– В позднесоветское время, в 70–80-е годы, было всё понятно: священник всегда был под колпаком, ему полностью запрещалось общаться с людьми – не только в храме, но и где бы то ни было, потому что, если об этом узнавал уполномоченный, то последствия были всегда плохие. Это не касалось только тех людей, которые работали на уполномоченных и прочих товарищей, контролировавших церковную жизнь советского государства. Народ не очень разбирался в этом, и священникам просто не доверяли, потому что знали случаи, когда сами священники сдавали кого-то. Но, видимо, и органами было запущено такое представление в народе, что, если вы придёте крестить кого-то, или венчаться, или отпевать, то священники вас непременно сдадут. Мало кто знал, что по закону не священник, а староста храма обязан был приносить документы о поступлении пожертвований за все требы в финансовые структуры. Органы, конечно, пользовались этим, выписывали все данные, и действительно получалось, что людей как бы сдают. И хотя это делалось по жёстким советским законам вовсе не священниками, но глубокое недоверие в обществе формировалось прежде всего к ним. Священника воспринимали как служителя культа, человека, который как бы вне советской системы, по принципу: «ходют тут всякие». Конечно, если это был какой-то церковный человек просто из народа, то такого священника любили, но в зависимости от того, как он служит – чаще всего по чисто эстетическим критериям. Выбирали более симпатичных, потому что ни на исповеди и нигде с ним не поговоришь, а вот как он службу ведёт, как поёт – это становилось важно. Особенно если человек был более душевный – таких, конечно, любили церковные бабушки.
Сейчас я на приходах бываю значительно реже, практически с середины 90-х годов я не нахожусь в этой среде регулярно. Но всё-таки я часто вижу и слышу священников и могу сказать, что они приосанились, почувствовали власть и свою силу, стали очень самоуверенными, неделикатными по отношению к людям, а иногда и по отношению друг ко другу. У священников, как правило, очень резкие, негативные суждения о жизни, о людях – не случайно в проповедях так много критики происходящего и так мало вдохновения. Я всегда удивлялся тому, какая жёсткая критика и церковного, и нецерковного начальства идёт в алтарях – такие разговоры вне алтаря ещё поискать! Не случайно стали это отслеживать, кое-кто стал даже устанавливать в алтарях видеокамеры, чтобы подглядывать и подслушивать. Именно в алтарях! В алтарях такой резко негативный настрой, несозидательный. Это такое злословие, но, правда, злословие из-за обиды или из-за несправедливости в отношении их самих. С вопиющей несправедливостью сталкивались практически все священники, кроме, может быть, каких-то особых любимчиков церковных и нецерковных властей, но таких не так уж много.
Георгий Кочетков. Фото: sfi.ruКак относятся к священникам в народе? Люди пытаются всё-таки найти кого-то «под себя», кто бы их устраивал, особенно в больших городах. Мне, повторяю, трудновато об этом говорить – у меня сейчас не такой многообразный опыт, но я, как и все, вижу, что к церкви сейчас в народе отношение критическое, даже с предубеждением, и ко всем священнослужителям такое же. Правда, поводы часто дают они сами – и архиереи, и священники, и те, кто так или иначе представляют церковь. От священника не ждут ничего доброго. Этот образ фундаменталиста, ограниченного толстого жадного попа, создан, конечно, искусственно, так же как в советские времена образ священника создавался госорганами и СМИ. Но всегда находятся люди, которые соответствуют именно такому образу, – их и показывают везде. И это жаль! Люди почти не знают просвещённых, хороших священнослужителей. Единственное – рекламируют отца Александра Меня, который был образованный, смелый, продвинутый. Но его, к сожалению, уже нет среди нас. А других таких, как правило, не знают, и не предполагают среди епископов и среди священников видеть людей вдумчивых, образованных, деликатных, духовных. Есть старый миф о неких старцах: до сих пор старцемания не исчезла, но это именно старцемания. Если кого-нибудь вдруг зачисляют в очень узкий круг старцев, то таких людей просто обожествляют, обоготворяют и каждое их слово ловят, что совершенно не трезвенно. Чаще всего это никакие не старцы – просто те, кого прославили в народной молве и в интернете. О реальных старцах я уже давно ничего не слышал. Боюсь, что их и нет.
