Никита Владимирович Благово*: В XV–XVII веках родительный падеж в качестве фамилии использовался часто, и были, например, Черново, Мясново, Дворово, Цветово. Есть и более известные фамилии на «о»: Дурново и Хитрово. Когда стала появляться паспортная система, большинство носителей таких фамилий откинули букву «о». Был Черново, а стал Чернов, был Цветово, а стал Цветов, и так далее. Носители фамилии Благово знатностью и богатством никогда не отличались, как писала Е.П. Янькова в известной исторической хронике «Рассказы бабушки», но верой и правдой служили отечеству. Истории этой фамилии посвящена написанная мной книга «Шесть веков рода Благово». У меня далёкие корни: в XIV веке предки жили в Смоленске, потом обосновались в Москве, затем появились ветви в Твери, Костроме, Калуге. А 4 апреля 1712 года указом Сената Петр Васильев сын Благово был направлен на строительство города на Неве. Так мои далёкие предки появились в Петербурге.
Никита Владимирович – очень интересный человек и рассказывает так, что заслушаешься, – предупреждали нас перед интервью, которое мы снимали ещё и на видео. – Но он не любит никакой несобранности и неопрятности: например, тех, кто держит руки в карманах. …Предупреждение это кажется избыточным даже не потому, что мои руки заняты съёмкой, у Марины нет карманов, а наш собеседник источает приветливость, – просто воздух этого школьного музея настраивает на ясность, добрую строгость и опрятность.
Н.В.: Вы знаете, конечно, что во времена советской власти было опасно интересоваться своими предками. До 1925 года существовало положение: оканчивающие учёбу в школе и пожелавшие продолжать образование должны были получить рекомендацию педагогического совета за подписью директора. Такую справку могли получить только дети пролетарского происхождения. Если у вас папа рабочий или, допустим, извозчик, вам такую рекомендацию давали, конечно, если выпускник имел хорошие оценки. Если же отец, например, занимал инженерную должность, это уже непролетарская категория, и его сыну путь в вуз был закрыт. А если у вас предок, не дай Бог, служил в офицерском чине в царской армии, то таким детям перекрывали все дороги к дальнейшему образованию. Важнейшим тогда было пролетарское происхождение, успеваемость была на втором месте. Вот конкретный пример из истории нашей школы: в выпуске 1924 года было 15 человек, кто-то хорошо окончил, кто-то неважно. Но направление в вуз получили 3 человека, родители которых имели стопроцентное пролетарское происхождение.
И поэтому родители скрывали свое происхождение?
Н.В.: Тогда всё скрывали. Когда я учился в школе, где моя фамилия часто искажалась, то стал спрашивать отца о её происхождении, о том, кем был мой дед. Отец, суровый и замкнутый человек, услышав этот вопрос, хлопнул ладонью по столу и сказал: «Никогда меня об этом не спрашивай, никогда я тебе об этом не расскажу!» Даже когда он был неизлечимо болен, а я достиг вполне зрелого возраста 44 лет и вновь спросил его о предках, он и на этот раз был столь же категоричен: «Нет! Никогда я тебе не скажу!» Это было страшное время: если ваш близкий родственник держал две лошади или у вашего деда была мельница или скорняжная мастерская – такие люди считались «антинародным элементом».
Благово Зинаида Михайловна и Константин ПетровичКак Ваша жизнь, жизнь Вашей семьи связаны с событиями 1917 года и с тем, что за ними последовало, – с гражданской войной, репрессиями? Коснулось ли это Вашей семьи?
Н.В.: Коснулось непосредственно, причём многократно. Впервые я об этом узнал очень давно, в раннем детстве. Я хорошо помню 10 июня 1937 года, 4 утра. Мы жили в коммунальной квартире. Мама умерла при моем появлении на свет, передав жизнь мне. Меня воспитывали бабушка и дедушка, родители моей мамы. Если во мне есть что-то хорошее, это благодаря им, Вере Николаевне и Михаилу Николаевичу Художиловым. Рядом в комнате жил брат моей мамы, дядя Коля. Отец мамы до Октябрьского переворота служил преподавателем географии и труда в Александровском кадетском корпусе, чего никогда не скрывал. Русский офицер, человек образованный, разносторонне одарённый, он хорошо играл на фортепиано, прекрасно рисовал, участвовал в конкурсе на установку памятника Пушкину. Когда пришла новая власть, то он уже нигде не преподавал и смог только устроиться счетоводом в небольшую картонажную артель. Незадолго до моего рождения он был арестован и отбыл трёхлетний срок в Сыктывкаре. Его сыну никакой возможности получить высшее образование не было. Он смог устроиться на работу только помощником машиниста паровоза (кочегаром) на Октябрьской железной дороге.
