25 декабря 1954 года в Воркуту приехал молодой инженер Леонид Павлович Маркизов. Он не впервые оказался в этом городе – с 1951-го по 1954 год отбывал там заключение. В октябре 1954 года Маркизова условно-досрочно освободили и предложили на выбор несколько мест жительства в Советском Союзе. Он выбрал Чкаловскую (Оренбургскую) область на целинных землях, куда его жена и дети уже успели переехать в том же году. Маркизов воссоединился со своей семьёй, но условия жизни в совхозе были настолько плохи, что он даже не стал оставаться надолго для поиска работы. Он пишет: «Словом, мы все встретились и решили, что поедем в Воркуту, где обеспечена работа». Меньше чем через два месяца после освобождения из Воркуты он вернулся туда, где провёл три долгих года за колючей проволокой. В Воркуте его взяли на должность начальника отдела шахтостроительного управления, и эта должность привела его в элитную категорию инженеров. Семья воссоединилась с ним в марте следующего года. Маркизовы жили в Воркуте до 1972 года, когда переехали в Сыктывкар, потому что Леонид Павлович получил учёную степень и нашёл в столице Коми АССР работу получше.
На первый взгляд, история Маркизова может показаться несообразной. Почему бывший узник одного из самых печально известных лагерных комплексов в Советском Союзе решил вернуться туда вскоре после освобождения? После нескольких лет борьбы за выживание в экстремальном арктическом климате и жестоких условиях послевоенного ГУЛАГа как мог человек вернуться туда по собственному выбору, а тем более пригласить семью поселиться с ним? Можно было бы отбросить эту историю как уникальный случай, но тысячи бывших заключённых принимали сходные решения. Невозможно точно подсчитать, сколько бывших заключённых в 50-х годах предпочитали поселиться в Воркуте после освобождения, но, по самым надёжным оценкам, в конце 50-х бывшие узники и их семьи составляли не менее трети из 175-тысячного населения города. Эти бывшие заключённые и десятки тысяч завербованных работников, приехавших во второй половине 50-х и в 60-х годах, глубоко повлияли на характер растущего моногорода.
Воркута, как и другие большие и малые города и деревни послесталинского Советского Союза, не была комфортным прибежищем для бывших заключённых. Там, как и везде, они сталкивались с серьёзными препонами в попытках наладить новую жизнь за пределами колючей проволоки. Им мешали юридическая дискриминация, надзор органов милиции, недоверие соседей и официальная дискриминация в приёме на работу. Юридическая, политическая и социальная структура, в рамках которой бывшие заключённые пытались вновь вписаться в советское общество, не способствовала плавному переходу. Историки, изучающие проблему бывших заключённых в советском обществе после Сталина, почти единодушны в том, что в большинстве случаев те оставались социальными маргиналами. Но переход экономики с принудительного труда на вольнонаёмный в Воркуте и других городах значительно повышал вероятность их успешной интеграции. Многие бывшие заключённые ещё до освобождения обеспечили себе рабочие места и жильё в городе, как тысячи зазонников, которым после смерти Сталина позволили жить вне лагерной зоны. Другие могли воспользоваться знакомствами, заведёнными ещё в лагере, чтобы обеспечить работу и жильё себе и своим семьям. Из-за освобождения десятков тысяч заключённых за такое короткое время и перехода шахт Воркуты к вольнонаёмному труду возник гигантский спрос на рабочих, особенно квалифицированных и опытных.
Разнообразные вербовочные схемы, привлекавшие в город новых рабочих, приводили к высокой текучести кадров, и потому надёжные бывшие заключённые приобрели ценность в глазах управленцев и начальников. В итоге десятки тысяч бывших узников смогли построить для себя в Воркуте относительно благополучную нормальную советскую жизнь.
