Эта тема напоминает океан, и поэтому я поделюсь только беглыми соображениями. Сразу хочется указать на ряд нюансов. Во-первых, думая о современности, здесь требуется всё время обращаться к истории. Во-вторых, существует не только отношение русского народа к церкви, но и отношение церкви к русскому народу, взаимно обусловливающие друг друга. В-третьих, можно говорить не только об отношении русских к церкви, но и об отношении русских к христианству, потому что первое и второе не совсем одно и то же.
Священник Георгий КочетковКогда речь идёт о христианстве, о православии – тут актуализируется всё самое лучшее, что было в нашей истории, а когда речь идёт о церкви – возникают множественные напряжения, потому что не всегда церковь находится на высоте своей христианской проповеди.
Начать своё рассуждение я хотел бы сегодня как раз с констатации одного немаловажного исторического факта: крещение Руси было поздним. Бо́льшая часть европейских народов к 988 году уже приняла христианство, а Византия была не просто сложившимся организмом, но – хуже того – она уже переживала упадок своей православной традиции. Причём упадок серьёзный – почитайте, скажем, труды Симеона Нового Богослова. Он свидетельствует в конце IX века о том, что иерархия не способна ни на что, кроме совершения богослужений; лучше бы ей даже не принимать исповеди, а доверить это монахам, старцам-мирянам. Настолько люди в сане далеко отстояли от Христа… Даже эпоха схоластики – и та была не в начале своего пути.
Какие акценты в вере и религиозности ставила Восточная христианская церковь того времени? Главный акцент – на церковной красоте плюс на сложившейся практике симфонии церковной и государственной властей. Став далёкой византийской провинцией (номер нашей митрополии был аж 64-м!), Русь надолго восприняла именно такой образ православия.
Вскоре последовал 1054 год и разрыв с Западом. Конечно, в тот момент Запад был менее развит, чем христианский Восток, но он имел свою оригинальную апостольскую традицию, которая дополняла Восток. В частности, он уделял больше внимания Христу и человеку как таковому – то есть был более открыт к слову, проповеди, учению. На Востоке же осталась традиция, ориентированная на стяжание Духа Святого.
Диспут между католиками и восточными христианами. Иллюстрация 1290 годаОтсюда исихазм, стремление к созерцанию и умилению, красоте богослужения и икон. Византия не прославилась большой добротой, однако традиция сострадания и милосердия существовала не только на Руси, но и там. А вот с научением и проповедью везде на Востоке дело обстояло хуже.
Плоды нам известны: на Руси народ не очень хорошо знал свою веру. Даже иерархи иногда страдали безграмотностью, что уж говорить про мирян. Русские люди могли умиляться красоте и доброте, связанной с православием, они сострадали Христу, но победу Бога над смертью, злом и грехом, само чудо Воскресения относили сугубо к загробному миру. Задача преображения жизни «здесь и сейчас» не стояла перед верующим человеком, и отсюда вырастала проблема личной ответственности, которая всегда оказывалась у нас заниженной. Я бы отметил это как характерную черту нашей жизни. Если какая-то ответственность и возлагалась на человека, то это была ответственность «ветхозаветного типа»: не за преображение себя и мира, а за исполнение некоторых внешних норм и предписаний. Вспомним здесь хотя бы наш «Домострой», построенный на книгах Премудрости из Ветхого завета.
Соответственно, для христианского русского народа стала характерна определённая пассивность, которую ещё иногда называют «женственностью». По Феликсу Разумовскому (историк, публицист – «С»), например, главное в православии – женская красота, бесконечное терпение и послушание всякой власти. Но такие настроения, какими бы умилительными они ни были, направляли народную жизнь не к новой эпохе Духа Святого, а к нормам и стандартам жизни Ветхого завета, правда, нередко без его изначальной жестокости, а также к тому, чтобы проявлять свою свободу в виде вольности, в движении вширь, а не вглубь. Именно поэтому наша вера часто оказывалась неукоренённой во всей жизни, связанной с суевериями и сластолюбием, подверженной расколам.
В этой связи очень интересно обратить внимание как раз на русские секты: они тоже обычно носили ветхозаветный, законнический характер («иудействующие», иеговисты=ильинцы и проч.). Нехватка глубины в воспринятой православной вере порождала запрос на всякого рода сомнительную мистику – отсюда массовое принятие масонства, а также постоянное обращение к мистике «родной земли», которую надо защищать, перед которой надо каяться и так далее (вспомним Достоевского).
