Возрождение деревни – это миф или попытка устроить счастливое детство для наших детей? 

Мы решили спросить у Анны-Ксении Галактионовой, руководителя проектов в сфере культурного развития сельских территорий, автора проекта «Старинная деревня Засосье», как всё это получилось. 

– Анна-Ксения, как вышло, что, несмотря на подчас тяжёлую сельскую обыденную жизнь, вы умудряетесь видеть в этом селе красоту? И не только видеть её, но ещё и так о ней рассказывать, что хочется туда приехать? 

– Может быть, я рассказываю о ней гораздо более романтично, чем есть на самом деле. Потому что на сегодняшний день это всего лишь семь сохранившихся домов дореволюционной постройки, всего несколько местных жителей. И волею судеб так оказалось, что деревня находится на проезжей части – на дороге, по которой едут машины. То есть это не то чтобы совсем затерянный где-то в глубине леса уголок, а всё-таки проезжее место. На тракте, можно сказать. Но всё равно, если приглядеться, если прислушаться, то старину глубокую ещё можно почувствовать, услышать, как-то ощутить.

– После 1917 года, когда была свистопляска с собственностью на землю, помните, в «Апрельских тезисах» было обещано землю всем раздать, но обещано было одно, а получилось другое: вся земля была национализирована. И до сегодняшнего дня основным держателем фондов земель является государство. И что мы видим? Почти за столетие, за двадцатый век, люди отучились жить на своей земле, просто не умеют. Поэтому в России огромное, просто колоссальное количество невозделанных земель. Но вдруг возникает вот такая деревушка, вообще говоря, мало чем отличающаяся от тысяч таких же умирающих деревень, и там вдруг появляется огненная Ксения, влюбляется в это место и влюбляет в него других. Расскажите, какие условия появления в какой-то другой условной деревне Засосье-один, два, три вот такой Ксении? Почему вы такой стали, а в других местах таких не появляется?

Анна-Ксении Галактионова. Фото: vk.com/anna_ksenia

– Моя история очень простая. Это родовая деревня по маминой линии. Мы знаем свою родословную до XVIII века. Мы знаем, что здесь родились дедушка, прадедушка, прабабушка, их родители. И поэтому у меня особо выбора поехать и влюбиться в другую деревню в жизни не стояло. Это мои лучшие воспоминания о детстве. То есть я родилась и воспитывалась в Петербурге, но каждое лето приезжала в деревню на каникулы к бабушке. И лучшие светлые воспоминания детства связаны с деревней. Цветущие поля, какая-то свобода, много неба, красивые облака. То есть всё то, что меня напитывало с детства, и то, чего в какой-то момент мне стало не хватать в городской жизни. В общем, это закончилось тем, что я обратно в эту свободу и прибежала. Я видела много примеров, когда люди влюбляются в какие-то неродные места. И вот это мне интересно. Как это происходит? Потому что не всем так повезло, как мне, не все знают свою историю, не все знают своих прадедов, очень много информации было скрыто, утеряно, прервалась передача традиций из поколения в поколение. Многие люди просто не знают, где их корни. И в какой-то момент жизни на этот глубинный запрос в поисках своего места они умудряются это своё место найти. Мне интересно, как они это делают? Мне кажется, это отдельная тема для какого-то большого исследования. 

– А можете привести пример, который вас вдохновляет?

– Мне кажется, что это Мария из деревни Лох. Для неё, насколько я знаю, это не родная деревня. И интересно было бы с ней тоже эту тему поднять, спросить, послушать людей, которые действительно в жизни находят такие места, в которые вдруг решают вложить свою душу. 

– Мы с вами познакомились, когда мы запустили нашу премию «Жить вместе». Вы на неё подались с мемориальным проектом, посвящённым трудной странице нашей истории – репрессиям. Это же ваша очень личная история, когда в деревне поставили памятник бабе Нюре. В информационной среде это было очень заметно. Об этом многие писали тогда, снимали сюжеты. Я думаю, многих подкупало, что это не идеология, а память вашей конкретной бабушки. Конечно, получился собирательный образ, который касается многих, но одновременно и очень личный. Как у вас получилось сделать его таким и какой была реакция окружающих людей?  

