«А ведь Бог-то Иону не оставил!»

Недавно читали с друзьями Книгу пророка Ионы – кто-то перечитывал, а для кого-то это был первый опыт. В такой комбинации вышло интересное обсуждение. Самое сильное слово было у одного из «новеньких» – Дениса, который так по-простому воскликнул: «А ведь Бог-то Иону не оставил!». Я же вспомнила, как сюжет про Иону осмыслил русский поэт Олег Чухонцев

Картина Питера Ластмана «Иона и кит». Фото: Global Look Press

Картина Питера Ластмана «Иона и кит». Фото: Global Look Press

Старая история

Сюжет о покаянии и спасении великого грешника – или даже целого народа-грешника – прочно вошёл в русскую культуру, став одним из её архетипов. Архетипом, корни которого лежат в библейской истории о пророке Ионе. По жанру эта книга Ветхого завета разительно отличается от остальных пророческих текстов, являясь скорее притчей или новеллой, но не пророчеством в чистом виде. Академик Сергей Аверинцев видел в ней «необычное сочетание большой серьёзности с гротескным юмором». В основе книги – тема всеобщего покаяния. В этом конкретном случае – в лице жителей ассирийского города Ниневии. В истории Ионы это сопровождается ещё и древним сюжетом путешествия человека в царство мёртвых и чудесным из него спасением.

Среди множества сюжетных пластов Книги пророка Ионы можно выделить, во-первых, историю конкретного человека, его непослушания, отпадения от Бога и возвращения к Нему, а во-вторых, возможность избранничества Божьего для каждого человека.

Наверное, стоит коротко ввести в курс дела. Бог призывает Иону идти в «великий город» Ниневию и возвестить, что дни его жителей сочтены, ибо Господу известны «их злодеяния». Иона не то чтобы мечтал о такой участи, поэтому, услышав призыв Божий, тотчас же отправился в другую сторону – в город Фарсис, что на территории современной Испании. По пути он попал в шторм и пришёл в себя во чреве кита – в оригинале «большой рыбы». Оттуда незадачливый пророк возопил к Богу, Тот его спас и вновь послал в Ниневию. Нехотя Иона пошёл пророчествовать, город его услышал, покаялся и… был спасён к великому разочарованию пророка. Это если коротко о контексте. 

Благодаря своей общечеловеческой актуальности этот сюжет часто проявлялся в мировой литературе. Вот и современный нам русский поэт Олег Чухонцев не удержался в своё время – в 2002 году – и написал стихотворение «Вот Иона-пророк, заключённый во чреве кита…».

Вот Иона-пророк, заключённый во чреве кита,

там увериться мог, что не всё темнота-теснота.

 

В сердце моря, в худой субмарине, где терпел он, как зек,

был с ним Тот, Кто и ветер воздвиг, и на сушу изверг.

 

И когда изнеможил, когда в скорби отчаялся он,

к Богу Сил возопил он и был по молитве спасён.

 

По молитве даётся строптивость ума обороть:

Встань, иди в Ниневию и делай, что скажет Господь.

 

Ах, и я был строптив, а теперь онемел и оглох,

и куда мне идти, я не знаю, и безмолвствует Бог.

 

Не пророк и не стоик я, не экзистенциалист,

на ветру трансцендентном бренчу я, как выжженный лист,

 

ибо слаб я и обременён расточительством лет,

я властей опасаюсь, я микроба боюсь и газет,

 

где сливные бачки и подбитые в гурт думаки,

отличить не могущие левой от правой руки,

 

как фекальи обстали и скверною суслят уста.

Врёшь, твержу про себя я, не всё темнота-теснота.

 

***

 

Вырывающаяся из рук корабельная снасть

не даёт кой-то век уже судну в порт приписки попасть.

 

На кого и пенять косолапым волкам, как не на

пассажира уснувшего, под которым трещит глубина.

 

Растолкать? Бросить за борт? Покаяться? Буря крепка,

берег твёрд, и за кормчим Невидимая Рука.

 

Не пугайся, Иона, у нас впереди ещё Спас,

ещё встанет растеньице за ночь и скукожится враз.

 

Так что плыть нам и плыть, дни и луны мотая на ось,

на еврейский кадиш уповать и на русский авось.

Олег Чухонцев. Фото: Aleksandr Veprev/Wikipedia
Олег Чухонцев. Фото: Aleksandr Veprev/Wikipedia

«От себя-то убежать можно…»

Главная тема стихотворения – тема плавания и продолжения пути через тьму, через царство смерти. Уже само название отсылает нас к Священному писанию, к непослушному пророку Ионе. Герой – не только ветхозаветный Иона, но и современный нам лирический герой – проходит испытание путешествием чрез тьму окружающей нас реальности, словно пребывая «во чреве кита».

Уже в первых строчках автор «знакомит» нас с несчастным Ионой, с его злоключениями и с тем путём, который может вывести из этой ситуации «темноты-тесноты».

Но даже в том состоянии, в которое Иона сам загнал себя непослушанием, он не был одинок. Господь был с ним, несмотря на наивное желание пророка спрятаться: «был с ним Тот, Кто и ветер воздвиг, и на сушу изверг».

