают святые – известные люди, но подвиг их очень нелогичный. Если мы, допустим, возьмём житие Бориса и Глеба, то увидим весьма необычный взгляд на святость. Получается, что главный подвиг, который они совершили, в том, что не подняли руку на брата, притом подлого брата, да ещё и не совсем брата, потому что Святополк не был родным сыном Владимира, он же родился от другого отца и не имел законных прав на великое княжение. И вот такой подлый, злющий хотел перебить всех законных наследников. Ясно было, что не хорошо будет и Киеву, и Руси под таким князем. Но они отказались от убийства, понимая, что убить Святополка – нельзя, потому что он брат и потому что убивать - не по-христиански, Христос бы так не поступил...
– Правильно ли я понимаю, что чудеса и святость не обязательно сочетаются? И что вообще считать посмертным чудом святого? Как-то действуют святые в нашей жизни, видны какие-то плоды жизни святого после его смерти?
– Хотелось бы ответить сначала на вопрос – что для нас чудеса? Каких чудес мы ждём от святых и от Бога? Кто-то понимает под чудесами исключительно физическое исцеление от болезней. Меня всегда удивлял автор многочисленных книг и статей, посвящённых новомученикам и исповедникам Русской церкви, архимандрит Дамаскин (Орловский), который много раз говорил, что главный критерий – это чудеса. Он здесь в какой-то мере повторяет церковного историка XIX–XX века Евгения Евсигнеевича Голубинского. Отец Дамаскин подразумевает конкретные медицинские освидетельствования и считает, что чудо – это объективный факт, который свидетельствует о святости человека. У меня это вызывает недоумение. Как так может быть, что чудо, засвидетельствованное, пусть даже медицински, может быть объективным фактом? Чаще всего подтверждением чудес становятся просто записанные переживания неких субъектов: мне приснилось, я помолился, приложился и почувствовал...
Картина Фра Беато Анджелико «Святые». Фото: Лондонская национальная галереяЕсть же чудеса другие, более чудесные. Мне всегда казалось, что самое большое чудо – это когда святой оказывается сердцеведом. Он знает пути к человеческим душам, он может найти такие слова для человека удручённого, унылого, чтобы тот воспрял, чтобы свет пролился в его сердце и чтобы он от неверия перешёл к вере. Это больше, чем человек помолился и у него прошла какая-то болезнь. Мы же знаем, что Христос совсем не чудотворец.
– Как не чудотворец?!
– Он совсем не чудотворец!
– А по воде ходить!
– Он по воде ходил совсем не для того, чтобы всех потрясти. Это было очень сокровенное действие, явленное только ученикам, чтобы они поверили в самих себя – что со Христом и во Христе всё возможно верующему. Господь говорит: если будете веровать и не усомнитесь в сердце своём, то скажете горе сей – и она подвинется. Мы при этом не видим, чтобы Христос сам двигал горы. Ему это было не нужно.
– Он всё-таки исцеляет многих больных и оживляет умершую девочку. Это же большущие чудеса – на мой взгляд. И про святых говорят, что они исцеляют людей.
– Да, конечно, но при этом мы видим, как Христос избегал массового чудотворства. Это было всегда такое обращение к человеку, которое касалось именно его личности и его жизни. Он часто говорил людям, чтобы они об этом никому не рассказывали. И во многих житиях мы такое видим. Допустим, в житии святого Леонтия, который совершал чудеса из жалости к людям. Для Христа эти чудеса были не фокусы, а знамения, что в переводе со славянского означает знаки, данные для того, чтобы народ узнал Мессию. Это как указатель – в этом человеке есть любовь Божия.
– То есть чудо ценно более всего тем, что оно направляет человека к Богу?
– Да, и мы видим, что без участия самого человека оно невозможно. Например, Иисус не мог совершить чудес в своём родном городе, потому что землякам было трудно Ему поверить. Это такой двусторонний процесс. Действие Бога в жизни всегда предполагает общение, встречу. Оно не происходит автоматически и механистически.
– Ваша диссертация «Представление о святости в религиозной культуре Русского зарубежья» посвящена святым ХХ века. Этот век русской земле дал святых столько, сколько не принесло предыдущее тысячелетие. Менялось ли в церковной истории понимание святости? Повлиял ли на это ХХ век?