Панорама строительства. Фото: ГА РФ / gulagmap.ruБывшие заключённые играли главную роль в превращении Воркуты из лагерного комплекса в моногород. Хотя их дискриминировали, а партийные функционеры и оперативники КГБ, не говоря о соседях и товарищах по работе, нередко смотрели на них с подозрением, всё же острая нужда в их труде вела к тому, что они продолжали играть видную роль годами и десятилетиями после смерти Сталина. Тысячи бывших заключённых являлись вовсе не маргиналами в социальной и экономической жизни города, а незаменимыми участниками общества. Как ни старались власти создать идеальный советский моногород с совершенно новыми гражданами, учреждениями и культурой, бывшие заключённые глубоко влияли на ход развития Воркуты. Все задействованные акторы постоянно боролись за реинтеграцию, но советское общество оказалось на удивление хорошо подготовленным к тому, чтобы принять заключённых обратно в свои ряды, особенно в городах вроде Воркуты, где принудительный труд в прошлом играл такую важную роль в местной экономике.
В первые годы после смерти Сталина население ГУЛАГа значительно сократилось. Начиная с радикального единовременного освобождения примерно половины из 2,4 миллиона советских заключённых по амнистии от 27 марта 1953 года за пять лет после смерти Сталина в марте 1953 года были выпущены на волю более 4,1 миллиона заключённых. Широкомасштабные освобождения были характерны для ГУЛАГа как института с начала 30-х годов: на протяжении большей части правления Сталина каждый год освобождали 20–40% заключённых. Эта систематическая тенденция вдохновила исследовательницу Гольфо Алексопулос назвать ГУЛАГ системой с «вращающейся дверью». Но никогда раньше не случалось такой продолжительной череды широкомасштабных массовых освобождений.
Хотя в систему продолжали поступать новые заключённые, иногда в очень больших количествах, к концу 50-х годов от советской системы принудительного труда осталась лишь малая толика её прежнего размера. Это не было «роспуском», «крахом» или «концом» ГУЛАГа, как обычно изображается в историографии, но всё же знаменовало радикальную количественную и качественную трансформацию ГУЛАГа как института.
Численность заключённых воркутинского лагерного комплекса радикально снизилась с 1953-го по 1960 год. Например, неизбирательные амнистии привели к освобождению больше 10 тысяч узников. По амнистии от 27 марта 1953 года из Воркутлага и Речлага освободили немногим более 7 тысяч человек. Последствия этой амнистии для Воркуты, по крайней мере с количественной точки зрения, были далеко не такими драматичными, как в других местах, поскольку освободили лишь около 10% заключённых. Но вскоре последовали другие амнистии, нацеленные на конкретные категории заключённых, зачастую «контрреволюционеров», которых больше не считали социально опасными. 17 сентября 1955 года Президиум Верховного Совета СССР объявил амнистию осуждённым за коллаборационизм во время войны. По этой амнистии освободили больше 6 тысяч заключённых Воркутлага. В Воркуте содержали некоторых немецких и японских военных преступников, которые оставались в ГУЛАГе ещё много лет после освобождения и репатриации их соотечественников. Их выпустили по амнистиям соответственно в сентябре 1955-го и декабре 1956 года. Других заключённых освобождали по амнистиям для подростков, стариков, беременных женщин и матерей младенцев, например, в сентябре 1955-го и ноябре 1957 года.
Помимо амнистий, существовал другой важный метод пересмотра дел и досрочного освобождения заключённых – через комиссии. Первые из них появились 4 мая 1954 года, когда ЦК КПСС утвердил предложение создать комиссии по «пересмотру дел осужденных за „контрреволюционные преступления“, содержащихся в лагерях, колониях, тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении». Уголовные дела большинства заключённых, осуждённых за «контрреволюционные» преступления, следовало пересмотреть в центральных или региональных комиссиях, смотря где и каким органом заключённый был осуждён. В 1955 году решения этих комиссий привели к освобождению почти 11 тысяч заключённых из Воркутлага.
На смену этим комиссиям пришли другие, учреждённые 19 марта 1956 года для изучения дел людей, отбывавших заключение «за политические, должностные и хозяйственные преступления». В отличие от прежних бюрократических структур, действовавших на центральном и региональном уровнях, эти новые комиссии должны были рассматривать дела на местах – в лагерях, колониях и тюрьмах. Воркутлаговская комиссия за три месяца своей работы – с 15 мая по 15 августа 1956 года – выпустила больше 5 тысяч заключённых и сократила сроки ещё как минимум 2 тысячам человек.