В стихотворении библейский сюжет и российские реалии накладываются друг на друга, и получается картина наших дней, содержащая даже обличительную речь, направленную в адрес правителей современной Ниневии:

где сливные бачки и подбитые в гурт думаки, 

отличить не могущие левой от правой руки, 

как фекальи обстали и скверною суслят уста. 

Врёшь, твержу про себя я, не всё темнота-теснота 

Здесь автор хулиганит и нарочно смешивает разноуровневую лексику: славянские слова соседствуют с современной, зачастую сниженной лексикой, а та, в свою очередь, сменяется прямой цитатой из Библии. 

Удивительно, что в стихотворении со столь явно выраженными библейскими мотивами Чухонцев неоднократно обращается к «туалетной» тематике: «сливные бачки», «фекальи обстали», «скверною суслят». Причём в последних двух примерах сниженная лексика выступает в непосредственной связке с устаревшей и даже поэтической. 

И в этом тоже видится веяние времени. Когда стихотворение было написано, по телевидению и на страницах газет вовсю смаковалась та же самая «туалетная» тема как пример новой власти, готовой «всех мочить» и в то же время абсолютно не готовой к покаянию…

«Думаки». Что мы знаем про про них? Они и жители Ниневии, ибо не знают, где право и где лево. Но они же и скот, поскольку «подбиты в гурт».

Тогда возникает вопрос: а кто же согнал их в стадо? Кого всё-таки нужно призывать к покаянию?

К сожалению, пока эти вопросы остаются без ответа.

Иона такой Иона

Стихотворение можно рассматривать как итоговое для самоопределения лирического «я» героя, как своеобразный результат его поисков и испытаний.

Как ветхозаветный  Иона в своё время бежал от призыва Бога, не желая пророчествовать ниневитянам, не веря в возможную действенность этих своих усилий, так и современный нам «герой» – поэт – тоже противится своему призванию. Здесь проступает и его строптивость, и сменивший её страх:

Ах, и я был строптивым, а теперь онемел и оглох,

и куда мне идти, я не знаю, и безмолвствует Бог.

Не пророк и не стоик я, не экзистенциалист,

на ветру трансцендентном бренчу я, как выжженный лист

Страх, который, как подчёркивает поэт, со временем лишь увеличивается, приобретая гротескные формы: «я властей опасаюсь, я микроба боюсь и газет…».

Образы судьбы как корабля и «тихой гавани» как ускользающей цели пути показывают, каким безрассудством оказывается нежелание исполнять вверенное тебе дело:

Вырывающаяся из рук, жилы рвущая снасть

кой-то век не даёт кораблю в порт приписки попасть.

Пророк, отказавшись быть орудием в руках Божьих, попадает в руки сильных мира сего, которые тоже всегда явно выражены. Это могут быть и рыбаки с «худой субмарины» (у ветхозаветного Ионы), и уже знакомые нам «думаки» (у Ионы, современного нам):

На кого и пенять косолапым волкам, как не на

пассажира уснувшего, под которым трещит глубина.

И когда, казалось бы, отчаяние неизбежно и нет никакой надежды, мы тем не менее можем найти выход, озвученный чуть выше:

И когда изнеможил, когда в скорби отчаялся он,

к Богу сил возопил он и был по молитве спасён.

По молитве даётся строптивость ума обороть:

Встань, иди в Ниневию и делай, что скажет Господь.

Будем живы

Почти в самом конце стихотворения присутствует ещё одна отсылка к тексту Писания, показывающая нам, что и в условиях современной России возможно простить врагов, желать их покаяния и спасения, понять и принять ценность жизни любого человека, что Господь готов снова и снова бороться за душу каждого человека:

Ещё встанет растеньице за ночь и скукожится враз…

Сила, помогающая выжить «во чреве кита», может идти от пророческого ощущения божественного присутствия – «у нас впереди ещё Спас».

Но Чухонцев написал свой текст не в IX веке до нашей эры, а спустя почти три тысячи лет, поэтому завершает его ироническим описанием сути современного упования на Бога, соединяя вместе и иудейские, и христианские, и языческие представления о вере, показывая полное их смешение:

Так что плыть нам и плыть, дни и луны мотая на ось,

на еврейский кадиш уповать и на русский авось.

Поэт на протяжении всего стихотворения соотносит себя то с имеющим исключительное призвание Ионой, то с уснувшими пассажирами потерявшего курс корабля. Таким образом,  авторское «я» оказывается всего лишь «одним из множества персонажей, а всё стихотворение – это история о новом Ионе, призванном проповедовать покаяние в Ниневии, бежавшем от этого, умершем, воскресшем из тьмы «чрева кита». 

Мы с детства знаем, что «поэт в России больше, чем поэт»: это пророк, указывающий путь стране, народу. Олег Чухонцев обыгрывает это, серьёзно, размышляя о том, может ли поэт, вышедший сломанным из переделок ХХ века, вернуть себе этот дар пророческого слова. 

Этот вопрос мог бы остаться открытым, если бы не ответ Дениса: «А ведь Бог-то Иону не оставил!».

Читайте также