4. Училище
Колючая паутина проволоки, нимало не препятствующая сношению с внешним миром. Белые ряды полотняных палаток среди дубков и берёз, аккуратные дорожки и агитвитрины с газетами и расписаниями; погребки с бочонками питьевой воды и небольшие арычки, разносившие журчащую прохладу по всей территории лагеря, – вот что увидели мы утром, когда резкие звуки трубы подняли нас с наших проволочных двуспальных кроватей. Не успели мы как следует замотать обмотки, как труба уже звала на туалет. Бегом отправлялись на бурную речушку, которая обжигала кипящей ледяной водой наши тела, разгорячённые зарядкой и сном. Тут же, на умывании, мы атаковывали ранних продавцов яблок, груш и прочих фруктов.
Советские солдаты во время водных процедур. Фото: topwar.ruНедели через три, когда стало светать позднее и на крышах появлялся за ночь иней, подъёмы и особенно беготня без рубашек на речку была многим не по душе, такие стремились остаться уборщиками в палатках. Я уже привык, и наибольшую неприятность доставляли мне ботинки и обмотки, которые я никак не мог привести в порядок за 5 мин и часто мчался за строем, держа в руках катушки обмоток и заплетаясь в ботиночных шнурках, а потом при немощном свете луны или одинокого фонаря зашнуровывался. После утреннего туалета происходил осмотр на внешний вид. Командиры отделений ходили по шеренгам, затягивая поясные ремни, застегивая крючки и пуговицы и давая взыскания за отсутствие чистых подворотничков и грязные ботинки.
Потом шли на завтрак. Занятия начинались по сигналу той же бесстрастной трубы. Мы отправлялись в «класс», т.е. попросту садились на землю, опустив ноги в ровики. Так проходило время до 2–4 ч, до обеда, следуя на который, мы основательно закусывали пылью, горланя песни. Час техники проходил или в сне, или в чистке оружия. До ужина занимались самоподготовкой опять в тех же ровиках. После ужина до отбоя горланили песни, лежа в палатках, часто засыпая ещё до отбоя, так как света не было и ни читать, ни писать было нельзя. Наконец играют «зорю», и мы идём в арт. парк, где проходит вечерняя поверка. Перекличка, назначение наряда, зачтение приказов – всё это выслушиваешь, стоя «смирно», покачиваясь порой от непреодолимой дремоты. Под звуки марша в клубах пыли мы расходимся по палаткам, и через полчаса всё вымирает, только бродят по дорожкам одинокие фигуры дневальных да время от времени, точно привидения, пробегают фигуры курсантов в ночном белье.
Так проходили будни. В воскресенье поднимались на час позже; начистив технику, проводили время по своему усмотрению, но в пределах лагеря. Устраивались дивизионные прогулки и тренировочные забеги; однажды нас повели сниматься, и мы, надев немецкие мундиры… бегали на кинооператора Эрмлера, изображая атаку немцев в кинокартине «Котовский». Свободное время у меня проходило на пеньке под дубом на берегу ручья, где я читал, писал письма или учил стихи, с завистью посматривая на счастливцев, к которым на выходной приходили родители из Алма-Аты.
5. Занятия и преподаватели
23 августа начались регулярные занятия. Занимались мы на улице, сидя в вырытых рядами ровиках. Пребывание в этих «классах» было не особенно приятно ранним утром, когда трава серебрилась от инея, и в полдневный жар, растоплявший, казалось, наши мозги. Все тогда становились сонными и только усилием воли заставляли себя слушать лектора, чтобы не «засыпаться», если прикажет повторить сказанное. С великим облегчением мы ждали перерыва и бежали утром на солнечный припёк, а днём прятались в тени.
Советские солдаты на берегу реки. Фото: topwar.ruМоим излюбленным местом был обрыв Талгарки; лежа в тени развесистой ивы, я зачарованно следил за бесконечными изменениями бурлящей воды, предаваясь сладостным воспоминаниям о доме, о родных. Когда же переводил взгляд, то передо мной начинали плыть берега и снежные вершины близких гор казались падающими навзничь. Именно в эти короткие промежутки картины величавых гор с ползавшими по их склонам стадами, тучные поля, яблоневые сады вызывали желание как-то выразить своё восхищение перед окружающей красотой, и я решил учить стихи Пушкина и Лермонтова про Кавказ.
