День семнадцатый
Мне показалось или в этом году листья действительно не собирают в эти ужасные чёрные мешки?
Не могу насмотреться на этот тёмно-жёлтый кленовый кисель под ногами. На осиновые пятаки и копейки, горстями рассыпанные на мокром чёрном асфальте. Как хорошо, что пасмурно и дождь – Измайловский парк почти пуст.
Осень вошла в силу, сгустила краски, добавила контраста: красное и чёрное, оранжевое и зелёное, жёлтое и цвет грозовой тучи. Наварила медовой браги, которую теперь называют глинтвейном. Раскурила трубку ароматного, с горчинкой, табака.
Не знаю, как нивы, а каштаны поспели – лопаются и падают с глухим звуком, блестящие, будто из полированного дерева. Невозможно пройти мимо. Осень поднимает, придирчиво выбирая, парочку каштанов для меня. Протягивает на ладони, словно угощение для белки. Иду, гоняя их в кармане, как китайские шарики.
Это был очень необычный сентябрь. Резко начинается дождь и ветер, будто рядом отряхнулась очень большая и очень мокрая собака.
День восемнадцатый
Последний день в больнице. Завтра меня выписывают. Месяц пролетел, как полчаса, и тянулся, как тридцать жизней.
За всё это время я видела много нездоровых людей, но ни одного безумца. Безумцев выпускают гулять без присмотра только по ту сторону забора, поэтому я немного нервничаю.
Чтобы успокоиться, решила пойти гулять. Я ходила и фотографировала заретушированную осень, а в самом углу больничной территории обнаружила кошкин дом с пустыми мисками вокруг. Кошек тут любят и кормят. Заботятся о них, как о братьях меньших. Дом даже построили – с окошками и крыльцом.
Мне навстречу шли пациентки из тех, кого всегда сопровождает персонал. Три женщины в тёмно-синих куртках, в платочках, каких-то калошах и в коричневых колготках в рубчик, чуть оттянутых на коленках, как у маленьких. В руках у одной была маленькая серая кошка. Та самая, что обнимала меня в скверике, потому что всецело доверяет людям, хоть и живёт на территории психиатрической клиники.
Потом я пошла на площадку, где самостоятельные пациенты курят, невзирая на объявления на деревьях: «Курить строго запрещается!». У них там скамейки, урны, синицы и почему-то почтовый ящик на дереве. Я не раз останавливалась и смотрела на него издалека.
Было время обеда, и в крохотном сквере не было ни души. Я подошла к почтовому ящику и заглянула в него. Там лежал свернутый пожелтевший листок бумаги, засушенный цветок, скрюченные прошлогодние листья и несколько бело-коричневых птичьих перьев.
А напротив длинного корпуса, где окна закрыты решетками, стоит невысокое здание с рисунком на всю стену. Я сначала не поняла, что за сюжет изображен и почему. Библейская сцена? Аргонавты? «Ты куда, Одиссей, от жены, от детей?» А потом поняла – это про цветочек. Аленький.
Цветочек аленький – это совсем не «пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что». Это – принеси мне что-то, что изменит всё к лучшему, не знаю, что это, знаю, что что-то очень красивое.
Я не стала доставать бумажный лист из почтового ящика. Я прекрасно знаю, что там написано: «Привези мне, Батюшка, цветочек аленький». Это может быть написано вязью, пляшущими человечками, иероглифами, крестиками, ноликами, но смысл всегда один: «Спаси и сохрани, Господи!».
Утром позавтракала, побеседовала с врачом, распрощалась со всеми и заказала такси. «КПП психиатрической клиники. Да, вы правильно поняли. В одиннадцать». Вышла с пакетами, сумками, рюкзаком, отдуваясь и звеня ложками в чашке.
Таксист посмотрел на меня, помог разместить багаж, сел за руль и молча включил Высоцкого «Альпинистка моя, скалолазка моя». Очень люблю эту песню.
Еду домой из жёлтого дома. С любовью.