Окончание. Начало тут
Русофобия как страсть
– Ты в Латвии с 1989 года, больше полжизни там прожила. Какое твоё отношение к этой земле? Где твоя родина?
– Ну, знаешь, питерцы – они вообще нигде не приживаются. Я однажды подумала, что ностальгия – это какое-то нетворческое состояние, когда ты этим живёшь, тем более живёшь долго, и не можешь никак смириться с тем, что ты не дома, не на родине.
Я начала учить латышский ещё в Питере, а когда приехала сюда – нашла курсы интенсивного обучения, и после трёх недель я начала понимать, что люди говорят, потом постепенно сама начала говорить. Четверо моих детей свободно говорят на двух языках, причём старшие себя считают латышами. Я четырёх граждан родила этой стране. Родиной я Латвию не назову, но когда я стала заниматься темой советских репрессий и депортациями, я почувствовала, что вот это нерв моей жизни – диалог между двумя народами. Так я думала до последнего момента. Сейчас это стало уже невозможно.
– Ты думаешь, шансы на добрососедство русских и латышей утрачены надолго? А что нужно, по-твоему, для их восстановления?
– Очень сложный вопрос. Я сейчас, с молитвой, стараюсь как-то осторожно общаться с украинцами. Хочу понять, насколько это возможно для них, потому что отношения латышей и русских ушли на второй план. Сейчас много стало у нас украинцев, арабов, индусов. Всё это какой-то новый фон создает. А противостояние латышей и русских... На человеческом уровне его нет.
– Ты считаешь, что это какой-то навязанный политический тренд?
– Так называемый политический тренд возникает на бытовом уровне, когда русские вдруг активно занимают неадекватную агрессивную позицию. Не политический, это по-другому надо охарактеризовать. Вот иллюстрация.
У меня есть знакомый историк-латыш, свободно говорящий по-русски, с которым я давно общаюсь. У него верующая православная мама. Отец был военный. Он вырос в такой семье, где очень много общались с офицерами ещё царской армии или с их потомками – в общем, с теми людьми, которые сформировались в свободной Латвии. Всё это, по его словам, были люди чести.
Мы с ним могли говорить и спорить о таких острых вопросах, как роль латышей в революции 1917 года, например. Когда всё это началось в феврале 2022-го – стало очень сложно, мы несколько раз поссорились, потом опять помирились. В какой-то момент я просто не выдержала и говорю: «Ну что мы без конца обсуждаем Россию, ну Россия и Россия, чем мы можем повлиять на эту ситуацию? Давайте поговорим о Латвии. У нас своё правительство есть, мы его выбирали».
Он говорит: «Ну нет, я вообще о нашем правительстве не могу сказать хороших слов». Тогда я спрашиваю: «Почему такое обострение отношений с русскими и этот без конца прикованный взгляд в сторону России, что мы не хотим видеть своих больших проблем?». И он мне сказал очень чётко: «Ты знаешь, сейчас у латышей настолько зашкаливает русофобия на всех уровнях, от простых людей до правительства, что от них ожидать какой-то адекватной реакции на происходящее невозможно. Это просто страх, причём совершенно иррациональный».
Один мой русскоговорящий товарищ, который работает где-то в Европе и только иногда сюда приезжает, сказал мне: «Вы прёте против России, а сами-то подумали, куда побежите, когда начнётся война? До Риги ракета летит минут десять. В Европе всё продумано, а у вас будет очень мало времени». Ну я так послушала – всё равно никуда не уеду, за час-то не соберёшься, не то что за десять минут.
Когда всё это началось – была паника страшная, потому что распространялись слухи, как ведут себя «солдаты-оккупанты» по отношению к женщинам. Девушки, женщины – все были готовы просто рвануть куда подальше.
Имя вождя на память
– Ещё одна такая история моего клиента, с которым мы давно общаемся. Он латыш, говорит со мной исключительно по-русски. Во время войны его маму немцы пытались угнать в Германию, но поезд разбомбили. Мама, слава Богу, уцелела, но нашлись они не сразу. В свои 4 или 5 лет, естественно, он попал в детдом здесь, в Риге. Он забыл, какое у него было имя. Когда его спрашивали, как тебя зовут, он говорил как-то не очень внятно: «Юсь, Ёсь». И тогда ему воспитатель говорит: «Хочешь, я тебе дам имя нашего вождя, будешь Иосиф!». И по всем метрикам он стал Иосиф. Потом из-за этого его мама нашла с большим трудом. И когда он уже подрос – ему предложили вернуть прежнее имя, а он говорит: «Не надо, это мой сувенир, моя история». При этом совершенно адекватный человек, прекрасно понимает, что такое советский строй, кем был этот вождь и для русских, и для латышей. Но его отношение к русским – самое доброе – никакая СВО не поменяла.