К сожалению, приходится констатировать, что всё это очень и очень не здорово, и не здорово. И хотя есть хорошие священники – и молодые, и энергичные, – но, как правило, они должны быть по характеру бойцами, чтобы не бояться никакого давления церковных и нецерковных властей. Таких, конечно, очень мало. Большинство людей, которые пытаются рассуждать о церковной жизни со стороны, не разбираются ни в чём этом, поэтому их суждение всегда очень опрометчиво, а те, кто разбираются, понимают, что священник похож на крепостного, почти на раба. К нему отношение и в церкви, и в государстве часто как к человеку, которого можно всенародно высечь, переселить, отправить в любой дальний приход, даже послать или перевести под угрозой запрета в другую епархию,не сообразуясь с тем, что у него есть дома семья. Есть епископы, которые сообразуются, но таких мало знают, а пользуются славой как раз те, кто может делать со священниками всё что угодно. И, конечно, у священников – даже хороших, которые хотят послужить Господу, – есть большая обида на иерархию и на то, что люди в храмах то есть, то нет – не на кого опереться. Очень много хороших священников просто уходят – перестают служить, иногда снимают сан, иногда просто уезжают за границу. Кто-то переходит в коучи – это другая беда, но не случайно надвинувшаяся на нашу церковную голову. Такая вот картина получается.
– В чём должна быть роль и ответственность священников за происходящее в нашей церкви, в народе и вообще в стране? Как вы думаете, что Бог хочет от сегодняшних священников?
– Прежде всего – чтобы они из священников превратились в пресвитеров: они должны стать самими собою, а не жрецами. «Священник» в переводе на русский язык означает именно «жрец» – тот, кто приносит жертвы. Это могут быть разные жертвы, даже Богу, но бывают и жертвы идолу. Священник должен перестать ощущать себя жрецом, уйти от магического сознания. Надо стать пресвитером, старшим, старейшим, старцем – это всё родственные слова, хотя и не полные синонимы, но всё-таки в греческом это одно и то же слово. И вот пока этого не будет – не будет уважения к ним, и они не поймут своего места ни в церкви, ни в обществе, ни в культуре – нигде.
Священники должны понять, что они старшие – старшие не только среди нескольких бабушек, которые ходят в приход, или пусть даже их много, и пусть даже там и молодые люди встречаются. Нет, они должны понять, что они отвечают в целом за народ, за страну – хотя бы рядом со своим храмом, ну и, конечно, внутри него. Всё-таки главная забота старшего – чтобы были отношения между людьми, чтобы было общение. Старший не может не общаться, если он настоящий старший. Не надо из себя корчить «отцов» прям с двадцати с небольшим лет, как их рукоположат. Ещё, как правило, и рукополагают до наступления канонического возраста, до 30 лет. Так вот не надо строить из себя отцов, даже если тебе не 30 лет, а 50, и даже если 70 – ты будь всем братом, ты будь всем другом, ты будь всем помощником. Вот это, к сожалению, многие священники, даже очень хорошие, субъективно очень хорошие, не вполне понимают. Они считают, что это унижение их сана. Есть такой миф, что сан должен проявлять себя в господстве, во владычестве. Они за это не любят своих епископов, но себя ведут точно так же, и когда сами становятся епископами, то, как правило, так же продолжают себя вести. И отсюда это господство, владычество, этот деспотизм – от слова «деспот», что в переводе с греческого и означает «владыка», или «господин». Вот не надо никому господствовать в церкви, не надо владычествовать. Это касается и пресвитеров, и епископов всех уровней. Но, боюсь, что до этого нам ещё далеко.