Художилов Михаил НиколаевичИ вот в уже названное утро я проснулся от шума, поднятого сотрудниками НКВД, которые всё перевернули, проводя обыск. Дядя Коля был совершенно растерян. Я это помню, хотя мне было немного лет. Он всё говорил, что разберутся и он скоро вернётся, произносил: «Лидуся, не плачь; мама, не плачь; папа, не плачь». Больше мы его никогда не видели. Бабушка и я постоянно ходили на Шпалерную и носили передачи. Когда я прочёл знаменитый «Реквием», то подумал: может быть, мы вместе с Анной Андреевной когда-то стояли рядом в очередях. Эти скорбные посещения мрачного дома закончились, когда однажды сообщили, что арестованный осуждён на 10 лет без права переписки, что означало, как я узнал много позже, расстрел, осуществлённый палачами 20 декабря 1937 года. В начале января следующего года арестовали и сослали под Вятку жену дяди Коли, тетю Лиду, с двухлетней дочерью Наташей, моей сестрой. И мы с ними надолго потеряли всяческую связь, до тех пор, пока после войны они всё-таки вернулись в Ленинград. О своём пребывании в лагере и ссылке тётя и сестра почти ничего не рассказывали, а если что-то крайне редко вспоминали, то от услышанного, что называется, бежали «мурашки по коже». У Наташи вся жизнь оказалась искалеченной. Пребывание в ссылке, потом в интернат-школах сделало её замкнутой, неразговорчивой, она не создала своей семьи и ушла из жизни с угнетённым сознанием. Однажды, когда уже возобновилось моё знакомство с Наташей и её мамой, которая всё время страдала от полученного на лесоповале туберкулёза, я звоню сестре и говорю: «Поздравляю тебя с Днем победы». Как вы знаете, эту дату до 1965 года не отмечали, но всё-таки принято было поздравлять. И вдруг в ответ слышу: «Ты меня никогда не поздравляй в этот день и никогда не напоминай мне о нём». Я в ответ удивлённо спрашиваю: «Наташа, но почему?!» «А потому, – рассказывает, – что я была тогда в интернате. И вдруг приказывают срочно выйти на линейку. Все выходят, я тоже, день солнечный, весенний, настроение хорошее. Появился директор и, увидев меня, тотчас крикнул: «А тебе, дочери врага народа, здесь делать нечего! Убирайся вон!» Это было 9 мая 1945 года. Вот такие были «воспитатели», так навсегда искалечили душу ребёнка. Поэтому с репрессиями, несправедливостью, жестокостью я познакомился очень рано. И никакого другого мнения, кроме того, что те репрессии – это национальная катастрофа, антинародный террор, у меня быть не может. Более того, изучив достаточно широко и глубоко историю своего рода, я сейчас уверенно произношу: 23 моих родственника в разной степени в разное время жестоко и неправедно пострадали от того режима, четверых из них расстреляли.