– Тема непростая. Но, честно признаюсь, я не очень хорошо погружена и не очень хорошо в ней разбираюсь. Наша история проекта «Невиновные» и установки памятника «Нюра» – это личная история, это шло от семьи, от рассуждений о деревне, о том, как на неё повлияли события ХХ века. Перелистывая страницу за страницей истории, мы смотрим, как всё пришло к тому, что на сегодняшний день  у нас осталось всего семь домов. Деревня практически вымерла, и ни в какое возрождение я уже сегодня не верю. Потому что –  ну кому интересно будет в ней жить, кроме тех людей, которые отсюда родом? А с памятником действительно получилась уникальная история. Это стало возможным благодаря премии «Гражданская инициатива». Мы заняли первое место, это была денежная премия, и на эти деньги решили установить памятник. Нашли скульптора в Петербурге. Он тоже как-то проникся, начал со своей стороны погружаться в эту тему. Выяснилось, что у него в семье были репрессированные и у друзей друзей тоже были репрессированные. В общем, как-то вот так погружался-погружался, и действительно получился очень собирательный образ. 

Наша прабабушка Анна Николаевна стала очень отдалённым прототипом некой крестьянки, на долю которой выпали определённые испытания. Когда было открытие и приехали люди, они начали говорить: «Как она похожа на нашу маму», «Как она похожа на нашу бабушку»… Изначально не было идеи делать постамент. Саму скульптуру установили, и как-то так стихийно произошло, что люди начали приносить камни от фундаментов сгоревших домов и выкладывать основание из камней. И сегодня я знаю, что есть люди, которые приезжают издалека и привозят свои родовые камни из тех деревень, которых уже нет, и к этому постаменту подкладывают. Получилась народная история. На тот момент, когда мы её обсуждали, размышляли и задумывали, у нас вообще не было такой задачи – становиться местом притяжения тысяч людей, чтобы «Нюра» была каким-то знаковым символом. Мы даже не думали, что так получится.

– Можете несколько подробней рассказать: а с вашей бабушкой, собственно, что случилось?

– Наша семья была достаточно зажиточной. Прапрадед был гдовским мещанином. Владели определённым имуществом, землёй, даже сохранились купчие на гектары леса в окрестностях Засосья. Прапрадед был управляющим рудников Маньчжурии, у нас были недвижимость и дела в Петербурге. Прабабушка в молодости воспитывалась в столице, и до революции были планы отправить её учиться во Францию. Но наступил 1917 год и все эти мечты и планы разрушил. Согласно семейной истории, которая передавалась из уст в уста, Петербург покидали просто в одну ночь, в один вечер. Какие-то вещи в телегу покидали и уехали к деду в деревню из мятежного бушующего города, чтобы спастись. И с этого момента прабабушка, в общем-то, деревню и не покидала. Она тут уже вышла замуж и родила двоих сыновей. 

А потом началось раскулачивание, несколько семей просто исчезли в неизвестном направлении. Когда начался 1937 год, сосед из соседней деревни написал донос о том, что какие-то шпионы проживают в нашей деревне. В один момент приехали и арестовали больше 20 человек по этому анонимного доносу. Это было всё мужское взрослое население. Спустя 10 лет, в 1947 году, только три человека вернулись. Мы знаем, что потом приходил этот сосед, который донос писал, и каялся, прощения просил, но что сделано – то сделано. Люди были реабилитированы уже в 60-х. Прабабушка осталась одна с ребёнком. То есть один сын, мой дед, уехал учиться в Ленинград (прожил там всю блокаду), а со вторым сыном она осталась в деревне.

В 1941 году, когда началась война, буквально через три недели наша деревня уже была оккупирована. В одном из домов разместился немецкий штаб. И до 1944 года оставшееся население деревни, которое состояло из женщин, детишек и стариков, как-то выживало: то уходили в лес, то возвращались. Мы это знаем из детских воспоминаний дедов. До 1944 года часть населения унёс тиф, потому что были голод и холод. В общем, так вот потихоньку от деревни ничего и не осталось. При этом бабушка – прабабушка, которая стала прототипом памятника «Нюра» – всю жизнь прожила в деревне. Её нет вот уже как 40 лет. Но до сих пор приезжают люди, вспоминают, начинают мне рассказывать, какой она была, какой это был светлый добрый человек, какие пироги она пекла, как у неё всегда был полный двор ребятишек. 

И вот это не даёт мне покоя. Памятник «Нюра» для меня лично об этом. То есть в чём же заключается сила духа русской женщины, которая, несмотря на все испытания, которые ей были предназначены судьбой, несмотря на все беды, потери, не обозлилась, не превратилась в какое-то чудище, не сдалась, а сохранила себя доброй, светлой, чистой, преданной, верной, верящей, освещающей всё вокруг. Мне кажется, это очень актуально.

