Обложка сборника «Век надежд и крушений» Олега Волкова и портрет автораПочти три десятка (1928–1955) из своих 96 лет потомственный дворянин из знаменитой морской династии Лазаревых, правнук первооткрывателя Антарктиды, героя Наваринского сражения, главнокомандующего Черноморским флотом и портами Чёрного моря адмирала Михаила Петровича Лазарева, аристократ и по духу, кавалер L´Ordre des Arts et des Lettres (Орден искусств и словесности; Франция, 1991), лауреат Государственной премии РСФСР в области литературы (1991) и Пушкинской премии Фонда А. Тёпфера (1993) провёл в тюрьмах, лагерях, ссылках – от Соловков до Ухты. Причём на Соловках, в том самом Соловецком лагере особого назначения, – дважды…
В воспоминаниях есть такие жёсткие строки: «Лагерь перерабатывает почти всех – там и порядочный человек утрачивает совесть, а не ведающие щепетильности и вовсе распоясываются».
Но буквально с первых страниц ощущаешь необыкновенную внутреннюю силу автора. Вот фрагмент из продолжающегося более полусуток диалога со следователем на Лубянке, «цинично и непрекрыто» предложившим ему выбор: стать доносчиком или сесть за решётку. «Во мне укреплялось и ширилось некое упрямство, бесповоротная решимость не уступать.
Чем более ярились и изощрялись в своих доводах следователи, страшнее и реальнее звучали их угрозы, тем твёрже и находчивее я отбивался <…>
Были тут и самоуверенность молодости, и убеждённость – со школьной скамьи – в позоре репутации фискала, и вполне реальный страх связать себя с ведомством, не брезговавшим провокацией и самыми вероломными путями для своих целей, мне чуждых и враждебных…» И далее, вспоминая ту «пытку духа», он отметит: «…никто больше никогда никаких сделок мне не предлагал, и обходились со мной как с разоблачённым опасным врагом. Впрочем, я всегда безобманно чувствовал: повторись всё – и я снова упрусь, уже ясно представляя, на что себя обрекаю…»
Обязательство
– Воспоминания написаны в начале 1960-х. Окончательно завершены в 1979-м. В 1989-м, спустя два года после издания в Париже («Atheneum»), их выпустил «Советский писатель». Но – с довольно значительными купюрами.
Задумывая эту книгу, я считал, что на мне лежит нравственное обязательство, долг перед памятью тысяч бесчисленных замученных людей, не возвратившихся из лагерей. Я обязан был правдиво рассказать о них. Хотя появятся и другие «ГУЛАГи», моя книга, думаю, послужит людям.
Мне не хотелось показывать себя страдальцем. Старался отходить от того, что описываю. Быть как бы посторонним спокойным наблюдателем. Избегая какого-либо преувеличения, сгущения красок. И такая манера изложения оказалась верной. Перед читателем раскрывается объективная картина – так было в действительности. Без тех ноток озлобления, которые чувствуются у Александра Солженицына.
Олег Васильевич Волков в питерском Союзе писателей, 1991 г. Фото из семейного архиваВпрочем, не мне судить, удалось ли это...
О себе
– Я ровесник века – родился в 1900 году в Санкт-Петербурге. Учился в Тенишевском училище. В 1917 году честь честью поступил в Императорский Петербургский университет на отделение восточных языков историко-филологического факультета. Но учиться в нём не пришлось… Тут и семейные обстоятельства, кроме прочего, сказались: в феврале 1919 года скоропостижно, от сердечного приступа, умер отец, надо было помогать матери, младшим братьям и сёстрам. Семья у нас большая. Было не до учения. Вёл хозяйство, крестьянствовал…
В начале 1920-х годов, когда нашу семью из имения, расположенного в Тверской губернии, недалеко от Торжка, вытряхнули, я стал москвичом. Больше я в родном городе не жил.