Радение хлыстов. Хлысты – одно из старейших русских внецерковных религиозных течений (сект), практивовавших обряд самобичевания.Пассивность русского духа приводила к тому, что часто наше принятие других и другого не имело необходимых границ: даже вселенская отзывчивость оборачивалась нетрезвенностью, идеализмом, просто каким-то небожительством. Хотя – и это важно – у неё были и свои несомненные достойные плоды, а именно уникальные русские дружелюбие, братскость и коммюнотарность (общительность и общинность).
Закончить исторический обзор хочется резко: в ХХ веке русская земля, как и её народ и культура, погибли. То, что пробивается сейчас, имеет только отдалённое сходство со старым русским миром, его сильными и слабыми сторонами. Однако их нам всё равно важно знать, чтобы искать свою дорогу в будущее, продумывать свою программу возрождения страны, народа и церкви.
Первичной здесь должна быть мысль о покаянии – национальном и церковном – за всё то зло, которое захлестнуло страну после революции 17-го года. Основываясь на реальном покаянии, уже можно будет укреплять веру в Бога и в человека, освобождаться от суеверий и пережитков прошлого.
То, что нам нужно поменять традицию отношения к человеку, даже говорить излишне. Без этого пробиться к вере, ко Христу, к людям не удастся. Или мы совершаем просто формальный акт, прислоняясь к церкви как к тёплой стенке, где «всё понятно» и всё «по послушанию».
Точно так же нам нужно новое отношение к порядку, праву и справедливости – чтобы место «вольности» заняла внутренняя и внешняя свобода. Внутренняя свобода как раз воспитывается благодаря уважению к человеку, а внешняя вырастает из подлинного бескорыстия. Соответственно, требуется серьёзно пересмотреть и наше отношение к собственности и ответственности за неё.
Очень важно последовательно противопоставлять всё русское и советское и в связи с этим необходимо признать тотальный геноцид и ограбление русского народа большевиками и коммунистами.
Что касается морального, нравственного состояния общества, очень тревожной мне кажется ситуация отсутствия сейчас общепризнанных авторитетов. Хорошие люди есть, я уверен, есть даже святые, и не один, но никто их не видит и не ведает. Кто сейчас игумен земли Русской? Царь? Патриарх? Президент? Сергий Радонежский? Трудно ответить на этот вопрос. У греков, в греческих церквах, к слову говоря, такой авторитет есть – его признают даже те, кто его совсем не любит, есть он и в Западной церкви, а вот у нас – никого, и это, на самом деле, большая проблема.
По-видимому, требуется возродить традицию печалования нашей церкви за русский народ и за каждого русского человека, которого можно считать хотя бы потенциальным христианином, чтобы бесконечный раскол Русской церкви и русского общества постепенно преодолевался.
Василий Суриков. Утро стрелецкой казни. Отказом царя помиловать стрельцов в 1698 году завершился обычай печалования патриарха за осуждённыхЗдесь начало всему могло бы положить и покаяние нашей иерархии – в первую очередь за неоправданное сотрудничество с антирусской советской властью и так далее.
Я вполне согласен с тем, что само́й Русской церкви нужно изменить отношение к русскому обществу и русской культуре. Между ними очень много непонимания – и есть, и было: вспомним, например, высказывания святых оптинских старцев о Достоевском и Толстом. Но здесь, конечно, требуется какое-то взаимное движение, потому что наша интеллигенция до сих пор часто проявляет себя и как антихристианская, и как антирусская сила. Пересмотреть свои позиции следовало бы и ей.
Церковь в России способна стать цивилизованной и в какой-то мере комфортной для людей. Нам надо перестать «молиться ногами», то есть выстаивать длинные службы. Надо понять, что главная задача церкви – это не освящать всё подряд (от куличей до ракет), а призывать всех к преображению реальной жизни. А значит, и к участию церкви в жизни здесь и сейчас, на этой земле, несмотря на её тяжёлое состояние. Чтобы такой призыв стал всем слышен, придётся преодолевать клерикализм и обрядоверие и с новой силой заняться миссией и катехизацией.
И ещё надо радикально поменять «общецерковное» представление о смирении, послушании и терпении, выродившиеся в невесть откуда возникший принцип: «в церкви всё должно быть по благословению». Даже в Ветхом завете так не было: вспомните пророков! Ни один святой отец такие идеи не высказывал, а мы берём эту мысль на вооружение, иссушая и без того небогатую церковную жизнь, не допуская в ней ни свободы, ни творчества.