Иосиф Сталин выступает с речью на военном параде на Красной площади 7 ноября 1941 года. Фото: Я.Юровский/РИА Новости– Скажи, на экономической жизни Латвии сильно сказываются эти последние два года?
– У нас очень выросли цены на продукты, на газ, электричество и, соответственно, на коммунальные услуги. Оплата жилья просто ненормальная. Сейчас медицина рухнула.
– Что значит ненормальная? Так любой человек может сказать.
– У меня двухкомнатная квартира-хрущёвка, кухня, наверное, 5 метров, всё маленькое, узенькое. Я зимой платила 200 евро ежемесячно, это помимо электричества, газа, интернета, телефона. Но и 200 евро уже в прошлом.. Там, где я работаю, люди говорят, что платят по 300 и по 400 евро. Для Латвии это бешеные деньги.
– И для России большие.
– Смотря какая зарплата. Минимальная, по-моему, у нас где-то около 600 евро (МРОТ в Латвии в 2024 году равен 700 евро; в РФ – около 200 евро; зарплата парикмахера в Москве, по данным СМИ, от 50 000 рублей. – «Стол»). Я зарабатываю максимум 1200 евро вместе с чаевыми. Причём работаю очень тяжело, стригу по 16 человек в день.
И мы ждём, что экономическая ситуация будет тяжелее, ещё и потому, что сейчас наше правительство подписало с Украиной договор о материальной поддержке (Соглашение о гарантиях безопасности Латвии и Украины от 11.04.2024. – «Стол»). А у нас нет среднего слоя: люди либо очень богатые, либо крайне бедные. Пенсионерки стригутся три раза в год, экономят, хотя у нас цены очень-очень низкие. Они приходят и говорят: «Подстригите меня, пожалуйста, так, чтобы в следующий раз мне прийти к вам через четыре месяца».
Непоминающие, но понимающие
– Что происходит с Латвийской православной церковью Московского патриархата, как это видно глазами простой верующей?
– У нас пока Московский патриархат, хотя нашему митрополиту (Рижскому и всея Латвии Александру (Кудряшову) – предстоятелю Латвийской православной самоуправляемой церкви в составе РПЦ МП. – «Стол»), как я понимаю, приходится лавировать очень сильно, потому что у нас многочисленная Православная церковь. С началом СВО усилилось давление со стороны правительства, которое против того, чтобы поминали патриарха Кирилла. Но от нашего митрополита об этом нет публичных заявлений – ни за, ни против. В каких-то храмах его продолжают поминать. Последний раз, возвращаясь из Москвы, я на границе слышала разговор двух русских женщин-рижанок, как одна приглашала другую в свой храм, где поминают патриарха Кирилла. Многие разошлись именно по этому поводу. Я знаю священника-латыша, который служит в двух храмах: в одном поминают, в другом не поминают. Он сказал: «Я поминаю патриарха, потому что не хочу, чтобы в церкви был раскол, не хочу умножать зло».
Митрополит Рижский и всея Латвии Александр (Кудряшов). Фото: State Chancellery of LatviaВ нашем храме не поминают, и поэтому многие ушли. Не поминают, но и не ругают. Может, для кого-то это попытка усидеть между двух стульев. Благодаря этому в наш храм пришло очень много украинских беженцев. В итоге приход обновился процентов на восемьдесят. Новые люди принесли свои традиции.
– Добрые?
– На последней литургии дьякон вышел – он у нас такой грозный, любит воспитывать всех перед чашей – а тут сначала рявкнул, а потом так мягко сказал: «У вас там свои традиции на Украине, а у нас свои, просим их уважать. У нас принято перед каждым причастием исповедоваться. Пожалуйста, те, кто не исповедались, к чаше не подходите».
Я обратила внимание, что примерно половина женщин в брюках. У нас молодых-то девочек гоняли – в брюках и без платка не приходить в храм. Сейчас уже это всё отошло. Если раньше ты следишь за службой по книге с текстом литургии, к тебе тут же подойдут практически в любом храме и скажут: «Кто это вас благословил?!». Один раз я ответила: «Так патриарх Кирилл же и благословил и переводы, и вообще чтобы люди как-то просвещались, вникали в богослужение». И мне женщина, которая свечки убирает, сказала: «Патриарх Кирилл нам не указ. У нас свой митрополит есть. Уберите». А сейчас к дочке – она в телефоне следит за службой – подошёл такой бритый наголо и говорит: «Вы что читаете?» – «Богослужение». – «Помогите скачать, никак не могу найти».
Спроси, как дойти, если заблудился
– Много сейчас приехало к нам из России тех, кто надеялись, что, если они в политике своего правительства не участвуют, то здесь их примут. Один мужчина мне рассказывал, что приехал по какой-то эксклюзивной визе для учёных. Он работал в области, связанной с разработкой какого-то оружия с искусственным интеллектом. Я у него и спрашиваю: как же вы станете теперь разрабатывать оружие, которое используют против вашей родины? Он говорит, что работу над оружием оставил, трудится теперь только в области искусственного интеллекта. Но сейчас людям с российским гражданством не дают здесь оставаться независимо от их политических убеждений. Он собирается уезжать во Францию и прицеливается в США.
