1. Читай: изловить и повесить
В свое время Г.Ю. Любарский написал замечательное эссе, анализирующее причины ненависти широких народных масс к моей скромной фигуре. Самым ярким проявлением этой ненависти была рекордная волна комментариев к одному интервью на «Ленте», как изящно выразился историк С.В. Волков, «за счёт истерик советских павианов». Сейчас комментарии отключены и просмотреть их нельзя; я сам их и не прочёл, но мне говорили, что обсуждался только один вопрос: нужно ли меня сначала расстрелять, а потом повесить, или произвести эти действия в обратной последовательности. Меня, кстати, очень удивляет такой подход: если можешь расстрелять или повесить – сделай это спокойно, без шума, с достоинством, а если не можешь – зачем загрязнять мировую паутину брызгами бессильной злобы?
Один из комментариев (я привожу его по памяти и без дословного цитирования, в некотором противоречии с теми требованиями, которые сформулирую чуть ниже, но прошу мне поверить) заключался в следующем: иксперд не знает, что советская школа была прямым продолжением прусской гимназии. Мне стало интересно: а откуда это знает автор комментария?
Источник знания – вопрос принципиальный. Некоторые вещи самозарождаются из воздуха. Для образовательной области это такие представления, как поголовная грамотность в СССР, достигнутая в рекордно краткие сроки (к этой теме я надеюсь обратиться в другое время), или вот – что советское образование продолжало лучшие традиции дореволюционного и даже наследовало прусской гимназии.
Но знание, источник которого неизвестен, в расчёт приниматься не может. Интеллектуальная дисциплина требует на что-либо сослаться, и лучше, если это будет авторитетный и проверяемый источник. У меня тоже есть свой воздух, ссылаться на который невозможно; он заключается в том, что СССР – страна приписок и недописок. Этот подход не позволяет уличить во лжи (в каждом конкретном случае это нужно обосновывать), но даёт достаточные полномочия, чтобы последовательно ставить под сомнение. И здесь возможны экстраполяции (например, как систематически искажалась статистика в пенитенциарной системе и что стоит за официальными цифрами, можно прочесть здесь). Сейчас мы рассмотрим один массовый общественный предрассудок – о том, что советское образование продолжает дореволюционное (включая пресловутую прусскую гимназию).
2. Два слова о сходствах и различиях
Одна из трудностей сюжета заключается в том, что всегда можно найти точку зрения, с которой между любыми предметами нет принципиальной разницы. Для комара Пушкин и Чикатило не отличаются друг от друга; их кровь одинаково вкусная. Точно так же можно не заметить разницы между царской и советской школой: и там, и там парты и уроки, и парты стоят не на потолке, а на полу, и у учеников и наставников по большей части по два глаза и нет хвостов, и даже – за рамками этих едва ли не общечеловеческих признаков – преподавание и там, и там ведётся на русском языке; а для определённого периода – и там, и там школьники носят форму.
Картина Ильи Репина "Александр Сергеевич Пушкин читает свое стихотворение перед Гаврилой Державиным на экзамене в Царскосельском лицее". Фото: Всероссийский музей А. С. ПушкинаРазница, однако, есть. Некоторые базовые вещи просто невозможно заменить. Если бы перед руководителями советской школы ставили задачу изобрести что-то предельно непохожее на прежнюю школу, найти трёхглазых учеников, поменять язык преподавания или вернуться от классно-урочной системы к иезуитской технологии они просто не смогли бы; для одного не хватило бы ресурсов, другое просто не пришло бы в голову. (Заметим в скобках, что школьная форма – элемент третьестепенной важности – вообще ни о чём нам не говорит: разница между советской школой 70-х годов, где она была, и современной школой РФ, где её нет, гораздо меньше, чем между первой и царской гимназией, где форма тоже была.) Потому сравнивать нужно сравнимое. И на концептуальном уровне советская школа – едва ли не предельно непохожее на прежнее образование; к этому несходству мы теперь и обратимся.
Царская школа представляет собой организм, выросший из образовательных потребностей сословий, оформленных государством и подогнанных под его требования и представления (которые для различных сословий, естественно, были разными); общеобразовательная ветвь, одно из ответвлений которой вело в университет, – лишь одно из направлений подготовки, доступное для всех. Кроме общеобразовательных школ (три основных типа – народное училище – и два привилегированных: гимназия и реальное училище) были кадетские корпуса, духовные семинарии, а под конец появились школы финансового и затем торгово-промышленного ведомства (коммерческие училища), были профессионально-технические школы (эта сфера возникла тоже сравнительно поздно – при Александре III). Наличие неединообразной общеобразовательной школы смягчает сословную логику, давая независимый от происхождения шанс детям с разными склонностями и способностями (напомню, что последние гимназические уставы предполагали возможность освобождения от платы за учебу 10 % учеников).
Советская школа, единая (какая ещё? трудовая? политехническая? энциклопедическая?), вырастает из беспочвенного идеологического концепта, оторванного от любых традиций. Современному человеку она кажется естественной (отсюда страхи: как так, ребёнок будет выбирать, что ему нужно, и останется без того-другого-третьего), и он не замечает, что этот выбор уже осуществлён за ребёнка, что он остался без почти всех языков, философии, психологии и много чего ещё; ничего естественного в наличном наборе нет, на протяжении веков он был совсем другим.