В Русской церкви, которая могла бы быть привлекательной для массы совестливых людей, которая могла бы трудиться над возрождением нашей земли, конечно, не место никакому «крепостному праву». Общины и их священнослужители должны стать самостоятельными и ответственными, и никто в церкви не должен присваивать себе церковные таинства и право на причастие.
В конечном итоге всё это говорит о главном – о срочной необходимости и требовании возродить общинность и соборность нашей церкви. Это, в свою очередь, отвечало бы задачам возрождения лучших традиций русского народа, начиная с его здравого отношения к христианству.
– Спасибо за попытку целостного взгляда. Мой вопрос касается самой постановки темы: как Вы думаете, где проходит та черта, тот «раскол», который отделяет русских от церкви и церковь от русских?
– Думаю, большая беда для нашего народа всегда была в том, что любая власть воспринималась им не как своя – будь то княжеская власть или церковная. Ведь часто нашу церковь возглавляли «варяги», и даже если предстоятели были «своими», то никто их толком не избирал и поэтому никто за них ответственности не нёс. Отсюда и «раскол» между русским народом, особенно простонародьем, и Российской церковью, особенно иерархией. Да и церковная традиция в основном складывалась не у нас, не на Руси или в России.
Виктор Васнецов. Приглашение варягов. Рюрик и его братья прибывают в Старую Ладогу– Мне кажется, у Вас слишком пессимистическое отношение к тому, как развивалось православие на русской почве. Между тем я занимался контент-анализом русских поговорок и могу заметить, что вся картина мира русского человека богоцентрична. Не только красота, но и нравственность христианства представляла для нас большую ценность. И русское государство – вплоть до 1917 года – обеспечивало успешность христианским идеям на русской почве.
– В Ваших словах есть доля правды, но не всё о нашей стране можно узнать, обращаясь к литературе или фольклору. Конечно, у нас была и нравственность, и красота, и доброта. Я, впрочем, сознательно делал акцент на трудностях. А вот вопрос о государстве, которое «обеспечивало успешность христианству», мне кажется более спорным. Не случайно же у нас были благочестивые князья и даже государи, но посмотрите, как мало среди них было святых. Дмитрий Донской был канонизирован совсем недавно, причём это отнюдь не бесспорная канонизация, как и в случае с Николаем II, несмотря на его ужасное убийство без суда и следствия.
– Мысль о том, что мы приняли упадочное христианство, – спорная. Культурологи, во всяком случае, могут с Вами не согласиться, ведь в искусстве Византии той поры упадка не было. Вторая сторона дела – не прими мы христианство от Византии, мы приняли бы его от Запада и стали бы ещё более далёкой западной провинцией. Стало бы нам от этого лучше?
– Жизнь всегда была противоречивой. Можно вспомнить о рождении исихазма в IX–X веках. Это точно было замечательное христианское явление. Но всё-таки я очень доверяю прп. Симеону Новому Богослову. Вспомним, насколько яркие у него описания церковной жизни! К тому же мы помним, что было с верой Византии немного раньше, во время иконоборческого кризиса, когда верующие подмешивали красочки с икон в причастие и т.д. Что касается Запада, то стань мы его провинцией – да, нам было бы ещё хуже. Но здесь интереснее другой вопрос: как случилось, что Запад потом обогнал и нас, и Византию? В Византии было классическое образование, однако греки вскоре потеряли его. Долго не было его и у нас. Однозначности в суждениях я бы избегал.
– Как бы то ни было, наше крещение было поздним, и есть что-то, что в нём нас тревожит. В частности, то, что это было крещение властью: крещение князем своих подчинённых. Это не святая Нина. Не поэтому ли княжеская власть у нас навсегда оказалась связана с освящением?
– Ситуация с нашим крещением не исключительная, она вообще характерна для всего константиновского периода жизни церкви. Практически все народы, которые крестились в это время (Польша, Скандинавия), приводились к христианской вере властью. Причём во многих странах – почти везде – всё было куда жёстче, чем у нас. В XI–XII веках распространение христианства на всей Руси имело свои славные страницы. И так было вплоть до прп. Сергия, Андрея Рублёва и миссии святителя Стефана Пермского. Поэтому я бы не акцентировал внимание лишь на роли св. князя Владимира. А в целом об отношении русского народа к власти я уже говорил.