Полубункер ст. Воркута. Фото: ГА РФ / gulagmap.ruНо процесс массового освобождения из Воркутлага не полностью контролировался центром и его представителями. Например, местные власти имели сильное влияние на условно-досрочное освобождение (УДО). Этот институт, упразднённый в 1939 году, был вновь введён в июле 1954 года. Заключённых, отличившихся «честным отношением к труду, высокими производительными показателями и отличным поведением в лагере», теперь можно было освобождать после отбытия двух третей срока. Кандидаты на УДО отбирались лагерной администрацией, затем их дела обсуждались культсоветами лагерного отделения и, наконец, решались в лагерном суде. С 1954-го по 1957 год из Воркутлага таким образом освободили около 7400 заключённых, подавляющее большинство из них – в 1955 году. Ещё 4500 заключённых освободили из Воркутлага в 1954–1955 годах по причине психических или хронических заболеваний. Подобным же образом лагерной администрации разрешалось освобождать людей, осуждённых в несовершеннолетнем возрасте и отбывших как минимум треть своего срока. В 1954–1955 годах так были освобождены более 3000 заключённых. Таким образом, УДО и связанные с ним меры позволяли местным властям влиять на решения, кого следует освободить.
Мы привыкли думать, что массовые освобождения середины 50-х годов были результатом массовых амнистий и сходных процедур, но в действительности в 1953–1960 годах лишь около половины заключённых, освобождённых из воркутинского лагерного комплекса, вышли по амнистиям, комиссиям и УДО. Остальные просто отбыли свои сроки. Многие, такие как Рифат Хабибулович Гизатулин или Евдокия Ивановна Чернета-Гизатулина, были приговорены к десяти годам во время войны, и потому их сроки закончились в первой половине 50-х годов. Другие воспользовались тем, что комиссии или совещания по УДО сократили их сроки, хотя приговоры и не были отменены. Многие получили досрочное освобождение по системе зачёта рабочих дней, согласно которой за каждый день ударного труда полагалось до трёх дней сокращения срока. Эта система, введённая для большинства заключённых Воркутлага в сентябре 1950 года и распространённая на всех узников по новым правилам от июля 1954 года, позволяла сокращать сроки на месяцы и годы. Например, Олег Боровский, приговорённый в 1949 году к десяти годам, фактически был освобождён в августе 1956 года, поскольку два года рабочих дней зачли ему за пять.
В 1955–1956 годах власти также провели амнистии с целью снижения огромного количества ссыльных в Советском Союзе. По всему СССР с 1 июля 1954-го по 1 июля 1957 года освободили более 2,5 миллиона человек, радикально уменьшив численность контингента спецпоселенцев. Пока набирало ход массовое освобождение заключённых, сотни тысяч спецпоселенцев писали в советские учреждения и просили освободить их тоже. В первой половине 1955 года такое письмо написал Николаю Булганину этнический немец М.И. Литавер, отправленный в 1943 году в Воркуту работать в шахтах. Как объяснял Литавер, за ударный труд в угольных шахтах Воркуты он был награждён орденом Ленина, но всё ещё не имел права покинуть город. Литавер и тысячи других этнических немцев, сосланных в Воркуту во время войны, вскоре дождались исполнения своих желаний: их освободили из ссылки Указом Верховного Совета от 13 декабря 1955 года. Нескольким тысячам этнических немцев в Воркуте больше не надо было регулярно отмечаться в местном управлении МВД, хотя их освободили без права вернуться домой и претендовать на возврат имущества. 10 марта 1956 года Верховный Совет отменил закон 1948 года, по которому лица, осуждённые за некоторые особо тяжкие преступления, после окончания сроков лишения свободы приговаривались к пожизненной ссылке. В результате из ссылки в Воркуте освободили около 2500 бывших заключённых. Разным прочим категориям ссыльных в 1955 году тоже позволили уехать из города, в том числе членам КПСС и их близким, ветеранам Второй мировой войны, инвалидам и сосланным за сотрудничество с немцами во время войны. К концу 1956 года лишь немногие жители Воркуты были прикреплены к городу как ссыльные.