После я выписал все отрывки про осень и, выучив их, часто повторял в соответствующие моменты. Три часа самоподготовки проходили в тех же классах. Подготовить как следует занятие на следующий день мы не успевали из-за ранней темноты, и час пропадал в пустых разговорах зря. С какой лихорадочной поспешностью мы чертили в наступавших сумерках, как огрызались на мешавших товарищей – вспомнить страшно. Только перейдя в помещение, стали готовить все уроки, вытягивая накопившиеся «хвосты». Впрочем, и сейчас мы не всё время проводили в комнате. На уроки тактики зачастую шли на песочный ящик или, увешавшись «материальным обеспечением занятий» – катушками, кабелем, винтовками – тащились на одно из полей в окрестностях Талгара, не обращая внимания на погоду.
Наш техник Перцев и задал нам перцу на этих выходах, особенно после получения майорского звания. Куркуль по натуре, он заставлял нас «без его ведома» приносить с выходов к нему на дом дрова, свёклу, картофель, сено и прочее «детишкам на молочишко». Артиллерию нам преподавал полковник Марышев, человек большой культуры, поражавший нас своей памятью (со второго раза он знал всех по фамилиям). На его уроки в спецкласс я ходил с истинным наслаждением. Отдаваясь всей душой своему делу, он вскоре отказался от нашего взвода, пожав печальные плоды – результаты двух-трёх контрольных работ. Поэтому у нас было ещё два артиллериста. Командира взвода весьма скоро сменил новый молодой лейтенант Гончар, а прежний променял нас на боевых спец. школьников, будущее знаменитое 45-е кл. отделение. Гончар – молодой, но дошлый лейтенант, умел поставить на своём. Он прекрасно знал матчасть и умел преподавать все свои дисциплины, кроме физо. Правда, его обстоятельные объяснения по огневой службе, уставам матчасти орудий, стрелковой мы охотнее выслушивали, чем потом рассказывали, приводя его в отчаяние своим нежеланием работать.
Топограф был подполковник Кильвейн – большой знаток и любитель своего предмета. Человек со старой офицерской закалкой и потому безусловно культурный и очень выдержанный. Он сумел заинтересовать меня, и топографию я знал лучше всего. Инженерное дело нам преподавал ст. лейтенант Бойко, который бойко только кричал, и доказывать ему что-либо было совсем невозможно. Его занятия по отрывке окопов не лишены были приятности, так как были связаны с выходом в горы. Химик – капитан Симонов – скоро стал у нас нарицательным названием всякого болтуна. Ранение в голову, видимо, сильно потрясло его умственные способности. Стоило ему прицепиться к чему-либо, и все часы его занятий были посвящены этому вопросу. Так он заставил нас выписывать все фрукты, ягоды и овощи, чтобы мы уяснили себе запах «гнилых фруктов» ОВ (отравляющих веществ – «Стол»). После рассказов о своей молодости он стал ходить у нас под прозвищем «Нюрки» – героини его непрестанных примеров на популярную тему.
Солдатский быт в годы ВОВ. Фото: topwar.ru6. Командиры
С самого первого дня нашего водворения в лагере наметились и первые командиры. В каждой из трёх палаток был назначен старший, наблюдавший за чистотой и заправкой коек. Позднее они и стали командирами отделений, кроме меня. Я своё старшинство уступил М. Котляровскому, голенастому и горластому парню моих лет, уже имевшему опыт в командовании. (Как удивительно похоже и различно сложились моя и его карьеры в училище! Но об этом ниже.) Помкомвзвода был назначен ст. сержант Раевский В.К. Этот «старый пер-н» был очень бестолков в своём руководстве. Под понукания Райвоенкомата мы всё бегали и всюду опаздывали. После нескольких таких опозданий и необеспечения занятий он уступил место Котляру (Котляровскому – «Стол»), сместившись до рядового к-та как «не завоевавший авторитета».