Крещение русских. Миниатюра № 58 «Хроника Манасьева»– Как вы относитесь к тому, что сегодня церковь фактически воспроизвела светскую систему управления с её так называемой «вертикалью власти»? Чуть более свободной она, кажется, была только до XV века. Что случилось потом? Это католическое влияние?
– Если говорить о современности, то нынешняя клерикальная система выстроена действительно во многом под влиянием обаяния католической церкви. Но на Западе все эти этажи иерархии появлялись постепенно, с годами они чем-то уравновешивались, и поэтому сегодня они не вызывают такого отторжения, как наш клерикализм. И потом, не всё у нас можно объяснять католическим влиянием. Здесь очень существенен опыт ХХ века, тяжело отразившийся на нас в том смысле, что и архиереи сами перестали верить в Церковь.
Я помню, как ещё в 90-е годы один епископ говорил об окружавших его священниках: «Что мне с этими бандитами делать?». И правда, некоторые из них были немного похожи на бандитов, а некоторые открыто или не открыто сотрудничали с органами… И сейчас такое есть. Неверие же в Церковь – это огромная проблема, это ведь спор с самим Символом веры. И выстраивание жёсткой вертикали в церкви – прямое следствие такого неверия. Получается, что кроме как на жёсткую руку ни на что другое в управлении церковью полагаться не получается. Но ведь так нельзя. Иначе Христовой Церкви у нас просто нет.
– Кажется, в нашем разговоре главное – нащупать, кого называть русским народом, а кого – церковью. Ведь в каком-то смысле русский народ – как почти поголовно крещёный – и есть церковь. А в каком-то смысле нет. Как здесь разобраться, что одно, а что другое?
– У нас остаётся колоссальная проблема дисконтакта, даже подчас отторжения русского народа от нашей же церкви, потому что наша церковь давно уже не говорит на языке своего народа и не выражает его интересов. С одной стороны, нашим людям хочется света, хочется стать более приличными – и многие с надеждой смотрят на христианство. Но при этом к церкви как институту у них доверия мало. У нас же есть общая проблема: люди не понимают, как им надо по-христиански общаться. Обычно же круг тем, которые принято обсуждать со священником, до смешного узок и далёк от реальной жизни. И нужно этот порочный круг порвать, преодолеть барьер взаимного неуважения, недоверия, непонимания.
Фото: publicdomainpictures– Лично у меня большой скепсис вызывает возможность народного покаяния. Я наблюдаю в окружающих людях большой интерес к само́й идее, лежащей в основании СССР. Да, реализация этой идеи людям часто не нравится, но сама идея ими воспринимается с сочувствием.
– Я вполне отдаю себе отчёт, что общенародное покаяние сейчас немыслимо. Даже покаяние президента или патриарха от лица всего народа невозможно. К тому же для такого высказывания и действия эти люди должны быть настоящими авторитетами для народа, а авторитеты в современной России отсутствуют. Однако нам надо двигаться в этом направлении. Нам без возвращения к Богу и ко Христу никак нельзя. Если необходимость «прийти в себя», отказаться от наследия большевизма будет осознана хотя бы в небольших элитарных собраниях, то это уже будет иметь для всех принципиальное значение.
– У меня два вопроса. Первый: вы хорошо описали византийское наследие нашей церкви, но есть ли у нас что-то, выросшее из сугубо русского корня? И второй: вы говорили о необходимости покаяния Русской церкви, в том числе иерархии. Как вы представляете себе это покаяние? Это некий акт?
– Второй вопрос – самый простой. Покаяние – это возвращение к Отцу. Значит, нужно, чтобы церковь, иерархия, как и сам русский народ, вернулись к Богу, чтобы они пришли в себя. Внешняя форма здесь может быть разной: бывает покаяние индивидуальное, личное, общецерковное, общенародное… Вспомним, что даже в XVII веке Алексей Михайлович каялся за своего деда, Иоанна Грозного. Покаяние – это определённый дух и благодать, которая нисходит на людей, открывающих Богу своё сердце.
А на первый вопрос я бы хотел ответить словами Николая Бердяева, который считал наш народ самым коммюнотарным в мире. В любом случае, братское начало всегда было в нашем народе, и оно сильно являло себя в жизни, что очень важно. Русские люди могут объединяться и общаться, а общение – это вещь глубочайшая, она от Бога. Не случайно слово «причастие» означает «приобщение».