Советская школа не могла сохранить вожделенного единообразия. Возможно, для лишённой геополитических амбиций страны типа Финляндии (по населению чуть меньше Петербурга, если верить википедии, и во всяком случае намного меньше Петербурга с губернией) это доступно. Но СССР был не таков. Единство школы вело его к катастрофе, которая и случилась. Даже и в СССР по необходимости выделились специализированные школы языкового и математического типов. Мне неизвестны исследования, которые вскрыли бы их роль в рамках общей советской образовательной модели; полагаю, она была достаточно значительна. Но этого разнообразия было недостаточно, чтобы система могла поддерживать своё существование долгое время. Где-то к 60-м годам было исчерпано и промотано наследие Российской империи. Потом повезло с нефтью. Когда везение кончилось, выяснилось, что воспитанным в советской школе людям СССР не нужен.
Царская школа – школа открытая. Идеи национальной замкнутости и национального превосходства были ей совершенно чужды. Антизападничество и «традиционные ценности» не встретили бы в среде её ведущих деятелей ничего, кроме насмешек, – как и социалистические идеи, проповедуемые в школе советской (и это отражается на уровне учебных планов). Цезарь у Саллюстия говорит: «Предки наши, отцы сенаторы, никогда не испытывали недостатка ни в рассудительности, ни в отваге, и гордость не мешала им перенимать чужие установления, если они были полезны… всё то, чем обладали их союзники или даже враги и что им казалось подходящим, они усерднейшим образом применяли у себя; хорошему они предпочитали подражать, а не завидовать». И каким же образом Третий Рим мог отказаться от этого правила первого? Потому так велика в программах роль античной и западной культуры.
Вообще же – не будем забывать – школа говорит о себе и своих задачах прежде всего именно учебными планами.
3. А теперь собственно о прусской гимназии
Одно из самых заметных отличий советской школы от дореволюционной – отсутствие чего-либо похожего на самый привилегированный массовый тип среднего образования, а именно – на классическую гимназию.
Напомним и приведём некоторые гимназические планы. После разрушения основ классического образования в конце царствования Николая I правительству стала ясна необходимость его восстановления. Это было сделано Уставами 1864 года (умеренная реформа) и 1871 года (радикальная реформа). Обычно наши историки называют это реформой и контрреформой; но так можно делать только по недомыслию.
Устав 1864 года (менее радикальный вариант классической гимназии с обоими древними языками)
Устав 1871 года
Математика дана с физикою, математическою географиею и кратким естествоведением.
После этого начиная с 90-х годов XIX века роль древних языков ослабевала, и последний вариант классической гимназии империи был (за исключением очень ограниченного числа школ) вообще без обязательного греческого языка. Посмотрим, что делалось в Германии (моим источником в основном послужил сборник немецкого образовательного законодательства Geh. R. Dr. L. Wiese’s Sammlung der Verordnungen und Gesetze für die höheren Schulen in Preussen. Dritte Aufgabe, bearbeitet und bis zum Anfang des jahres 1886 fortgeführt von Prof. Otto Kübler... I. Abt. Die Schule. Berlin: 1886). Для понимания таблиц необходимо помнить, что немецкие гимназические классы идут от шестого к первому, и три старших предполагают два года; весь немецкий гимназический курс – девятилетний. Таблицы я видоизменю, чтобы классы шли в хронологическом порядке, а не по официальной нумерации.
Циркуляр от 24 октября 1837 года
Religionslehre, конечно же, нельзя переводить как «религиоведение». Это разновидность Закона Божия.
Циркуляр от 7 января 1856 года
В 6-м и 5-м классах преподавание немецкого и латыни было в руках одного учителя, и ему дозволялся в рамках 12 часов манёвр временем. Естествоведение могли преподавать, если у гимназии были соответствующие ресурсы; от уроков, заключённых в скобки, школа могла отказаться. За счёт этих уроков могло быть усилено преподавание географии или счёта. Гимнастика, пение и древнееврейский не принимаются в расчёт, поскольку выходят за рамки обычного школьного времени.
Циркуляр от 31 марта 1882 года
Прусский учебный план 1892 года. Косая черта отделяет количество часов в нижней и верхней ступени класса
Как видим, принципиальной разницы между учебными планами русской и немецкой гимназии нет. Можно усмотреть одинаковую тенденцию: он размывается под воздействием требований других наук, но в Германии это происходит медленно. Из заметных различий обратим внимание на краткость курса русских гимназий (семь или восемь лет сравнительно с немецкими девятью; русские скороспелки, в отличие от серьёзных немцев, торопятся «на ловлю счастья и чинов») и наличие двух новых языков, кроме родного (что поделаешь, Россия – страна догоняющего развития, и её молодёжи нужно овладеть двумя ведущими языками интеллектуальной деятельности человечества, а немцам, которые и сами – средоточие науки и просвещения, достаточно одного). Таким образом, русский учебный план, уже исходя из рамочных условий, не может не быть ослабленным вариантом немецкого; и уже от энергии и воли наших проектировщиков зависело, насколько они будут поддаваться воздействию общественного мнения и сдерживать вожделения бессмысленной толпы. Но есть принципиальная разница между учебными планами классической гимназии и советской школы, делающая со стороны последней претензии на преемственность смехотворными. Более-менее понятно, почему претензия формулируется именно по отношению к гимназии; она была бы завышенной, относясь и к реальному типу среднего образования (как немецкого, так и русского), и могла бы иметь некоторые основания только по отношению к народным училищам.
Впрочем, исходя из своих печальных знаний о человеческой природе, удобопревратной ко злу и с большим трудом поддающейся исправлению, я нимало не надеюсь, что смогу избавить общество от этого предрассудка.