В Москве, ожёгшись на попытках вновь поступить в университет, примирился с обязанностями переводчика – в дипломатической миссии Ф. Нансена, у корреспондента «Associated Press»… Наконец, в греческом посольстве, где читал посланнику по-французски московские газеты и составлял пресс-бюллетень.
С февраля 1928 года начались мои скитания – тюрьмы, ссылки, лагеря. Обвинение за контрреволюционную агитацию – статья 58, пункт 10 Уголовного кодекса. Обо всём написано в «Погружении…».
Опора
– Мне помогли выжить воспитание и вера. Атмосфера, которая господствовала в семье. В почёте была внешняя и внутренняя порядочность и дисциплина. С младенческих лет внушалось, что человек должен достойно себя держать, не опускаться, не идти на компромисс с совестью. Нас, хотя семья нецерковная, воспитывали на основе христианского учения. Мы исповедовались, причащались, соблюдали все православные обряды. Мы верили в Бога, в Высшую Силу, Который, если не нарушать нравственные правила, может нас сберечь. Это, конечно, и в заключении заставляло обращаться к Богу, оживляло надежду на воскрешение христианской попранной морали, на одолимость зла. Испытания, посылаемые Небом, какими бы тяжкими они ни были, открыли мне, что путь зла, насилия ведёт в никуда.
Варлам Шаламов и «Колымские рассказы»
– Шаламов – самая трагическая судьба, которую я знаю. Ещё до его общественного признания как прозаика я писал рецензии на его «Колымские рассказы», хлопотал об их публикации. Но вполне бесполезно.
Варлам Шаламов. Фотографии из следственного дела 1937 годаШаламов был как-то особенно одинок. Я тоже повидал и нужду, и голод, умирал от истощения. Но после очередного лагеря – ссылка. В последней, в Ярцево на Енисее, жил как вольный охотник, занимаясь таёжным промыслом. У Шаламова этого не было. Весь лагерный срок он провёл на Колыме. Его путь слишком жесток… Весь избитый, страдающий нервным тиком, плохо слышащий… Казалось, этот человек не может даже улыбнуться, настолько трагическим было его лицо. Привычки изголодавшего настолько вкоренились, что уже в Москве, мало-мальски сносно устроенный материально, он, помню, когда ел хлеб, подставлял ладонь, чтобы не просыпались крошки. А нечаянно уроненные собирал и заглатывал… Его психику так искалечило постоянное преследование, что это сказалось на поведении. Когда за границей вышел небольшой сборник «Колымских рассказов», он настолько испугался, что пытался отречься и от себя, и от своего детища.
Отнюдь не синонимы
– Понятия «интеллигентный» и «культурный», хотя их часто смешивают, совсем разные и не связаны с принадлежностью к определённому сословию. Как мне кажется, можно быть малообразованным, но интеллигентным, и наоборот. Помню, как в старые времена отец говорил о знакомом малограмотном, но внутренне порядочном, благородном мужике: «Вот интеллигентный человек».
Интеллигентный – это живущий по совести, достойно, чувствительный к несправедливости, насилию, принуждению. Такой человек – сам судья своих поступков. Жить по совести очень важно. Это как раз мы и забыли…
Мне казалось, что внести какие-то светлые идеалы в нашу жизнь может Церковь. Но пока крупных духовных проповедников не встречается. Не знаю, может быть, причина в том, что Церковь очень разорили, обезлюдела она...
В сегодняшних парламентских спорах, бесконечных диспутах рассматривается всё что угодно, но только не такие кардинальные вопросы, как интеллигентное отношение к жизни, воспитание добрых чувств. После семидесяти лет проповеди классовой ненависти люди отвыкли руководствоваться христианскими принципами в повседневной жизни, переносить их в свою практическую деятельность. Совесть и представление о грехе и греховности сделались отжившими понятиями.
Альбрехт Дюрер. Адам и Ева. Источник pixabayО народе
– Думаю, что установление нового советского строя, захват власти большевиками отражали крупный сдвиг, который произошёл в обществе, – погружение в пучину бездуховности, одичание. Нравственные устои были грубо изгнаны, растоптаны. В этом наша трагедия.
