4 (16) апреля 1866 года шляпных дел мастер Осип Комиссаров, проходя мимо Летнего сада, увидел прогуливающегося государя императора. Вдруг к царю стал пробираться какой-то молодой студент с револьвером в руках.
– Сердце моё как-то особенно забилось, когда я увидел этого человека, – вспоминал позже Комиссаров. – Мигом представилось мне, что, коли брошусь на него или толкну его руку в сторону, он убьёт кого-либо другого или меня, и я невольно и с силой толкнул его руку кверху; затем ничего не помню, меня как самого отуманило...
В ту же секунду полицейские и жандармы, скрытно сопровождавшие Государя на прогулке, скрутили стрелка.
– Ты поляк? – первым делом спросил Александр II террориста.
Вопрос императора был неслучайным: только что, в 1864 году, в Польше было подавлено очередное восстание, и множество униженных польских патриотов мечтали отомстить царю.
– Нет, я – русский! – ответил террорист.
– Почему же ты стрелял?
– Вы, государь, обманули народ: обещали ему землю, да не дали!
Александр вздохнул:
– Отвезите его в Третье отделение...
Дело было раскрыто довольно быстро, хотя на первом допросе стрелок назвал себя «бывшим помещичьим крестьянином одной из южных губерний Алексеем Петровым». Но в кармане «Петрова» жандармы нашли ключ от номера № 65 в довольно дорогой гостинице «Знаменская», что была построена на Невском проспекте напротив Московского вокзала (сейчас это гостиница «Октябрьская» на Площади Восстания). В ходе обыска в номере полицейские нашли клочки разорванного письма, адресованного некоему 26-летнему Николаю Ишутину из Москвы.
Ишутин вскоре был задержан. Тогда-то и выяснилось, что стрелявший – его двоюродный брат Дмитрий Каракозов, сын мелкопоместных дворян Саратовской губернии.
Окончив гимназию в Пензе, Каракозов учился в Казанском и Московском университетах, однако бросил учебу из-за недостатка средств. Какое-то время Каракозов трудился письмоводителем при мировом судье Сердобского уезда, что в Пензенской губернии, потом подался в Москву, где его двоюродный брат Николай проводил странные социалистические эксперименты.
Вскоре все три десятка членов тайного кружка, примыкавшего некоторое время к «Земле и воле», были арестованы.
Впрочем, как установило следствие, сам Ишутин был типичным мечтателем-идеалистом, увлечённым идеей социалистической революции, для чего он с немногочисленными единомышленниками устраивали артели по образцу тех, которые были описаны в романе Чернышевского «Что делать?». Артели организовали ватную фабрику, переплетную и швейную мастерские, школу для мальчиков из бедных семей.
Но артельной работой деятельность ишутинского кружка не исчерпывалась, они были готовы и на более решительные действия. В частности, в 1864 году они организовали побег известного польского революционера Ярослава Домбровского – артельщики, готовые к радикальным действиям, организовали собой тайный кружок, который Ишутин назвал просто «Организацией».
Вскоре внутри «Организации» возникла еще более радикальная группа «Ад» – как писал репортер Владимир Гиляровский, название группе дал подвальчик в трактире «Крым» на Трубной: который и в самом деле напоминал преисподнюю: мрак, который едва разгоняли тусклые керосиновые лампы, пьяное веселье проституток и чад кутежа рабочего дна Москвы. Именно здесь и любили пьянствовать артельщики, совмещая выпивку и бесконечные разговоры о методах борьбы с самодержавием.
Одним из завсегдатаев «Ада» и был Каракозов.
Видимо, он и решил делом доказать своим товарищам, что индивидуальный террор и, в первую очередь, убийство императора может поднять русский народ на революцию. Накануне покушения он написал прокламацию «Друзьям-рабочим!», в которой объяснял мотивы своего поступка: «Грустно, тяжко мне стало, что... погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея и сам умереть за свой любезный народ. Удастся мне мой замысел — я умру с мыслью, что смертью своею принес пользу дорогому моему другу — русскому мужику. А не удастся, так всё же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути...».
Последователи у Каракозова действительно нашлись, хотя после разлетевшейся вести о спасении царя от руки убийцы простым русским мужиком в стране стало твориться нечто невообразимое. Во все церкви на торжественные молебны о здравии государя стекались толпы народа.
Власти же сделали все, чтобы представить процесс по «делу Каракозова» как месть поляков – так, следствием руководил сам граф Михаил Муравьев – тот самый усмиритель Польши, которого поляки прозвали «Муравьев-вешатель».
Сам же Каракозов старался как мог выгородить Ишутина и артельщиков, доказывая, что он сам болен психически.
«Мысль о покушении родилась во мне в то время, когда я узнал о существовании партии, желающей произвести переворот в пользу Великого Князя Константина Николаевича, – показал он на суде. – Обстоятельство, предшествовавшее совершению этого умысла и бывшее одною из главных побудительных причин для совершения преступления, была моя болезнь, тяжело подействовавшая на моё нравственное состояние. Она повела сначала меня к мысли о самоубийстве, а потом, когда представилась цель не умереть даром, а принести этим пользу народу, то придала мне энергии к совершению моего замысла. Что касается до личностей, руководивших мною в совершении этого преступления и употребивших для этого какие-либо средства, то я объявляю, что таких личностей не было...»
При этом Каракозов нисколько не раскаивался в содеянном.
– Если бы у меня было сто жизней, а не одна, и если бы народ потребовал, чтобы я все эти сто жизней принёс в жертву народному благу! – восклицал он в суде, – Клянусь всем, что только есть святого, что я ни минуты не поколебался бы принести такую жертву.
Но сделать из себя ни сумасшедшего, ни героя-мученика у Каракозова не получилось. Вместо гордой смерти, которой ждали от террориста все российские радикалы, последовало униженное прошение о помиловании.
«Преступление моё так ужасно, что я, Государь, не смею и думать о малейшем хотя бы смягчении заслуженного мною наказания, – писал он на имя императора. – Но клянусь, Государь, в свои последние минуты, что если бы не это ужасное болезненное состояние, в котором я находился со времени моей тяжелой нервной болезни, я не совершил бы этого ужасного преступления. Государь, я прошу у Вас прощения как христианин у христианина, как человек у человека».
Александр II ответил:
– Как христианин я его простил. Но как Государь не имею права.
В итоге Каракозова и Ишутина приговорили к смертной казни. Остальных членов «Организации» – к различным срокам каторги. При этом один из 11 главных обвиняемых был полностью оправдан – это был некий Александр Кобылин, ординатор в военно-сухопутном госпитале Петербурга, который выдал Каракозову набор ядов – стрихнин, морфий и синильную кислоту, которыми неудавшийся террорист сначала было хотел смазать пули револьвера для лучшего эффекта. Однако адвокаты доказали, что Кобылин не мог даже вообразить, что эти яды могут быть использованы для покушения на императора.
3 сентября 1866 года Каракозов был повешен.
4 октября для совершения смертной казни на Смоленское поле отправили и Николая Ишутина. Во время церемонии уже у подножия виселицы ему зачитали помилование: смертная казнь была заменена бессрочной каторгой. Но переживания оказалось, видимо, слишком сильными – вскоре у Ишутина обнаружились признаки душевного расстройства, и уже на каторге он был помещен в лазарет. Умер он в 1879 году от чахотки.
Никто тогда и подумать не мог, что покушение Каракозова станет прологом началом большой охоты на императора, которая растянется на 15 лет и завершится его гибелью 1 марта 1881 года.