Художилов Николай МихайловичМоего деда с отцовской стороны репрессии коснулись в числе первых. О том, как я об этом узнал, расскажу отдельно, ибо эти обстоятельства тоже характеризуют ту эпоху. Отец ушёл в мир иной в Москве, где у него была другая семья. Я приехал на похороны в Москву, и незнакомая пожилая женщина во время поминок вдруг восклицает: «Ну вот, наконец-то мы увидели детей Володи (меня и моего сводного брата), о которых он нам рассказывал, но никогда не показывал». Я оживился, познакомился с автором возгласа. Оказалось, что тётя Наташа (таково было её имя) приходилась дочкой сестре моего деда, т.е. являлась моей тётей. Услышав эту приятную новость, я тотчас попытался у неё узнать что-то о предках. Но обстановка не позволяла вести такой разговор, и мы договорились побеседовать тогда, когда я смогу побывать у тёти в гостях. Такая возможность вскоре представилась. Когда я вновь задал свой исторический вопрос хозяйке дома, то проживавшая вместе с нею тётя Ира тотчас произнесла: «Наташа, а ты помнишь, Володя строго-настрого запретил что-либо рассказывать его сыновьям, если они вдруг начнут интересоваться своим дедом». Но тетя Наташа решительно возразила: «Нет, им стыдиться своего деда не за что. Они могут и должны знать правду». Почувствовав близость к открытию долгожданной тайны, я осмелел и спросил о наличии фотографий. Тётя Ира, однако, продолжила гнуть свою линию: «Наташа, не надо показывать! Володя запретил!» В ответ тётя Наташа твёрдо сказала: «Я – старшая, ты должна меня слушаться. Никита, бери стремянку и доставай с антресолей вон тот чемодан». С нетерпением смотрел я на то, как тётя открывала его крышку. И наконец я увидел фотографию статного офицера Русской армии. Это был мой дед, капитан Константин Петрович Благово.
К.П.Благово, Георгиевский кавалерОн происходил из дворян Тверской губернии, получил военное образование сначала в Ярославском военной школе¸ затем – в Санкт-Петербургском пехотном училище, потом служил в 147-м пехотном Самарском полку, который квартировался в Ораниенбауме. Там женился на Зинаиде Михайловне Ланской. И оттуда с полком он уходил на Русско-японскую войну, был ранен, повышался в чинах, участвовал и в Великой войне, которую позже стали называть Первой мировой. У меня есть формулировка из приказа о награждении его орденом Святого Георгия за отличие при штурме горы Макувка. Затем 15 мая того же года он проявил храбрость в бою при деревне Лесовице и был награждён Георгиевским оружием. В том бою он потерял руку, и его отправили на лечение в Крым. Пришли небезызвестные изверги Бела Кун и Землячка, и что дальше произошло – известно: безвинно расстреляли 96 тысяч человек. Совсем недавно Анатолий Яковлевич Разумов, издающий «Ленинградский мартиролог», помог мне найти опубликованные списки тех жертв. И вот я читаю список № 27 и вдруг вижу: «Благово Константин Петрович, полковник». Без руки он не мог воевать в Белой армии, даже если бы захотел, но он, как и другие, просто пришёл на регистрацию и тут же был арестован... Я в прошлом году съездил в Феодосию, там на месте расстрелов, на Ильиной горке, стоит прекрасный памятник, на котором написано – мне особенно формулировка понравилась: «Жертвам большевистского террора». Вот так 30 декабря 1920 года закончилась жизнь моего деда, кавалера 7 боевых орденов, человека, который верой и правдой служил Отечеству и был всегда, по свидетельству знавших его, «олицетворением русской нации в лучшем её проявлении».
Памятник в ФеодосииОснованный Вами Музей истории школы Карла Мая уделяет особое внимание судьбе учеников и учителей, которые пострадали во время репрессий.
