Моя супруга, довольно равнодушно наблюдавшая за тем, как социальные сети и новости сходят с ума по коронавирусу, после слов президента внезапно забеспокоилась.
– Как бы они действительно нас на карантин не закрыли...
И попросила сходить в магазин и купить риса.
– Немного, пачки три или четыре. И макарон купи пачек пять. И спагетти, и лапши, и пенне – знаешь, это такие толстенькие макарошки. И ещё гречки обязательно.
Также в список необходимого попали масло сливочное и подсолнечное, пакеты с замороженными овощами, баклажки с минералкой и много чего ещё.
– Ещё бы и консервов каких-нибудь купить… Посмотри сам, чего нам не хватает.
Я полез посмотреть. Есть у нас на кухне, в самом тёмном углу под мойкой, такая секретная коробка, где хранятся наши запасы на «чёрный» день. Так… Что у нас здесь? Банки с тунцом, кильки в томате, шпроты, какая-то жестянка «Завтрак туриста» И тут, как говорится, нахлынули воспоминания. Оказалось, что я помню историю каждой банки, забытой мной до поры в коробке под мойкой. Ещё бы, ведь за каждой из них стоял свой кризис, свой мини-апокалипсис. Так, вот тунец в собственном соку – две банки. Как сейчас помню, купил я этого тунца в 2014 году, когда после эйфории по поводу возвращения Крыма американцы ввел санкции и рубль упал почти в два раза. Следом последовало неожиданное увольнение из одной конторы, где я делал корпоративный журнал «Русский огнеупор». Обиднее всего было то, что накануне наш «Огнеупор» занял первое место в одном весьма престижном конкурсе корпоративной прессы и я всерьёз рассчитывал на прибавку к зарплате. Да что там рассчитывал, я уже успел распланировать и потратить эту прибавку на отдых на Бали. Можно было бы подумать и о кредите на новую машину. Но вместо прибавки и отдыха на море я получил sms-сообщение о расформировании редакции, и эта новость надолго выбила меня из колеи. Шпроты в масле. Их я купил в 2010 году… Помните, это было «лето горящих торфяников, когда вся Москва была окутана густым и смрадным дымом? Люди тогда бежали из Москвы, скупая горы продовольствия. Мы тоже поехали, накупив мяса и почему-то пять банок шпрот, которые мы тогда так и не смогли есть.
Три банки с сайрой и куриный паштет – привет из 2009 года, когда во время пандемии «свиного гриппа» H1N1 врачи тоже нагнетали страсти, учили чаще мыть руки и призывали всех сидеть по домам. А вот банки кильки в томатном соусе – символ кризисного 2008 года, когда плавное течение сытых «нулевых» было опрокинуто глобальным финансовым кризисом. Впрочем, мне тот год запомнился личным кризисом: в журнале «Огонёк», где я тогда работал, перестали на три месяца платить зарплату. Тогда нашей семейной едой стало «ризотто»: пакет риса, смешанный с банкой килек в томатном соусе. Дёшево и сердито. С тех пор я терпеть не могу даже сам запах килек в томате. Наконец, на дне коробки осталась только старая ржавая банка свиной тушёнки – мой талисман, который кочевал со мной из одной съёмной квартиры в другую. История этой банки началась почти тридцать лет тому назад – ранней осенью 1992 года, когда я был студентом второго курса факультета журналистики Воронежского университета. В ту пору в Воронеже пропали разом все продукты. Вообще все, даже окаменелые кирпичи концентрата киселя, которые, вероятно, с хрущёвских времён пылились на прилавках местных гастрономов. Пусто было даже на колхозном рынке, а воронежский губернатор тогда вошёл в анналы истории эпической фразой о невозможности командно-административного управления стихией продовольственного рынка:
– Да что это такое?! Только возьмёшься за яйца, как молоко пропадает!
И вот у одного из моих однокурсников созрел гениальный план по добыче продовольствия.
– Всё просто, – убеждал меня Володя Кулаков. – Мы поедем в гости к первокурсникам, которых сейчас погнали убирать картошку в колхоз, поставим бригадиру бутылку самогона и наберём по мешку.
– Колхозники увидят.
– Не увидят. Мы вечером поедем.
– Ну, предположим. А вернёмся мы как?
