Несколько лет назад я был на архиерейском обеде в Ташкенте, где митрополит Викентий спрашивал у прихожан расположенного на Боткинском кладбище Александро-Невского храма, слышали ли они что-то о чудесах, происходивших на могиле отца Бориса (Холчева). Настала тишина, тихо позвякивали ложки. Каких-то внятных посмертных чудес прихожане тогда не вспомнили ни одного. Нам, правда, одна женщина, продающая там цветы, говорила за два года до этого обеда, что какая-то её знакомая молилась отцу Борису и… забеременела, конечно. Я на обеде повторять этот рассказ не стал, и в наш фильм он тоже, простите, не вошёл. Мне видится, что главные чудеса и дары архимандрита Бориса (Холчева) другие. Об отце Борисе впервые я узнал, кажется, в 1993-м или 1994 году. Запомнились его болгарская фамилия на голубенькой брошюре «Огласительные беседы с крещаемыми». Тогда меня интересовало всё, что касается оглашения – научения христианской вере. Через пару лет, читая о мечёвских покаяльно-богослужебных семьях-общинах, я опять наткнулся на это имя и вспомнил о виденной когда-то голубой книжке. Я отыскал её, бегло проглядел, но к тому времени содержание того, что в ней написано, было мне так или иначе известно.
Духовенство Ташкентского собора 1958–1959 гг.: первый ряд, в центре — архиепископ Ермоген (Голубев) и архимандрит Борис (Холчев), слева направо — Серафим (Суторихин), прот. Федор Семененко, архимандрит Клавдиан (Моденов). Фото: biography.wikireading.ruНастоящая встреча с архимандритом Борисом (Холчевым) произошла у меня позднее – в 2002 году. Его выдающийся ученик отец Павел Адельгейм рассказывал нам об отце Борисе во Пскове, когда мы с братством были у него в гостях. В молодости в лице отца Бориса и его круга – епископа Ермогена (Голубева), архимандрита Серафима (Суторихина), инокини Евгении (Миллер), протоиерея Георгия Ивакина-Тревогина и других – он встретился в Средней Азии с благороднейшим интеллектуальным православием исповедников веры. Все они были бывшие зэка, вышедшие из тюрем и лагерей, друзья и родные многих из них были расстреляны, а некоторые и сами сидели в камерах смертников, как отец Борис и матушка Евгения, например. По силе, красоте и какому-то евангельскому аромату рассказы отца Павла были как предания первых веков христианства. Епископ в Ташкенте собирал гонимых служителей Христовых, устроил для них епархиальную гостиницу, нашёл способ давать священникам епархии сносную зарплату, построил красивый новый храм в годы начинавшихся хрущёвских гонений. Монах-настоятель в Самарканде устраивал на приходе приют для людей из разных уголков Советского Союза, ищущих подлинной веры. Когда власти пытались разогнать этот приход, «Георгиевский уголок», верующие молились, не покидая храма, несколько лет, пока настоятелю не разрешили вернуться. Инокиня преподавала иностранные языки в университете. Вышедший из лагеря смертельно больной учёный-математик принимал сан и становился знаменитым проповедником.
Инокиня Евгения (Миллер), фотография из следственного дела, 1929 год. Фото: psmb.ruАрхимандрит Борис (Холчев) был сердцем этого христианского дружества. В его судьбе соединились две очень живые, энергичные и радостные православные традиции: старчества – среди его главных наставников был Нектарий Оптинский – и общинно-братской традиции, потому что после Нектария его духовниками были основатель Маросейского мечёвского братства праведный отец Алексей Мечёв, а затем сын отца Алексея, отец Сергий Мечёв, духовник мечёвских общин, будущий новомученик. Во время последнего ареста отец Сергий передал отцу Борису духовное руководство мечёвцами, которое он и нёс до самой своей кончины в 1971 году. Съёмки фильма об отце Борисе – следующий этап нашего с ним знакомства, уже после мученической кончины отца Павла Адельгейма, – принесли в мою жизнь еще несколько откровений, без которых моя вера неполна, если вообще возможна.
Главное откровение: «Христианин должен быть мужественным». «Страх умаляет человека до степени бессловесного животного, – говорил отец Борис. – Истинные христиане всегда радостны и мужественны». Боязливый христианин – не христианин. Писать об этом мне страшновато: есть ли у меня столько мужества, чтобы не потерять веру и верность в определенных обстоятельствах, – вопрос. Но то, что боязливость косит наши православные ряды даже в мирное время, – это точно. Второе откровение – верой надо делиться в любых условиях, иначе сам её потеряешь. Когда мы показывали свой фильм про отца Бориса, в зале одна пожилая женщина сказала, что теперь она поняла, у кого в 60-е годы была на встрече о вере и Евангелии. Сколько, вы думаете, было людей во дворике ташкентского квартала, где жили евреи и баптисты и проповедовали православные? Около трёхсот человек! Соберём ли мы сегодня столько? Я слышал, что бабушки в те годы молились тихо у икон, ну кто-то отчаянный водил внуков иногда в храм. Во время пасхального богослужения на площади у Успенского собора в Ташкенте, где было трамвайное кольцо (в 60-е отменили трамвай), площадь была запружена молящимися. Архимандрит Борис принципиально не крестил младенцев, а взрослых – только после огласительных бесед, удостоверившись в их вере во Христа.
Третий справа в первом ряду – архимандрит Борис. Среди окружающих его клириков будущий исповедник протоиерей Павел Адельгейм (стоит за спиной о. Бориса, крайний справа во втором ряду). Фото: psmb.ruТретье – не стремись быть популярным и всеми любимым, просто будь собой. Круг друзей отца Бориса – тех, кого он приглашал по воскресеньям к себе на чай, – был очень ограничен. «Меня не приглашали, – спокойно, без ревности, рассказывал нам отец Михаил Котляров, которого отец Борис оглашал и крестил. – Там были отец Павел Адельгейм, матушка Евгения (Миллер), иногда отец Василий Евдокимов, хотя они были из одного мечёвского круга».
Инокиня Евгения (Миллер) с детьми отца Павла Адельгейма Иваном, Анной и Марией, 1970 год. Фото: psmb.ruВот ещё что может быть на первом месте: отец Борис знал, что ради главного приходится отказываться от неглавного, хотя, может, даже очень хорошего. У молодого учёного Бориса Холчева была написана диссертация, но, по совету Нектария Оптинского, он не стал её защищать, а рукоположился во диакона. А когда через много лет его продвигали в епископы и власти не позволили этому совершиться, говорят, он вздохнул с облегчением, понимая, что епископский сан при всей его важности сократит возможность общения с людьми, которым он помогал узнать Бога и жить по-христиански.