– У вас есть надежда, что священники станут пресвитерами, старшими?
– А тут вариантов нет! Если этого не произойдёт, то просто закроются храмы или их в очередной раз разгромят. И не важно, кто это будет – мусульмане, или разгневанная толпа, или пришедшие извне.
Фото: Ростислав Нетисов/РИА Новости– А миряне как-то могут способствовать возрождению пресвитерского служения в церкви?
– Да, конечно, но, к сожалению, я вижу, что миряне с удовольствием принимают существующие условия игры. С удовольствием, потому что есть миряне, которые любят жёсткую руку над собой. А есть те, которые, может быть, этого и не любят, но они всё равно это всё принимают – они считают, что это и есть церковь, ибо им такой образ церкви привили. Да, этот образ церкви совсем не православный, совсем не христианский, но люди не знают альтернатив – у нас народ очень мало образованный, мало чем интересуется, он обычно другой церкви никогда – и не видел, и не слышал о других отношениях в ней.
Следующая проблема – это просто культура и образование и для священнослужителей, и для мирян; христианская культура, христианское образование, а не вообще когда ты где-то университет окончил, хотя и таких мало. Здесь и проблема катехизации стоит. До того, как стать священником, человек сам должен пройти полноценную взрослую катехизацию – научение христианской вере, молитве и жизни. Не формальную катехизацию, а такую, чтобы он мог отвечать за свою веру и церковь. А ведь священнику надо отвечать ещё и за людей, а не бояться, что за ним будут бегать люди, что они, может быть, к нему прилепятся, как к последней своей надежде. Пусть бегают! Да, это бывает трудно, да, это иногда даже неприятно, не только тяжело и трудно, потому что всему есть своя какая-то мера у каждого человека, есть пределы своих сил, и не всегда те, кто бегает за такими священниками, это понимают. Но всё равно надо идти на такое общение с ищущими утешения и спасения в Церкви у Бога. Надо собирать народ как народ Божий и, конечно, устраивать неформальные отношения, которые никак не могут укладываться только в рамки церковной службы, храма, алтаря и так далее. Вот это, я считаю, самое главное.
Опять и опять мы должны говорить здесь о нормальной катехизации, полноценной взрослой катехизации, которая должна длиться год, два – столько, сколько нужно, и о поддержке, создании, рождении общин и братств в церкви, а по возможности и в народе. А для этого нужно, чтобы люди могли сознательно участвовать в богослужении, то есть в богослужении крайне нужен русский язык…
– Я смотрю иногда на молодых семинаристов, и мне кажется, что они в большинстве своём не умеют всерьёз дружить, да и просто приятельствовать – так, чтобы надолго…
– А это опасно, потому что обо всём этом кто-то доносит, кто-то эти анонимные доносы принимает и даёт им ход – не только по-прежнему, по-советски, государственные товарищи, но и церковные органы, вот в чём дело. Человек совершенно не защищён ни в обществе, ни в церкви. Вот главное – что никто не защитит, негде искать правду, а суды церковные полностью ангажированы, так же как и светские. Что же вы хотите, интересно? Конечно, будет вот такое дикое поведение.
– Вы начали с того, что миряне тоже могут помогать священникам стать самими собой.
– Как священники, так и миряне – все должны почувствовать церковную норму и исходить из неё, а не идти на компромиссы всё время и везде, потому что не верят, что иное поведение приведёт к чему-то хорошему. Надо поверить, что Господь сильнее, и всегда и везде быть самими собой. Надо отвергнуть это большевистское право на бесчестие, на ложь, на компромисс, на низкопоклонство. Тогда что-то изменится. И есть желание жить настоящей христианской жизнью у церковной и околоцерковной молодёжи в разных местах – не только в столице, но даже в сельской местности, где есть какие-то живые приходы. Есть желание этого, точно могу сказать.