Н.В.: Когда я стал заниматься историей школы, в которой учился с 1944-го по 1949-й год, то, поскольку мне эта тема близка, я, изучая судьбы учеников и учителей, обращал особое внимание на тех, кто был репрессирован. Так постепенно образовался специальный стенд, на котором помещены список пострадавших, их фотографии, в витрине находятся некоторые предметы и издания, есть и карта страны, на которой указаны места 253 лагерей. Список, к сожалению, всё время пополняется… Судьбы самые разные. С одним из героев я был знаком. Представьте себе, советская единая трудовая школа № 217, 1934 год. Ученики 9-го класса приходят в школу и вдруг замечают, что на занятиях нет сразу троих одноклассников. Нет один день, другой, третий… О причинах отсутствия в те годы было не принято спрашивать. Со временем выяснилось, что друзья, Серёжа Кожин, Андрюша Фролов и Боря Ушаков – часто приходили друг к другу в гости, обсуждали общие дела и проблемы. Соседи почему-то заподозрили их в антисоветских намерениях, написали донос, и школьников арестовали. Зачем, думаете, трое школьников собирались в коммунальной квартире? У них была, конечно, конкретная задача – убить Сталина... Ни больше, ни меньше… В этой истории интересную роль сыграла удивительная женщина Антонина Петровна Просандеева, которая окончила нашу школу в 1935 году. Приходит она однажды в музей и приносит маленькую картоночку. И на ней рисунок – портрет юноши. Рассказывает: «У меня жизнь к концу подходит, я хочу этот рисунок подарить музею. Я была активисткой в классе, но у нас был один мальчик, Толя, которого никак было не вовлечь в школьную жизнь. Однажды мы как-то шли из школы домой и оказались попутчиками. Я всё-таки его разговорила, он оказался очень развитым учеником, начитанным, да к тому же ещё знающим искусство. Мне с ним было очень интересно. И мы стали как-то невольно стараться в одно время выходить из школы. Быть может даже, какое-то школьное чувство возникло. Разъехались на каникулы. Он отправился отдыхать на дачу, находившуюся где-то под Лугой. Вдруг я получаю от него письмо, а в нём вот этот рисунок с дарственной надписью, с тех очень давних пор я его и храню. После каникул все вернулись в город, учимся неделю, вторую, третью. Однажды Толи не оказалось в классе, не пришёл он и на следующий день, и на третий не пришёл. И никто не пошёл домой узнавать – может быть, заболел, а может быть, нужна помощь. Потому что делать это было опасно. Такие были времена… И больше я его никогда не видела».
Вот этот Толя был арестован вместе с тремя юношами, которые «хотели убить Сталина», выражаясь языком чекистов. Но если мальчики, носившие русские фамилии Кожин, Ушаков, Фролов, вернулись домой через четыре месяца, то братья Толя и Витя Клинге, носившие немецкую фамилию, были расстреляны и уже никогда не продолжили учёбу.
Репрессированные "Майцы"Или совершенно другая судьба. Учились здесь братья Векшины. Они создали первый в России школьный авиационный кружок. Об этом написал советский авиаконструктор О.К. Антонов. Коля Векшин занимался яхтенным спортом, был кандидатом в олимпийскую команду 1912 года, но в Стокгольм не ездил. Потом он жил и работал в независимой Эстонии. Выступая в составе команды Эстонии, он на Олимпиаде 1928 года завоевал бронзовую медаль. После присоединения Прибалтики Николай соревновался уже в СССР, стал чемпионом страны, мастером спорта. Но доблестные чекисты не дремали, узнав, что он из буржуазной Эстонии, и сослали в лагерь, где он погиб.
Общее число репрессированных учеников и учителей нашей школы достигло 151, среди них расстреляно 46 человек, 12 умерли в лагерях! Но поиск продолжается. К сожалению, этот список не окончательный…
В музее за 22 года его существования побывало примерно 22 тысячи человек. И никто из них не сказал: «А зачем у вас этот раздел, зачем это вспоминать, зачем это рассказывать школьникам?» Это обнадёживает. Но я, бывая во многих школьных музеях, нигде не видел, чтобы там была экспозиция, посвящённая репрессиям. Это огорчает.
Музей ШколыКакое зло, Вы считаете, прижившееся на нашей земле и в нашем народе в это послереволюционное столетие, мы должны в первую очередь осознать, осмыслить и осудить, чтобы не передавать это нашим детям?
Н.В.: Конечно, нужно дать аргументированную, взвешенную и твердую отрицательную оценку всему происшедшему, потому что Октябрьский переворот – это национальная катастрофа, и только так его можно называть. Можно долго говорить о причинах. Сейчас, например, много пишут о роли разных людей в этой катастрофе и в какой-то степени, может быть, хотят ослабить роль Ульянова. Я вообще позволю себе высказать такое недоумение: как могли люди, имевшие такое образование, знавшие печальный опыт французской революции, пойти по тем же стопам и продолжить злодеяние только в худшем варианте? С большими жертвами и с более тяжелыми последствиями для страны. Любят до сих пор писать о том, что В.И. Ульянов, конечно, имел недостатки, но всё же умный был человек. Не умаляя отрицательной роли Гучкова, Милюкова, Керенского и других в тех роковых событиях, я хочу сказать, что тот, кого называют вождём революции, дурак, злобный дурак. Если бы он был действительно умный, то создал бы организацию, эволюционным путём стремившуюся избавить Россию от недостатков, которых, конечно, было немало. Но если организаторы переворота пошли на жертвы, на уничтожение миллионов людей, значит, это можно назвать по меньшей мере страшной глупостью, грубейшей исторической ошибкой. То, что этот лидер ни одного человека лично не застрелил, – его ни в коей мере не оправдывает.