Начиная с 1917 года человек боялся высказать свою мысль, если она отличалась от официального мнения, которое часто менялось – уследить, в какую сторону оно сделает поворот, не всегда представлялось возможным, – а также своё отношение к действительности. Перестал искать правду, истину – всё это каралось, запрещалось. Поощрялись донос и предательство. Всеобщий страх породил полную немоту, распространившуюся по всей стране. Наш народ не вполне освободился от этой внушённой немоты до сих пор. Это глубокая травма… Мы должны были слышать только один голос, который проповедовал насилие и террор.
Мы стали совсем глухи к доброте. Отвыкли от бескорыстной помощи ближнему. Сейчас, например, разговоры о милосердии кажутся мне наигранными. Слишком долго нас от этого отрекали, отвергали. Эти простые слова: «любовь», «сочувствие», «сострадание», «мягкосердечие», – казалось, навсегда вычеркнуты из нашего лексикона. Когда, к примеру, до революции состоятельные люди устраивали приюты, что-то жертвовали, большевистская пропаганда утверждала, что таким образом они откупались от бедноты – в этом, дескать, кроется буржуазная ложь, лицемерие и так далее. Христианские добродетели вытравливались всеми силами. Элемент сочувствия чужому горю был совершенно подавлен.
Мне удивительно также слышать сегодня сообщения о том, что какой-то крупный государственный деятель встречался, скажем, с патриархом или присутствовал на богослужении в храме. Я не верю в искренность такого признания и уважения. Не верю… Слишком много я видел преследований самого тихого, безобидного попика только за то, что он не расставался с крестом и рясой.
Тяжкий урон понесла Россия. Не знаю, восстановимо ли былое?.. Конечно, какие-то перемены есть. Во всяком случае, за высказывания теперь не карают. Но воскреснет ли в нас умение думать, взвешивать свои мысли, иметь своё мнение, оценивать нравственные достоинства человека?..
Фото: pixabayЧитатель и писатель
Немало материалов было в защиту природы. Видимо, сама жизнь подготовила меня к этому поприщу. С юности увлечение охотой – это заслуга отца. В лагерях, когда из-за колючей проволоки я видел прекрасный мир вокруг: нетронутые боры, чудесные реки, – эстетическое восприятие природы утешало, давало силы жить. А потом захотелось поделиться мыслями о необходимости бережного отношения к живому с читателями. После освобождения старался по мере сил выступать за сохранение природы, объединять вокруг этой идеи людей. Правда, теперь я как-то разуверился в возможности добиться реальных результатов.
Мы очень по-хищнически относимся к своей природе, не можем приучить себя быть рачительными, добрыми хозяевами. Многое уничтожаем, загрязняем без нужды. Не раз, к примеру, писал о драме российского кедра – он почти истреблён. А сколько погублено озёр, водотоков?.. Теряем многое именно потому, что внушили себе: всего-то у нас с лихвой, как ни хозяйничай – природа наша настолько щедра и богата, – всегда хватит. Сейчас мы часто бываем свидетелями того, как безобразное хозяйствование опустошает целые районы.
О провинции
– Я горожанин, петербуржец. Но всё-таки предреволюционные годы, которые летом я проводил в имении, многое давали в смысле понимания русской деревни. С детства знаком с её традициями. Ещё немножечко помню последние годы помещичьего житья… А, потом, я же – повторяю– страстный охотник, это тоже сближает и с людьми, и с природой.