– Переночуем у ребят в бараке, а утром на автобусе в город. В поход на продразверстку колхоза мы отправились втроем – присоединился ещё один наш однокурсник.
В колхозе встретили нас радушно. Командир студотряда, коррумпированный бутылкой самогона, разрешил нам переночевать и даже лично проводил нас на поле, где мы начали уже впотьмах выковыривать корнеплоды из жирного чернозёма. Но наш план сорвался. Кто-то из первокурсников «настучал» председателю колхоза, и тот вместе с участковым милиционером отправился в погоню за расхитителями колхозного добра, которое и так пропадало на полях.
– Бегите! – побелел лицом бригадир.
– Блин, и зачем я с вами связался! Ещё срок впаяют!
И мы побежали. Через поле – по направлению к шоссе. Уже через пятнадцать минут бега по раскисшему непролазному чернозёму с тяжеленным рюкзаком за плечами и неподъёмным мешком картошки в руках мне захотелось просто упасть на землю и сдаться. Но, как выяснилось, это было только начало наших испытаний. На шоссе не было ни души, то есть ни единого автомобиля. Между тем ночное небо затянули свинцовые тучи. Пошёл мелкий противный моросящий дождь.
– Ну что, пошли в деревню проситься на ночлег? – предложил я.
– С ума сошёл? – возразил Кулаков. – А если этот председатель уже всех своих оповестил?! Нас же поймают!
– Ну тогда давай найдём стог сена. Может быть, заночуем в стогу.
– Как ты его в темноте искать будешь?!
– Не знаю. Но что-то же надо делать!
– Я не знаю, что надо сейчас делать...
И тут произошло чудо. Настоящее чудо, говорю я вам. На мокрой дороге блеснул свет фар, и через несколько секунд рядом с нами остановилась «Нива».
– Залезайте! – широко улыбнулся нам водитель.
Не веря своим ушам от счастья, мы залезли в салон, и Руслан (так звали нашего спасителя) отвёз нас к себе домой на ночлег. Вернее, домом это назвать было очень сложно.
Никогда до этого я не видел ничего подобного. Это был настоящий город фавел: целые улицы и кварталы, составленные из старых строительных бытовок, каких-то контейнеров и киосков «Союзпечати», обшитых железом. И в каждом таком киоске жили люди – семьи русских беженцев, вынужденных искать спасения в России от новых «демократических» режимов Казахстана, Туркменистана, Узбекистана – словом, здесь были собраны беженцы со всех окраин советской империи, охваченной горячечным бредом дерусификации. Наш Руслан, как выяснилось, сбежал из самого Байконура – с того самого знаменитого космодрома, который оказался не нужен ни российской, ни казахской властям. В тесном вагончике он жил с женой и сынишкой, и я даже не представлял, что люди могут так бедно жить. Но нам он казался воплощением поистине царской щедрости. Мокрую одежду мы развесили у печки-«буржуйки». Мы поделились картошкой: я отдал жене Руслана весь свой мешок, который мне оттянул руки. Руслан достал откуда-то из-под стола старую банку тушёнки.
– Со спецбазы тылового обеспечения строителей космодрома. Видите клеймо: 1956 год? Это последняя банка – с самого Байконура её везу. На «чёрный» день когда-то ящик купил.
Мы помолчали, впечатлённые величием момента.
– Может, не надо её открывать? – тихо предположил Кулаков.
– Надо! Надоело уже эти «чёрные» дни ждать. Теперь будем к праздникам готовиться.
И, клянусь вам, за всю свою жизнь я не пробовал вкуснее ужина. Жареная краденая картошка с тушёнкой-ветераном – это был венец всей человеческой кулинарии Там же, у стола, мы и заснули, свернувшись кое-как на полу, потому что больше места в вагончике уже и не было. Наутро мы пытались отблагодарить Руслана, предлагали ему деньги и посильную помощь, но тот твёрдо и вежливо от всего отказался:
– Да я же ничего такого и не сделал... Русские ведь своих не бросают, чего вы так удивляетесь?! И вот, вернувшись в Воронеж, я первым делом купил в кооперативном магазине несколько банок тушёнки – на всякий случай.
* * *
Я посмотрел на этикетки: срок хранения всех консервов уже давно истёк. Всю коробку я определил на помойку. А сам пошёл за новой тушёнкой. Пригодится – если не на «чёрный» день, то будем к праздникам готовиться.