Я больше всего сейчас думаю о братоубийственной войне и отношениях украинцев и русских. Смогут ли они друг друга простить? Тут я, конечно, хорошо вижу, что язык один, близкая культура, хотя я вижу и то, что мы разные. Появились люди, которые за эти два года потеряли всё или слишком многое.
– Последний год в прессе много пишут об усталости от войны, от украинских беженцев. Ты это видишь или это пропаганда?
– В Латвии чувствуется эта усталость, хотя на автобусах, на всех учебных заведениях висят, как правило, 2–3 флага: латвийский, украинский и Евросоюза. На Министерстве обороны, кажется, сейчас ещё флаг НАТО появился (Латвия стала членом НАТО в 2004 году. – «Стол»). Эта усталость чувствуется и по тому, что многие украинцы жалуются, что их притесняют на работе. Их сейчас не могут уволить, но создают такие условия, чтобы они сами уходили. Где-то, честно сказать, они на это провоцируют. Примеров здесь множество, поскольку я работаю в сфере обслуживания. Возможно, у нас настолько разный менталитет: русские более сдержанные, а латыши вообще очень закрытые. Мы не привыкли к напору, особенно если он несправедливый.
Фото: Krišjānis Kazaks/Unsplash– Что думают латыши о выходе из этого военного, политического, экономического, церковного и гуманитарного кризиса?
– Я уже упомянула русофобию. Из-за неё сейчас непросто найти адекватного латыша, который тебе предложит какую-то трезвую картину. По-моему, таких просто нет. У нас уже ввели народное ополчение, все готовятся защищать свою родину. В либеральных церковных кругах сейчас все смотрят Уминского, иногда те же, что с радостью раньше смотрели Ткачёва. Я думаю, лучше уж, может, Уминского.
Мужество думать о прощении
– Вот ещё последняя тебе история про мои ожидания. У меня стрижётся парень лет сорока, молчаливый, иногда подвыпивший. Когда говорит – немножко заикается. Я думала сперва, что он местный, такой скромный парень. А последний раз, когда я его стригла, его, видимо, прорвало. Он сам начал говорить, и оказалось, что он с Украины. Переехал в самые первые дни войны со всей своей семьёй. Там у него осталось ещё много родственников. Кто-то в окопах сидит, кто-то выехать не может. Жил человек в селе, получил высшее образование, работал агрономом. Сейчас устроился в трамвайный парк – очень тяжело. Жена где-то трудится за минимальную зарплату.
Он спрашивает у меня: «А вы, местная? Здесь родились?». Я говорю: «Нет, не здесь». Он говорит: «Да что же это такое: кого ни спрошу, ещё ни одного не встретил, кто бы говорил по-русски и родился здесь». Жаль, я не догадалась сказать, что могу его познакомить с русскоязычными людьми, которые здесь родились. Я ему стала говорить, что всё равно мы близкие, русскоговорящие. Для нас это норма на улице спросить, сколько время, куда как пройти. Я вообще стараюсь интернетом не пользоваться, мне больше нравится с людьми разговаривать. И детям я всё время говорю: спроси, как дойти, если заблудился. Оказывается, и он так же. Мы разговорились, и я чувствую, что у нас действительно очень много общего.
Он человек совершенно потерянный, у него потухший взгляд, он не видит никакой перспективы в своей жизни – только выживает. Даже такие люди, которые не озлоблены, очень растеряны. Какой же большой дар, что мы общаемся друг с другом, у нас общий язык и мы всё равно ближе друг другу. Они только по-русски могут здесь говорить. Те, которые могут по-английски, уже не здесь. Их главная боль сейчас – что им некуда деться. И, конечно, мы, местные русские, стараемся как-то по-человечески относиться к украинским беженцам. Но каждый раз, когда разговариваешь с украинцем, чувствуешь, что идёшь по минному полю: где-нибудь не то слово скажешь – и взорвётся. Но разговаривать с этими людьми – для меня самое важное дело. Смогут они простить или нет, восстановится ли наше родство?
Когда я стригу человека, над его головой витаю, я не могу ему задать этот вопрос в лоб: а если он вскочит и убежит недостриженный? Но эти вопросы к нему всё время звучат внутри меня, я едва сдерживаюсь, чтобы не начать их задавать. Ты сможешь простить или не сможешь? Есть у тебя мужество вообще думать об этом или нет? Ты пробуешь даже из этой своей горькой обиды увидеть картину не с одной только стороны? Вот латыши так и не смогли, понимаешь. Мы к этому шли-шли и так и не дошли – потому всё теперь и обрушилось.
Ну всё. Больше не буду тебя огорчать.