Котляр был достойным восприемником РВК. Имея много молодого задора, нахальства, свойственного его нации, он держался более долго на этом почётном посту. Его ноги и сердце борзой собаки не давали нам покоя: мы бегали ещё больше и скорее. Скоростью бега он часто искупал свои безапелляционные и глупые распоряжения. История его свержения и возникновения из «пены» нового помкомвзвода достойна более подробного описания в духе «Истории города Глупова» и будет следовать дальше. Пока же мы бегали под чутким руководством Гончара, Котляра и трёх командиров отделений: бессменного Рудакова и Кудимова, а моё первое отделение – под шаткой десницей сначала Котляра, потом Дегтярёва и под конец моей.
Сержант Рудаков был наиболее исправным из командиров. Военная жизнь до училища пообтерла с него задор молодого петуха, и его тихий, но твёрдый характер доставлял ему мало хлопот, внушив незлобивое отношение к себе своих подчинённых.
7. Столовка
«Желудок – гроб великодушных стремлений
и колыбель эгоизма…» (афоризм Пруткова)
Мамона, грубая мамона начинала властвовать человеком, как только он переступал порог этой «ширит-Копэ» (обители наслаждений). И как я ругал себя, как презирал за то, что поддавался иногда этому чувству, толкавшему на стояние у окна за «подрубкой», забегания ещё раз в надежде «подрубить» и даже подложить себе хотя бы на каплю больше при делёжке!
Вообще курсантский паек – один из лучших в армии, и кормили нас хорошо. Утром давали масло и сахар, но чем дальше, тем с большим нетерпением мы ожидали часа обеда; домашние запасы приелись, и нам стало не хватать, особенно зимой, получаемого (но неположенного) пайка, который мы дополняли кукурузой, лепёшками, яблоками, организовав это дополнительное питание через мальчишек, которые за мзду таскали с базарчика нам требуемое даже на занятия (если они были на улице). Когда были яблоки и другие фрукты, мы потребляли их в огромном количестве, пользуясь их дешевизной (3–5 р. яблоко). Мы ещё не знали забот, наедались ими до отрыжки. Но плохо нам пришлось, когда они кончились.
В связи с неумеренным потреблением фруктов часто болели животы, и начальство стало бороться с покупкой их, мотивируя свои действия вредом есть немытые овощи и фрукты; тогда стали очищать от кожи, и заболевания продолжались. Не раз выгребали яблоки из обширных курсантских карманов и выбрасывали их в пыль или в Талгарку к великой радости мальчишек, которые устроили из этой борьбы за здоровье выгодную спекуляцию, продавая подобранные или выловленные в воде фрукты по второму разу. Ну и поел же я яблок в Талгаре, но ни разу не болел!
Принятие пищи было организовано следующим образом. Заходили строем в столовую и, потренировавшись в одновременном снимании головных уборов, садились по 8 человек за стол. Старший (или выборный) делил хлеб, сахар, разливал суп, раскладывал второе на 8 частей отнюдь не по христианскому принципу: чуть-чуть, а себе больше! Мельчайшая разница в несколько грамм вызывала голодное раздражение остальных, и делившему всучали самую маленькую порцию. Эта мелочность доходила до смешного, но человеку не до смеха, когда его мысли заняты едой. Обидно, но так.
Солдаты во время обеда в годы ВОВ. Фото: topwar.ruВскоре вопрос питания сделал отношения между сержантами далёкими от товарищеского содружества и взаимопомощи. От последнего вида сотрудничества они усиленно отказывались, когда имелась возможность «рубануть» в столовой (термины «рубака», «подрубщик», «рубать» происходили от спорой профессии лесорубов, только с заменой топора ложкой). Часто можно было слышать такое распоряжение помкомвзвода: «Ну, Кудимов, веди ты, а я… забегу в парикмахерскую». Кудимов благодаря своим запасам и воспитанию был наиболее сговорчив в этих случаях. Когда же дело касалось других, то Рудакову или Дегтярёву срочно требовалось идти в санчасть, и они перепоручали вести взвод или отделение рядовому курсанту для «привития навыков в командовании». Конечно, дорога начальства в парикмахерскую и «санчасть» показала путь и остальным «рубакам», которые заимели в столовой вскоре соответствующий авторитет, а некоторые и блат. Тася, жена Гончара, была наиболее популярной поварихой, потому что она наиболее часто покровительствовала правой руке своего мужа – Котляру, вообще из нашего взвода выделяя особенно некоторых (пресловутый Марк С. попал в их число).
Орел, 9.10.43
Продолжение следует