Как Вы думаете, что произошло с обликом нашего народа за прошедшее столетие? Что он утратил, а что, может быть, приобрёл?
Н.В.: Я могу только по литературе судить о том, какой был народ в XIX веке. Конечно, он был разный. И был разный уровень образованности и достатка, и разное воспитание, но я думаю, что духовность его всё-таки даже у самых малообразованных была безусловно выше, чем сейчас. Может быть, религию сделали слишком государственной, и поэтому роль её ослабла. Может быть, кто-то не был истово воцерковлённым, но какое-то сдерживающее влияние на силы зла оказывала церковь. Церковь почти уничтожили, и народ духовно обеднел. И обрёл страх. После того, что я лично пережил в 1937 году, узнал и прочувствовал, в глубине моей души навсегда поселился страх. Я вот с вами беседую, и в то же время думаю: может быть, не стоит касаться некоторых щекотливых тем? Но всё же решил вести разговор с полной откровенностью. Мой отец всю жизнь прожил в страхе. Я совсем недавно узнал о том, что он, будучи студентом 1-го курса Путейского института, был арестован и отправлен в Москву, в Бутырскую тюрьму. И только сестра моего деда – того, которого расстреляли в Феодосии, сумела с помощью Пешковой как-то его вызволить. Вот поэтому отец говорил: «Никогда не скажу». Он опасался рассказывать мне о предках из-за того, что это знание мне могло навредить в тогдашней жизни. Даже когда мы сидели на дне рождения, допустим, в 1987 году и кто-то говорил: «Знаете, Брежнев там что-то не так делает, зачем он Афганскую…». Тут же раздавалось: «Тише-тише, не надо так говорить, тише!» То поколение, которое восприняло, пережило репрессии, которое пострадало от них, страх навсегда поселило в своих душах, и он отражался на мыслях, на поведении, на отношениях и на воспитании следующих поколений.
Из состава ныне живущих – тех, которые знают о том времени только понаслышке, по рассказам и публикациям – очень малая часть как следует понимает трагедию происшедшего. Нередко теперь приходится читать или слышать: «Ну да, тогда, конечно, были репрессии, но вообще это всё преувеличено и надо убрать от числа пострадавших 3 или 4 нуля, зато мы построили Днепрогэс (отмечу – заключёнными!) и все прочее». Есть только один путь к тому, чтобы понять, что утрачено и возможно ли что-то вернуть: только правдивое просвещение и воспитание, правдивое просвещение и воспитание, правдивое просвещение и воспитание. Прежде всего подразумевается воспитание человека честного, воспитание человека справедливого, воспитание человека знающего. Я вам скажу, какое главное, на мой взгляд, «достижение» Октябрьского переворота и всех, кто его делал: это то, что духовно и нравственно растлили народ, сознание приручили. Я всегда, когда в разговоре возникает тема воспитания, вспоминаю небольшой очерк, опубликованный в известном дореволюционном журнале «Нива». Его автор повествовал о том, как мальчик, вернувшись домой из гимназии К. Мая, из уст отца услышал неожиданный вопрос: «Какое наказание полагается в вашей школе за ложь?» «Сын удивленно вскинул на меня глаза, – пишет автор, – и сказал: “Папа, у нас в школе говорить неправду не принято. Ведь если об этом узнает директор, он огорчится. Разве можно огорчить любимого директора?”» Вот так воспитывали и так надо воспитывать! И когда школа отмечала свой 25-летний юбилей, знаменитый географ и государственный деятель Пётр Петрович Семёнов-Тянь-Шанский, чьи 8 потомков учились в этой школе, обращаясь к присутствующим, сказал: «Все мы по окончании школы достигли разного положения в жизни, наград, званий. Важно не это, а то, что никто из вас не пал нравственно».