– ХХ век принёс не большее, чем за две тысячи лет, число святых, а большее число именно мучеников. В первые века действительно было много мучеников, но ХХ век перекрыл это количество. Хотя, конечно, святых очень трудно подсчитать, потому что есть прославленные святые и есть святые, которые могут быть прославлены только у Бога, и никто этого никогда не отрицал.
– Прославленные у Бога могут не совпадать со списками канонизированных святых?
– Ещё как могут не совпадать. Церковь знает таких людей, как император Юстиниан, который у нас прославлен, но это вызывает большие вопросы у тех, кто занимается святостью. Бывают канонизации совершенно политические, как, например, канонизация Николая II – члены патриархийной комиссии по канонизации видели много препятствий к прославлению последнего российского императора, потом нашли такой компромиссный ход – канонизировать членов семьи Романовых в чине страстотерпцев, чине, где акцент ставится на христианском принятии насильственной смерти, а не на том, как человек жил.
Ангел показывает Юстиниану модель Собора святой Софии. Фото: Герберт Коул/Wikipedia– У нас в Екатеринбурге сейчас рядом с местом зверского убийства большевиками царской семьи развевается красное полотнище с серпом и молотом. Практически флаг убийц стоит в сотне метров от места, где пролилась кровь этих людей – верующих, конечно. Это вызывает горькие чувства.
– В этом выражается какая-то шизофрения нашей жизни, это трудно комментировать. Что касается представления о святости – оно не то чтобы поменялось, просто святость всегда открывается через Евангелие, прежде всего через Иисуса Христа и его судьбу. Эта судьба очень далека от того образа, который нам предстаёт даже на иконах – например, как царь со скипетром на сияющем престоле. Мы понимаем, что это символ Его прославления в Царстве Небесном. В Евангелии есть образы Его земной святости: Христос с друзьями, Христос в общении с простыми людьми, Христос, исцеляющий прокажённых, Христос на Голгофе или Христос, которого кладут во гроб и его обнимает мать, и так далее.
Или мы видим святую жизнь апостолов – насколько она сложна, трудна, насколько противоречива с точки зрения славы человеческой и человеческой правды. Какая там слава? У всех труднейшая судьба, почти у всех мученическая кончина. Новозаветные тексты – Евангелия, Деяния, послания – во многом являются прототипами будущих житий святых. Евангелие – это по сути житие Христа. Деяния апостолов часто называют житием церкви.
В какой-то момент Константиновской эпохи*, уже после VI века, произошёл один очень важный казус, о котором знают специалисты. При численном росте церкви, большей централизации и унификации её устройства, всё большем размывании представлений о членстве в ней, а также нехарактерном для христианства смещении акцентов в сторону обряда и культа жития святых стали писаться совершенно по-другому. Их авторы ориентируются уже не на евангельские истории, не на евангельские тексты – с точки зрения всего, вплоть до стиля, а на античные биографии. Древние жития мучеников, можно сказать, документальны: это акты допросов и описания публичной казни, которые приводятся для свидетельства христианам, как погиб их собрат. Это было очень похоже на евангельские тексты. Эти мученические акты до нас практически не дошли – начиная с VI–VII веков их стали переписывать по образцу биографии античного героя. Это уже совсем другой образ, не похожий на Христа, который на ослике входит в Иерусалим. Настоящий герой должен быть бесстрашным, должен въезжать в столицу на коне, отвечать на вопросы врагов, как настоящий ритор, стоя в красивой позе. Можем вообразить позу Аполлона – вот это герой. Не так Христос стоял перед Пилатом, и никакого красивого слова Он там не произносил, а был подвержен прямому насилию и унижению, что было невозможно в античной ситуации.
У Аверинцева в «Поэтике ранневизантийской литературы» есть замечательная глава про унижение и достоинство человека, где он говорит про эти два образа героя и сопоставляет Христа с Сократом. Сократ свою героическую мудрую предсмертную речь произносит с неким пафосом, которого даже тени нет и не может быть в ситуации христианского мученичества. И вот изменилась социальная ситуация, вера стала использоваться в качестве государственной идеологии – и жития переписывали, исходя из этого.