В целом численность заключённых воркутинского лагерного комплекса с 1953-го по 1960 год стремительно снижалась: только за период с 1953-го по 1956 год освободили больше 105 тысяч узников. Этот процесс в Воркуте, как правило, следовал общей для ГУЛАГа тенденции, но самые радикальные сокращения контингента происходили позже, чем в других лагерях. Например, в 1953 году освободили лишь около 17% заключённых Воркутлага и Речлага. Для сравнения: в том же году освободили почти 65% всех заключённых лагерей и колоний системы ГУЛАГа. Доля освобождённых из лагерей Воркуты в 1954 году лишь незначительно выросла до 19%, тогда как в целом по ГУЛАГу эта цифра достигла 50%. Но в следующие два года (1955–1956) количество освобождений в Воркуте достигло пика: в том и другом годах освобождали по 40–50% заключённых. Доля освобождённых сохранялась на высоком уровне в 1957-м и 1958 годах, когда освобождали ежегодно около 35%. Как менее значительные цифры освобождений, так и тот факт, что большинство заключённых освободили во второй половине 50-х годов, в основном объясняются тем, что среди воркутинских узников было больше «контрреволюционеров», чем в остальных лагерях.
Прокладка первого узко-колейного ж/д пути. Фото: ГА РФ / gulagmap.ruВ оставшихся лагерях Воркутлага заключённых продолжали содержать ещё десятки лет после 50-х годов, но их численность никогда не достигала уровня сталинских времён. К 1958 году в лагерях находилось в два раза меньше заключённых, чем в 1953 году, несмотря на то что с 1955-го по 1957 год в Воркутлаг привезли почти 60 тысяч новых заключённых.
После 1960 года, когда Воркутлаг переименовали в Воркутинскую исправительно-трудовую колонию (которую часто обозначали секретным кодом «Почтовый ящик ОС-44/11»), обычно там содержалось не больше нескольких тысяч заключённых. Большинство этих заключённых являлись жителями Коми АССР, осуждёнными за серьёзные уголовные преступления, такие как изнасилование и убийство. Принудительный труд по-прежнему играл важную, хотя и сильно сократившуюся роль в местной экономике, как и во многих других регионах Советского Союза, где при Сталине преобладали лагеря. После 1960 года труд заключённых не применялся непосредственно в добыче угля, но большинство их были заняты в строительстве угольных шахт и наземных зданий. Для властей было вполне логичным шагом набирать заключённых в строительные бригады, потому что из-за низкой оплаты и плохих условий эта работа была одной из самых непопулярных в городе. Как показано в недавней работе о советской системе мест заключения после Сталина, ГУЛАГ не исчез после окончания сталинского террора, хотя серьёзно изменился в качественном и количественном отношении.
Отношение к заключённым
Многие узники, освобождённые из воркутинского лагерного комплекса с 1953-го по 1960 год, после выхода на свободу чувствовали эйфорию. Александр Соломонович Клейн в стихотворении «Чудо», написанном после освобождения из Воркутлага в 1955 году, передаёт эмоции, которые он испытал после первого выхода из лагеря. Стихотворение начинается нотками недоверия и торжества:
Иду – и не верю:
один,
без охраны?!..
И радость,
и нежность,
и робость
во мне.
И всë удивляет,
и кажется странным,
Что номер
не надо
носить на спине.
Клейн ассоциирует свою новообретённую свободу с детской радостью и любопытством. Теперь он как будто стал жителем совершенно нового мира – мира без караульных вышек и сторожевых псов. Пережив «чудо» освобождения, он может познавать этот новый мир без страха перед насилием. Но это стихотворение заканчивается на неоднозначной ноте. В последней строфе Клейн пишет: «А руки / привычно / держу за спиной». Недоверие, сочетавшееся с эйфорией в начале стихотворения, воскресло в форме тревоги, символом которой служило привычное автору как заключённому положение рук за спиной. Как и другие бывшие узники, Клейн не представлял, какое будущее ждёт его за пределами зоны. После многих лет лишения свободы он должен был приступить к сложному, зачастую противоречивому процессу перехода к гражданской жизни в советском обществе. Бывшие заключённые сталкивались с непониманием, предубеждением и иногда открытой враждебностью общества, в которое пытались вновь влиться. Даже в таком городе, как Воркута, где большую часть населения составляли бывшие заключённые и ссыльные, некоторые незаключённые воспринимали массовое освобождение узников со смесью страха и волнения. Что будет, если выпустить в город – на волю – тысячи заключённых? Будет ли безопасно на улицах, когда по ним станут блуждать осуждённые убийцы и воры? А те бывшие заключённые, которых осудили за серьёзные политические преступления вроде антисоветской агитации и терроризма, – станут ли они распространять в народе крамолу и антисоветчину? Смогут ли заключённые вновь адаптироваться к советскому обществу? Да и захотят ли?