Никита Владимирович БлаговоА в чём эта нравственная крепость? Объясню на таком примере. По диагонали от этого здания стоит дом, облицованный метлахской плиткой, на фронтоне указаны цифры – 1909–1911 – даты начала и окончания строительства. Дом пережил Первую мировую и Гражданскую войну, уцелел в блокаду, после неё уже 73 года прошло, и ни одна (!) плитка не отвалилась. А со стен домов, которые построены в послевоенные годы и позднее, плитка осыпается постоянно и повсеместно. Почему, в частности? Потому что в то время человек, как правило, был воспитан так, что не мог свою работу выполнять кое-как. Когда меня спросили во время выступления в прямом эфире на телевидении: «Вы согласны, Никита Владимирович, что наш город называют культурной столицей?» Я вздрогнул и сказал: «Нет, я не согласен! Потому что в нашем городе действительно сосредоточено огромное количество культурных ценностей: библиотек, архивов, театров, музеев и т.п., но поведение большинства жителей не даёт основания для положительного ответа… Наш город грязный, забросан окурками, остатками жевательной резинки. Хороший русский язык, не обязательно пушкинский, не обязательно тургеневский, даже не обязательно петербургский, исчез! Вы же слышите, даже премьер-министр совсем недавно произносит: «Я вам скажу такую вещь!» Так нельзя выражаться. Я не могу «сказать вам огурец», я не могу «сказать вам стакан», я не могу «сказать вам стул». Я могу вам описать стакан, передать стул. Но сказать вещь нельзя. Это не русский язык, это упрощение, это печальная часть примитивизации всего общества! Я не могу вам рассказать о том, что я видел «крутой спектакль»! Я могу сказать, что я поднимался по крутой лестнице. Это что? Давно запущенная система воспитания. Только этот фактор!
Конечно, это не вся правда. Есть и сейчас очень хорошие педагоги. Я знаю некоторых. Один из них – Дмитрий Георгиевич Ефимов, директор 209-й Павловской гимназии, где я вчера был. Представляете, большой праздник школы, встреча, посвящённая столетию рокового события – отречения государя императора. Там в великолепном зале находилась вся школа. Собравшиеся увидели продуманный сценарий, взвешенную оценку исторического факта, интересные, талантливые выступления – так достойно и правильно подавался этот исторический факт. А как вдохновенно проводит воспитательную работу в клубе «Патриот» преподаватель истории 323-й школы Татьяна Николаевна Кочеткова! Так что есть и в наше время прекрасные педагоги…Не всё безнадёжно.
Семейные фото на рабочем столе Никиты ВладимировичаКак раз наш следующий вопрос связан с тем, есть ли у Вас надежда, что наш народ, наша страна смогут возродиться? И если есть, то на чём она основывается, на что полагается?
Н.В.: Во-первых, очень хочется верить в возрождение, хочется, чтобы была надежда! И она есть, конечно, несмотря на всё то негативное, что случилось в моей жизни. Вспоминаю: это было ещё в докомпьютерное время… Выступает девочка на городском краеведческом конкурсе, школьница Таня Мартынова. Она рассказывает о результатах изучения истории своих предков, которую изложила в тетрадке на 48 страницах в клеточку, где привела сведения о 198 родственниках! Причём среди них наибольших успехов в жизни достиг бригадир животноводов в колхозе, находящемся в одной из областей страны. Близкие и дальние родственники докладчицы были простыми людьми, но она их всех нашла, всех связала, и её поисковая работа даже как-то воодушевила их, объединила, подняла самосознание. Или, помню, выступает девочка: косички, голос высокий, но в то же время тихий: «Первые сведения о нашем роде относятся к 1036 году…» Мы сидим в жюри. Я уточняю: «Скажите, я не расслышал: к какому году относятся истоки Вашего рода? К 1836 году?» «Нет, – говорит она, – к 1036 году». Есть и такие семьи. Вы знаете, была же в истории эпоха Возрождения. Я верю, что у нас появится новый Столыпин. И в том числе, простите за такую простую лесть, вы же заинтересовались! Вы же не пережили ни блокаду, ни войну, ни репрессии. Надеюсь, вы ни в Афганской, ни в Чеченской войне не пострадали.