Поэтому так замечательны и важны для нас новые жития ХХ века, потому что в них снова появляется свежий воздух, в них также нет пафоса. Уходят все эти византийские надстройки последних полутора тысяч лет – имперские, иерархические. Снова появляются протоколы допросов – правда, как знают специалисты, опираться на них, как на документы Римской империи, уже не получится: программа советских гонений предполагала не только физическое уничтожение церкви и её святых, но и их оклеветание. В протоколах ОГПУ-НКВД много подлога и лжи. Христиане снова оказываются очень уязвимым народом. Сергей Сергеевич Аверинцев говорил, что ХХ век нас вернул к временам «Послания к Диогнету», где про христиан говорится, что это люди, у которых нет своего отечества – их отечество на Небесах. Каждая чужбина им отечество, каждое отечество – чужбина. Вернулись времена, когда уже кроме веры, любви, надежды часто не на что опереться.
В культуре Русского зарубежья мы видим замечательные образцы новых житий. Особенно здесь интересна мученически погибшая в Равенсбрюке мать Мария (Скобцова) со своим сборником «Жатва духа», в котором она берёт византийские жития, много раз переписанные разными авторами. Самый известный из этих переписчиков – Симеон Метафраст. Метафраст – это и значит перелагатель. Потом их переводили на русский язык, а Димитрий Ростовский их очень интересно отредактировал. Он убирал лишние чудеса, которые ему казались слишком фантастическими, редактировал стиль, стараясь делать этих святых более близкими для своих современников.
Мария (Скобцова). Фото: общественное достояниеМать Мария их заново переписывает уже после Димитрия Ростовского. И мы видим здесь новое представление о святости, которое на самом деле не новое, а просто евангельское. Она показывает, что главные чудеса святого – это не хождение по водам, которое, допустим, было описано в житии Иоанникия Великого, а то, что он знает, что нужно сделать в ситуации полного уныния самой лучшей монахини лучшего монастыря, чем ей можно помочь. Это чудо оказывается у матери Марии на первом месте.
– Удивляют ваши слова о новом возвращении ко Христу в представлении о святости. Я вспоминаю фразу псалма «оскуде преподобный», или по-русски «не стало праведных», которая в ХХ веке стала расхожей. Её, например, любил повторять Алексей Петрович Арцыбушев – духовный писатель, исповедник. Как будто наоборот какое-то творческое движение в церкви, горение духа, святость стали сходить на нет. А по-вашему получается совсем другая картина. Сейчас снова время святости или оно опять закончилось в ХХ веке?
– Нет, я бы не сказала, что сейчас время святости. Но сейчас то самое время, когда нам надо было бы осмыслить эту святость. Мы её не осмыслили, поэтому опять возвращаемся к тому, что было до этого прорыва в ХХ веке. С одной стороны, приход к власти большевиков подорвал нормальное течение жизни, в том числе и церковной. А с другой – сама эта «нормальная жизнь» во многом превратилась в рутину, и это не случайно. Это симптом, что полуторатысячелетняя эпоха государственного христианства, противоречивая и неоднозначная, исчерпала себя. Но вместе с тем открылось и что-то совершенно новое, чего не было в истории. Христиане встали перед новыми вызовами, искали и находили ответы на них. Но мы эти ответы, найденные новомучениками, ещё не усвоили.
– Можно назвать главные открытия новомучеников ХХ века, которые мы должны осмыслить и усвоить?
– Как исследователь жизни и служения матери Марии, её представления о святости я могу, загибая пальцы, быстро и четко назвать. Первое: святой – это человек, который не может жить отъединённо, сам по себе. Для него связь с ближним абсолютно приоритетна и обязательна. Отношения с другими людьми у христианина теперь выстраиваются так, что Христос в этих отношениях оказывается в центре, а не устроение благополучного быта, например. Поэтому первое её открытие – святость как соборность.
Второе – можно назвать его личностным открытием. Главное – это другой человек, а не ты сам. Это сказывается в её творчестве совершенно неожиданно. Например, в название жития она выносит имя святого человека и грешного человека, который не канонизирован, но ради которого этот святой прожил свою жизнь так, чтобы другой – его брат, друг, иногда враг – был спасён. Святость обретается не аскетическими подвигами, она открывается тогда, когда ты заботишься о другом больше, чем о себе, и даже готов, как апостол Павел говорил, сам быть отлучён от Христа, чтобы другой был со Христом. Здесь евангельская новизна – она всегда новая.