Эта картина осложнялась ещё и тем, что узники ГУЛАГа не всегда считали себя членами одной общности. Безусловно, быть «зеком» служило важным маркером идентичности бывших заключённых, и это играло важную роль в послегулаговских социальных отношениях. Но, с другой стороны, бывшие заключённые зачастую идентифицировали себя в первую очередь лишь с определённой подгруппой лагерного населения. Для многих ключевым фактором идентичности служила конкретная национальность, особенно для тех заключённых, которые принадлежали к подпольным лагерным организациям взаимопомощи, сформированным на базе национальной идентичности. Другие идентифицировались с криминальными кастами, такими как воры в законе. Многие заключённые чувствовали, что резкая граница проходит между осуждёнными за политические преступления и за другие виды преступлений, – знаменитая линия разграничения между «политическими» и «уголовными», столь часто встречающаяся в мемуарах о ГУЛАГе.
Аналогично и другие незаключённые не всегда воспринимали заключённых как однородную массу. В таком городе, как Воркута, где столь многие жители в прошлом были заключёнными и лагерными служащими, обычные горожане часто считали, что бывшие заключённые по-прежнему принадлежат к тем же группам идентичности, к которым они относились в ГУЛАГе. Поэтому восприятие бывших заключённых и отношение к ним были гораздо сложнее и богаче нюансами, чем может показаться на первый взгляд.
Барак усиленного режима (камерная система). Фото: ГА РФ / gulagmap.ruПервая волна освобождений после смерти Сталина, так называемая бериевская амнистия от 27 марта 1953 года, явно не успокоила страхи перед потенциальным освобождением тысяч заключённых. Эти освобождения сопровождались актами насилия, хотя оно, как и везде, было направлено прежде всего против других заключённых, а не гражданского населения. Конфликты между местными жителями и только что освобождёнными заключёнными отягощались ещё и насилием между лагерными охранниками и амнистированными узниками. С одной стороны, у многих бывших заключённых было с кем свести счёты на свободе; с другой стороны, лагерные охранники не очень-то хотели выпускать из рук неограниченную власть над заключёнными, которой пользовались ещё недавно. При таких условиях весьма часто происходили столкновения, сопровождавшиеся насилием.
17 мая 1953 года недавно освобождённый заключённый вышел из магазина с буханкой хлеба. К нему привязались пьяные лагерные охранники, находившиеся в увольнении, и избили ремнём. Избитый бывший узник вернулся с желанием «дать сдачи» в компании около сорока других бывших заключённых, живших неподалеку в переоборудованном лагерном бараке. Столкнувшись с большой толпой разъярённых бывших узников, охранники позвали около шестидесяти своих товарищей, и завязалось побоище. Участники орудовали ремнями, кирпичами, ножами и кирками, и лишь каким-то чудом ни один из десяти пострадавших не получил серьёзных травм.
Вину за этот инцидент без колебаний возложили на охранников и лагерных служащих, которые первыми завязали драку. В этом не было ничего удивительного, потому что лагерные охранники, обычно в пьяном виде, нередко избивали мирных жителей города, и подобное продолжалось уже несколько лет. Но хотя бывшие заключённые не были официально обвинены в драке, они – особенно те, кого считали выходцами из среды гулаговских «уголовных», – по-прежнему внушали подозрения и страх, а то и откровенную враждебность. Эта вспышка насилия между бывшими заключёнными и другими людьми лишь усилила напряжение и укрепила взаимную подозрительность. Страх общественности перед преступной деятельностью бывших заключённых только подкреплялся газетными статьями о преступлениях и наказаниях в городе. С июля 1953 года воркутинская городская газета печатала краткие отчёты о судебных делах под заголовком «Из зала суда». Во многих статьях публиковались рассказы о том, как бывших заключённых осуждали за новые преступления, обычно мелкие кражи, ограбления квартир и хулиганство. Например, в статье от 21 октября 1956 года рассказали, как одного недавно освобождённого заключённого приговорили к двадцати пяти годам лишения свободы за двенадцать краж, совершённых с мая по июль 1956 года. Страх, что бывшие заключённые нарушат общественный порядок, не был вполне беспочвенным: в одном докладе горкому от сентября 1960 года указывалось, что 31% преступлений за первую половину того года совершили бывшие заключённые.