– В каком-то интервью уже говорили, что «общая тревожная мировая обстановка и события, на которые ты не можешь повлиять, расшатывают психику, поэтому одни бегут за границу (кстати говоря, ваша бабушка не убежала), другие мечутся на одном месте, не зная, куда бежать, в таких условиях важно остановиться и почувствовать свои корни». Можете объяснить, как это вглядывание в свои корни помогает вам?

– У меня была такая ситуация, когда началась пандемия. Вот этот вот март 2020-го, когда началась какая-то паника: непонятно, что будет, какие-то сплетни, слухи, нагнетание обстановки. А я в Петербурге, у меня маленькие дети. И вот начинается это раскачивание, что всё, какой-то апокалипсис наступает, сейчас закроют город. И это произошло на уровне какой-то генетической памяти – покидать всё в телегу и поехать в деревню. Правда, в деревне никакой дед меня не ждал – меня ждал холодный дом после зимы, промёрзший насквозь, какие-то сырые дрова, отсутствие газа, отсутствие воды. В летнее время у меня был налажен насос и это всё работало автоматически, а мы приехали в конце марта, и надо было таскать воду, надо было разжигать каждое утро печку, чтобы приготовить еды. То есть надо было ещё месяц повыживать, пока лето не наступит. Но я очень чётко физически прожила этот момент: когда начинается всеобщая паника, непонимание, какой-то страх, которому можно поддаться, когда не понятно, как себя повести, у меня сработало это – вещи в телегу и в деревню. Потому что есть чёткое понимание (может быть, оно ошибочное, но искреннее, от души), что в деревне не пропадёшь, что в деревне ты так или иначе прокормишься – грибами там, корой, тем, что в городе, возможно, не сможешь раздобыть, что в деревне как-то безопаснее, спокойнее, увереннее, ещё как-то. Это какое-то новое не выразимое словами состояние: чёткая уверенность, что надо бросать вещи в телегу и ехать в деревню.

– Сейчас вы рассказали про смену локаций, это чисто практическая вещь. Но вы говорите про корни. Это что-то на другом уровне с человеком происходит. Это же не просто такое философское рассуждение, что, вглядываясь в корни, появляется ощущение своей устойчивости в нашей истории, на этой земле. Оно вам как-то помогает?

– Мне кажется, что в корни тоже каждый вглядывается по-своему, в них же тоже каждый может по-разному смотреть. Каждый по-своему это ощущает, это личностный процесс. С одной стороны, в принципе важно знать базовую историю человечества: что за чем следовало и как мы оказались в той точке, где мы оказались. С другой стороны, можно всего этого не знать, но при этом понимать, кто ты, основываясь на знании того, кто твои прямые предки, и таким образом чувствовать эту внутреннюю уверенность, что ты на чём-то стоишь, не в воздухе болтаешься. При этом есть много людей, которые ничего не знают и прекрасно живут и радуются, как мотыльки перелетают с места на место, и иногда мне даже бывает завидно.

– А у вас уже есть ответ на этот вопрос? Вы можете самой себе и нам, может быть, сказать, кто вы?

– Мне кажется, что мой поиск ещё продолжается. Он немножко уже затянулся, я ещё подвержена волнам сомнения. К сожалению, я очень сильно страдаю от этого. Надеюсь, что, может быть, это возрастное: что ещё чуть-чуть, я ещё немного повзрослею, всё-таки что-то пойму и на чём-то успокоюсь. На сегодняшний день я не дам чёткого ответа.

– А есть ли рядом люди, которые в этом искательстве, в этих трудах ваших, которые вы совершаете, являются вашими помощниками? Или вы как бронепоезд несётесь во тьме, освещая всем путь?

– Иногда мне кажется, что я одна и что я в темноте. Это правда так. Иногда – что этот фонарик, который я зажигаю, эту свечу из темноты кто-то видит. Иногда я сама слепну от своего же света и не понимаю каких-то ориентиров. Вот бывает такое состояние очень неоднозначное, и оно выражается в чём-то таком простом. Эта история про смену локаций, выражается не только в смене локаций. Ведь я же поехала именно сюда – конкретно эта земля, эти дома, конкретный этот лес, а не какой-то другой. С точки зрения бытовой жизни уж можно было бы найти гораздо более удобное место. Но что-то меня тянет именно сюда, и в других местах мне как будто бы нечем заняться. «Что я там буду делать?» – задаю я себе вопрос и никуда не еду. Потому что мне там нечего делать. 