Картина Тициана «Спаситель мира». Фото: Государственный ЭрмитажТретье: святой – это человек, который живёт служением. Он всегда слуга. Он всего себя посвящает другому, другим живёт, но прежде всего живёт Богом. Для матери Марии центром является именно общение с другим человеком, его поддержка и оправдание. Она искала и находила необыкновенные всегда новые слова для поддержки людей, тратила на них время, силы и все свои ресурсы.
Надо вспомнить и ещё одного замечательного агиографа, Георгия Петровича Федотова, он тоже «метафраст». Его знаменитая книжка «Святые Древней Руси» – это переписанные жития, где в фокусе – отношение к святости богословов, философов, писателей русского религиозного возрождения. Борис Зайцев, написавший в те годы «Житие Сергия Радонежского», говорил, что после революции русские тексты о святых – это совершенно новый взгляд на святость. Многие их писали в поисках примеров для воцерковления молодёжи, которая пережила революцию, гражданскую войну и изгнание. Как ты ей дашь жития святых византийского типа, где сплошной елей, высокие благочестивые слова, которые не имеют отклика у людей, подолгу живших в ситуации смертельной опасности, голода, чужбины, потери близких.
И вот Федотов в заключение своей книги написал, что сейчас рождается эпоха небывалого цветения святости. Он, конечно, имел в виду новое мученичество, но одним из важных признаков он назвал новый мистицизм – прорыв в сфере духа, подразумевая те открытия, которые совершат современные святые. Это первое, а вторым он назвал восстановление разорванных связей церкви и культуры, обретение нового единства этих важнейших сфер жизни.
– А может быть святым человек, который себя не причислял ни к какой церкви? Может он быть носителем благодати Святого Духа, идти по пути Христову? Церковь не только в наше время у многих вызывает сомнение и подозрение из-за связи с политикой, идеологией, просто из-за клеветы, которой на церковь льётся огромный поток.
– Есть. Я даже знаю таких людей.
– Можете имя назвать?
– У меня есть живой пример – наш декан Галина Ивановна Зверева. Я просто всё время смотрю, как она поступает. Она во всех ситуациях всегда платит своей собственной монетой, своей собственной жизнью, своим собственным здоровьем, а иногда просто своими деньгами, решая проблемы других людей, закрывая их собой от зла. Она поступает совершенно по-христиански при том, что она человек нецерковный, как она и сама о себе говорит. И ещё такие люди, конечно, есть. Дух дышит где хочет. Человек – это тайна, дух человеческий, сердце человеческое – это тайна, и Господь в эту тайну может войти. Он удивительным образом находит своих почитателей там, где нам искать было бы трудно. В этом моя надежда и вера.
Галина Ивановна Зверева. Фото: sfi.ru– А есть у вас свой список святых людей, неканонизированных?
– Таких людей вообще очень много. Для меня это прежде всего академик Сергей Сергеевич Аверинцев. Недавно мне довелось делать доклад о проповедничестве отца Виталия Борового на конференции «История, факт и мысль» в Московской духовной академии. Отец Виталий – человек настоящей святой жизни, сложной, трудной, но очень огненной. Его слово, которое нами пока тоже не усвоено, ведёт нас к пониманию святости. Интересна его проповедь, сказанная 7 ноября 1977 года в Елоховском соборе, где он говорит, что нас ждёт новая эра почитания современных святых, исповедников, мучеников, подвижников. Он не боялся такие вещи говорить. Причём интересно, что эта проповедь была сказана в юбилей революции – 7 ноября (19)77 года.
Надо назвать и моих любимых отца Анатолия Жураковского, архимандрита Спиридона (Кислякова), архимандрита Сергия (Савельева), епископа Макария (Опоцкого), целого сонма прославленных и непрославленных святых Александро-Невского братства, отца Александра Меня, архимандрита Тавриона (Батозского), отца Александра Шмемана. Тут несть числа, конечно.
* Период церковной истории середины IV – начала ХХ века связывают с именем первого императора-христианина Константина Великого (ок. 272–337 г.), после которого христианство стало государственной религией Римской империи.