Некоторые бывшие узники сами боялись опасности, исходившей от других бывших арестантов. В особенности бывшие заключённые, считавшие себя «политическими» и «контрреволюционерами», часто боялись стать жертвами насильственных преступлений со стороны бывших «уголовных». Бывший «политический» Олег Боровский вспоминает, как в 1956 году все боялись, что их ограбят и изобьют представители уголовного мира, недавно освобождённые из ГУЛАГа, особенно в период полярной ночи с её двадцатичетырёхчасовой темнотой. Он пишет: «Мы, <…> здоровые мужики, с работы в город ездили небольшими группами, вооружённые металлическими дрынами с гайками, а некоторые из нас даже с ножами». Таким образом, не только незаключённые с опаской смотрели на заключённых, но и между разными группами освобождённых узников существовало взаимное недоверие.
Но враждебность и подозрительность внушали не только «уголовные». Городские и республиканские партийные и государственные функционеры, особенно сотрудники госбезопасности (КГБ), на партийных совещаниях высказывали опасения, что некоторые бывшие контрреволюционеры якобы являются активной угрозой для советского общества. Потенциальная опасность, исходившая от бывших заключённых, актуализировалась после восстания в Венгрии, вспыхнувшего 23 октября 1956 года и через неполные две недели подавленного советскими танками и пехотой. После него ЦК разослал 19 декабря 1956 года письмо по всем республиканским, областным, городским и районным партийным организациям Советского Союза. Это письмо призывало все партийные организации усилить бдительность и активно бороться против враждебных «вылазок антисоветских элементов», происходивших в контексте недавних беспорядков в Венгрии. Среди потенциальных источников угрозы в письме выделялись недавно освобождённые заключённые. В письме признавалось, что большинство заключённых добросовестно и успешно стараются приспособиться к гражданской жизни, но указывалось, что некоторые, «особенно из числа бывших троцкистов, правых оппортунистов и буржуазных националистов», продолжают свою антисоветскую деятельность. В довольно резких выражениях авторы письма предупреждали: «Партийные организации и советские органы должны принимать самые решительные меры пресечения и поступать так, как мы всегда поступали с враждебными нашему строю людьми».
Воркута, поселок Рудник в конце 1950-х годов. Фото: М.Н. Авербах / averbach.rusarch.ruМесяц спустя устойчивые выражения из этого письма прямо воспроизвёл первый секретарь воркутинского горкома В.А. Шихов в своей речи на городской партийной конференции. По его словам, «среди них [бывших заключённых], особенно бывших троцкистов и буржуазных националистов, есть люди, которые злобно настроены против Советской власти, группируют вокруг себя антисоветские элементы, пытаются возобновить свою враждебную, антисоветскую деятельность». Чтобы не допустить этого, партия должна действовать в двух направлениях: во-первых, просвещать «население и бывших заключённых», чтобы дать им прививку от тлетворных влияний; во-вторых, внимательно следить и быстро пресекать действия истинно антисоветских элементов. Против бывших заключённых не принимали суровых мер, но письмо ЦК и общая тревога в связи с венгерскими событиями заставили повысить внимание к деятельности некоторых бывших заключённых и усилить слежку КГБ.
Эта слежка была нацелена на три типа потенциальных оппозиционеров из бывших заключённых: политических, националистических и религиозных. Первая категория – политическая оппозиция – являлась самой аморфной из трёх. Политически подозрительной деятельностью считали критику советской внешней политики, особенно в Венгрии. К ней относили также распространение антисоветских материалов, как в случае одного бывшего заключённого, который показал свою записную книжку с «антисоветскими стихами» молодой женщине, приехавшей в Воркуту в числе добровольцев. КГБ особо интересовался и теми, кто слушал иностранные радиостанции, например Би-би-си. Но такие травоядные антисоветчики не удостаивались и малой толики того внимания, что уделялось националистической и религиозной оппозиции.
Продолжение можно прочесть здесь