Сейчас в деревнях пьют очень много. Страшное пьянство. Я давно перестал туда ездить – уж очень тяжело на всё это смотреть… Заброшенные, объявленные неперспективными деревни – это такое нарушение русских традиций, которые уже, наверное, никак не реставрируешь, не восстановишь… А хорошего в укладе – именно деревенском, мне кажется, было много. Взять хотя бы привязанность крестьянина к земле, верность этой земле. Обрабатывать землю, выращивать хлеб было высоким призванием. Всё это укладывалось в моральную схему, очень приемлемую… Теперь трудно поверить, что мы когда-то кормили Европу нашей кубанской пшеницей…
Российские города? Они все как-то весьма нивелируются. Но вот даже мой богоспасаемый Торжок – конечно, маленький городишко, на конец ХIХ века – двенадцать тысяч жителей, а три монастыря, более тридцати церквей и часовен. Всё это безусловно накладывало свой очень чёткий нестираемый отпечаток на его облик.
А Кяхта? Место это что ни на есть заповедное, самобытное. Основанный в 1727 году как опорный пункт русско-китайской торговли, Кяхтинский форпост превратился в известную всему деловому миру торговую слободу. Вплоть до открытия Суэцкого канала в 1869 году через Кяхту (до 1934 года Троицкосавск) осуществлялся весь транзит чая из Китая в Россию и Западную Европу. Поучительно побывать в этом городе, вдуматься в его историю. Здесь не было никаких конкистадорских завоевательных атрибутов, которые, скажем, неотделимы от освоения Америки. У нас это шло мирным путём…
Кяхта - город в Бурятии, расположенный на границе с Монголией. Некогда богатейший торговый узел Российской империи и культурный центр на востоке страны. Фото: Аркадий Зарубин / Wikimedia CommonsОб эмиграции
– Я сам никогда не хотел эмигрировать, хотя такая возможность в 1920-е годы была. Мысль об эмиграции для себя отбросил. Такой настрой ещё от отца идёт, от всей нашей семьи. Отец и слышать не хотел ни о каких отъездах – даже «временных», как рисовалось тогда. Мой любимый брат-близнец Всеволод, довольно долго проработавший в полпредстве за границей, тоже не хотел оставаться там. Впоследствии он отсидел пять лет в лагере, погиб во время Великой Отечественной войны.
Где-то я написал: «…крысы, покидающие обречённый корабль, – образ, для русского интеллигента неприемлемый». Если родина в беде, наоборот, надо находиться вместе с ней и в меру пусть маленьких возможностей, но помогать ей. Во всяком случае, не быть дезертиром.
Я никого не хочу осуждать. Так сказать, каждому своё…
Топтаться на месте или…
– За дело приняться. История начала ХХ века показывает, как Россия, шагая до 1917 года уверенной поступью, справляясь с отсталостью в разных областях, стремилась занять своё место среди ведущих держав мира. Практическая деятельность русских была очень плодотворной.
Меня часто спрашивают: почему не записался в теперешнее Дворянское собрание (его председатель – мой племянник князь Андрей Голицын). Отвечаю: «Сколько душ мне пожалуют?..».
Считаю, что не меньшую, чем дворянство, пользу принесло России именно купеческое сословие. Русское купечество с его огромным патриотизмом несло в себе заряд гуманный и прогрессивный. Это были подлинные радетели русского прогресса, успехов на всех поприщах!
Виктор Васнецов. Купеческое семейство в театре. 1869 годВсегда были печальные страницы в русской истории. Вспомните Смутное время: Московский кремль – польский гарнизон, всюду бродят шайки разбойников. Казалось, на волоске от гибели Россия. Но всё равно оказалась спасена. Благодаря православным традициям. Ну и необычайной работоспособности народа – работать тогда умели…
Но без реставрации коренной, без нравственного учения мы ничего не добьёмся. Самое важное – возродить доброту в человеке, отзывчивость, помощь ближнему, бескорыстность побуждений, отвращение к насилию…
Несмотря на то что в течение длительного времени я влачился на самом дне кошмарных лагерей, надежды в светлое возрождение России не терял. Не может же быть, чтобы так оскудела людьми наша страна! Нужно, чтобы среди нас появились Сергии Радонежские. Нужно время, чтобы выросли ростки правды.