Потом я думаю: «А здесь я что делаю?». И тоже иногда бывает обесценивание своей собственной деятельности. Что вроде бы я делаю мало, недостаточно. Вот вроде бы да, а вроде и нет. Постоянно эти сомнения, метания. Я не могу сказать сегодня, что я окончательно утвердившийся, уверенный в себе и в своём призвании человек. Я подвержена самокритике, подвержена метаниям, бывает, что не вижу ориентира. Бывает, что я обесцениваю всё, что делаю.

– Другими словами – вы активный живой человек...

– Но потом приходят люди, которые начинают мне говорить, как они вдруг вдохновились примером деревни Засосье. Хотя мне казалось: да было б чем вдохновляться! А они вдохновились. Вот интересная история – может быть, вы не слышали. В этом году было награждение премии «Жить вместе», я там очень искренне болела за номинантов в своей номинации, потому что у меня были свои внутренние фавориты и так далее. И первое место занимает фестиваль «Семейная история» в Хвалынске. А я действительно за них болела, потому что сама организатор мероприятий, для меня это близкая тема, и я давно подкрадываюсь к формату фестиваля «Семейная история» – считаю, что это очень важно, что это надо практиковать вообще во всех регионах. Проходит награждение, я пишу об этом у себя на страничке, и мне прилетает комментарий от женщины, которая была у меня в деревне. Она мне пишет комментарий, что неисповедимы пути Господни – дескать, вы помните, как пять лет назад я была у вас в Засосье, и я вам рассказывала про этот фестиваль, и вот это тот самый фестиваль, о котором вы пишете. Я думаю, ну правда, вот как пересекаются наши пути-дороги. Каждый свой огонёк зажигает, и как-то мы во тьме друг друга находим. Это же чудо чудесное.

– А у вас есть образ Засосья, чтобы можно было вот так сесть на лавочку, посмотреть и сказать: «Ну всё, я всё сделала»?

– Вот в этом-то самая главная ловушка. Вот почему я до сих пор нахожусь в этих сомнениях. Это тот самый ключевой вопрос, на который у меня нет ответа. И я знаю о том, что у меня нет этого образа. Потому что, с одной стороны, когда мы говорим слово «возрождение»… А что такое возрождение деревни? Чтобы опять жили люди, бегали детишки-ребятишки, чтобы отстроить обратно часовню, которая сгорела, чтобы открыть пекарню и магазинчик, чтобы какая-то была жизнь. Но я понимаю, что сегодня чисто географически то место, где деревня находится, малопривлекательно. Она неинтересна сегодня в том виде, в котором она есть. Наверное, можно из неё сделать такую деревню-музей, то есть постараться музеефицировать. Хотя бы сохранить те семь домов, которые есть, и, может быть, отстроить ещё новые дома в той же архитектуре, повторяющей исторический облик деревни. Может быть, какие-то ремесленные мастерские открыть, что-то в этом духе. Но мне пока тоже сложно представить, как это может быть или не может быть. Поэтому на сегодняшний момент у меня нет этого образа. 

Фото: vk.com/zasosye

И отсюда возникают все эти тысяча и одно сомнение и переживание: а правильно ли я это делаю, а не правильно ли, а даст это что-то или не даст. Но в какой-то момент я всё-таки нахожу точку опоры. Вот на сегодняшний день у меня старшая дочка выросла, а младшие дети подрастают, им сейчас 8 и 10 лет. И мы сейчас живём в деревне, ходим в сельскую школу. То есть у нас такая жизнь у русской печки. И на сегодняшний день моя точка опоры в том, что я просто создаю своим детям счастливое детство. Мы сидим у печи, читаем книжки, гуляем, лепим снеговиков, в школе устраиваем какие-то эксперименты, потому что городская школа нам не даст столько возможностей, как сельская. Вот мы готовимся к празднику, едем на ярмарку в соседнюю деревню, вот они там торгуют пирожками зарабатывают деньги. Вот это всё, чего, может быть, нет у других детей, а у моих есть. И я надеюсь, что вот это их счастливое детство сработает так же, как моё счастливое детство сработало в определённый момент, и у них появится тот образ. А что же с этой деревней надо сделать и какой же она должна стать – это ещё впереди. 

*** 

Этот текст – литературная расшифровка передачи «Хранители маяка», совместного проекта радио «Культура» и премии «Жить вместе». Послушать выпуск можно здесь.