И последний вопрос: что Вы думаете о национальном покаянии? Возможно ли национальное покаяние для нашего народа? Каким оно может быть? Кто может каяться?
Н.В.: Это сложный вопрос. На первую его часть – возможно ли –, отвечу отрицательно. В данный момент серьёзное покаяние вряд ли возможно. Поскольку общество наше настолько разное во взглядах по отношению к истории… Но все-таки благодаря Дмитрию Сергеевичу Лихачеву Б.Н. Ельцин покаялся за расстрел царской семьи, публично признал это исторической ошибкой, катастрофой. Сейчас нужно подготовить общество к разумности переноса в другое место кладбища и Мавзолея с Красной площади, хотя вы знаете, что у этого мнения много противников. Но, может быть, ещё важнее признать, что весь этот путь был ошибочный, путь для совершенствования общества насилием – это не дорога в действительно лучшее будущее. Нужно как можно больше готовить людей воспитанных, нужно готовить хороших педагогов. Просвещение – это труднейший процесс. И конечно, воцерковление населения, не только православное, должно происходить постепенное, абсолютно осознанное и добровольное. Духовное воспитание должно быть признано важнейшим.
Никита Владимирович, но надо ведь понимать, отпущено ли нам ещё время и сколько на это воспитание и воцерковление? Если сейчас посмотреть на наш народ, на знание русского языка, например, чего Вы коснулись сегодня: русские это люди или нет? На знание истории, культуры, географии своей страны, русские мы люди или нет? Не получится ли так, что мы переступим тот рубеж, если еще не переступили, когда просто будет бесполезно и не нужно каяться, мы же не можем отвечать за ошибки тех, с кем мы ничем не связаны? Эта земля, долго ли ещё она останется нашей?
Н.В.: Я понимаю вас, и в ваших словах есть немало справедливости. Переступили ли мы ту черту? Трудно уверенно ответить на этот вопрос, кто его знает, может быть, переступили. Ушли те поколения, которые были носителями той духовности, той культуры. После 1990 года стали возрождаться, например, общества потомков дворян, я бывал на их заседаниях, мероприятиях и имею о них представление. Скажу вам совершенно честно: если исторически, даже документально, кто-то действительно является потомком какого-то дворянского рода, то, поскольку он вырос в советское время, в его сознании, в его воспитании практически уже ничего дворянского не осталось, за редчайшим, быть может, исключением. Я ничего плохого о них не скажу, но точка возврата, возможно, пройдена. Дворянство когда-то было, но ушло, уйдёт и коммунистическая партэлита, которая была, она уже и сейчас совсем не та, которая была в 17 году, не та, что была в 37-м, хотя современные коммунисты всё ещё ходят и поклоняются своему божку.
Главное, мне кажется, – воспитать в умах грядущих поколений, как я уже сказал, понимание того, что революционный способ улучшения жизни общества недопустим, ошибочен, преступен, антинароден. Слово «покаяние» означает публичное признание. Заметьте, сейчас у нас в государстве не то чтобы запрещено это слово произносить, но и не скажу, что уверенно и громко говорят об этом. Вот стоит на Троицком поле памятный Соловецкий камень, но ведь достойного памятника репрессированным нигде так и не поставили, и неизвестно, поставят ли. Я каждый год 30 октября прихожу и на Троицкую площадь, и на Левашовскую пустошь езжу, – места, где проходят траурные митинги, но что-то я не помню случая, чтобы в этих встречах принял участие кто-то из руководителей города. Власти меняются, но никто никогда у Соловецкого камня не был. Это значит, что политика государства не предполагает публичное предание анафеме и признание того пути, тех репрессий крупной исторической ошибкой. Поэтому надо вести кропотливую работу. Занимайтесь своим замечательным просветительским трудом, я вам низко кланяюсь да благодарю за то, что вы дали мне возможность высказаться, за то, что мы с вами единомышленники, я думаю, во всех отношениях.
