Посмотреть предыдущие размышления на эту тему можно здесь и здесь.
Андрей Александрович Тесля, ведущий специалист по русской общественной мысли XIX века, кандидат философских наук, научный руководитель Центра исследований русской мысли Института гуманитарных наук БФУ им. Канта (Калининград), член совета Вольного исторического общества.
– Считаете ли вы, что общинные начала действительно являются (или являлись) чертой русского народа? Каким образом это можно подтвердить или опровергнуть?
– Для начала нужно договориться, что мы понимаем под общинными началами и под чертами целого народа. Когда обычно рассуждают об общине, имеется в виду целый пласт представлений, попыток осмысления и интерпретаций, которые развивались в разное время. Все они опираются не только на существовавшую русскую общину, но и на разные родственные практики – например, на артели, которые мыслилась как вариант общинного начала, приспособленный к промышленному производству. При этом интерес к подобным формам жизни будут проявлять самые разные по политическим взглядам персонажи. Для одних они будут важны в свете консервативного видения, для других, в частности для народников, – в свете реализуемости через них социалистических устроений.
– Когда этот интерес обострился? Только в XIX веке?
– Этот вопрос становится важным в аспекте модернизации общества. Вообще примечательна история открытия общин – тот факт, что у нас община вдруг обнаруживается в 1840-е годы… Об этом вдруг начинают говорить самые разные персонажи. А до этого, как ни удивительно, многие поколения исследователей и мыслителей ходили вокруг и явления не видели. Вернее, оно до тех пор не было включено в какую-то систему идеологических представлений. А в 40-е годы в нём начинают видеть какой-то глубинный смысл для подтверждения или опровержения своих мыслей.
– Можно сказать, кто открыл общину?
– Это важный момент, который потом будет использоваться против славянофилов. Дело в том, что одним из первых об общине заговорит Август фон Гакстгаузен – выдающийся немецкий специалист по сельскому хозяйству, который путешествовал по России и писал книгу.
Август фон Гакстгаузен, 1860 год. Фото: Hugo DenzИменно он одним из первых говорит об общине как о значимом социальном явлении. Потом славянофилам будут указывать на то, что немец открыл им глаза. Исторически это, кстати, не совсем верно, потому что интерес к общине был и до Гакстгаузена. Например, о ней рассуждает такой замечательный мыслитель, как декабрист Фонвизин, родственник драматурга. Так что в целом в 40-е годы XIX века это было такое общее синхронное движение.
– Что же конкретно говорили об общине исследователи?
– Западники говорили, что ничего особенного в общине нет, что пытаться осмыслить общину как что-то славянское или русское не получится. Важную вещь в конце 50-х годов скажет Борис Николаевич Чичерин, ставший одним из классиков последующих исторических исследований. Чичерин, а вслед за ним и ряд других социалистических исследователей указывали на то, что община – универсальная форма социальной организации, которую мы найдём на определённой стадии развития во всех обществах. Специфика российских реалий в том, что здесь эта форма оказалась во многом связанной с государством. Русская община – это не та община, которая дожила до наших дней с древних времён. Согласно Чичерину, эта форма жизни связана с крепостным хозяйством. Община не столько сохраняется, сколько создаётся, потому что она – производная от круговой поруки, от налогообложения, от организации крестьянско-помещичьего хозяйства и т. д. То есть русская община XIX века – это история не про патриархальность, а про пообочные последствия вполне конкретных государственных мер.
– Соотносится ли эта форма с характером русского народа?
– Можно сказать, что да, но при важной оговорке. Как писал философ Пётр Бицилли в статье 1933 года, «беспримерная свобода развития русской культуры, её кажущаяся внешняя неустроенность, неупорядоченность наряду с её предельным совершенством, – всё это отнюдь не показатель каких-то неизменных свойств русской души. Культура – и есть творимое, становящаяся национальная душа. Особенности же её определяются социологическим строением нации».
Когда мы начинаем говорить о чертах русского народа, возникает странное понятие, как будто есть какой-то неизменный русский народ в своей потенции и эта потенция воплощается в течение истории. Как будто народ сразу наделён каким-то набором качеств, которые могут быть реализованы, а могут и не быть. Это, мне кажется, романтическое по духу утверждение. Бицилли же как раз говорит, что народ – всегда феномен исторический, свои качества он приобретает и утрачивает во времени, и это его исторический опыт, его форма жить. В этом смысле общинный способ устройства – как существовавший на протяжении веков, – разумеется, сформировал целый ряд свойств, которые мы называем чертами русского народа.
– Какие, например?
– Например, когда мы говорим про общинность, то принято говорить про соборность, коллективный дух и всё такое. Но тут всё очень неоднозначно. Был такой выдающийся учёный Александр Энгельгардт – народник, верящий в положительные свойства народа. Он поехал в русскую деревню, чтобы послужить народу не словом, а делом, и у него произошёл конфликт ожидания и реальности. Он искал русскую общину, соборный дух и всё такое и увидел, что община и существовавшее коллективное действие очень сильно отличаются от общепринятых представлений. Оказывается, что в деревне царит индивидуалистический дух, все смотрят друг за другом, чтобы не допустить неравенства, чтобы никто не воспользовался твоим трудом, чтобы ты не переработал за другого и чтобы кто-нибудь не получил сверх меры. Это распространялось на самые мелочные дела. Например, он описывает, как бабы делят платок, и подчёркивает, что никакого слияния, где все вместе за всех, на деле нет.
Александр Энгельгардт - публицист-народник и агрохимик. Автор книги "Письма их деревни", где были изложены взгляды на экономическое устройство русской деревни.Поэтому когда мы говорим о качестве русского народа, то скорее всего нужно говорить о крайнем индивидуализме: мы намного более индивидуалистичны, чем западные европейцы. Кстати говоря, отсюда понятно воспевание коллективизма: каждый воспевает то, чего у него нет. Например, китайская живопись и поэзия воспевают покой, одиночество и пустынность, но где вы это видели в Китае? Также у нас воспевается совместное действие, община, соборность, коллектив, общий дух – всё то, чего в русской истории не было.
– Согласно вашим рассуждениям, община породила индивидуализм?
– Нет, так сказать нельзя. Функция общины – защитить себя от рисков со стороны другого. Другой представляет опасность, это не история про мир и дружбу, это гарантия про враждебного соседа.
На самом деле убеждение, что общину все воспевали, – большое заблуждение. Все относились очень по-разному. Ни Герцен, ни славянофилы не говорят, что община – что-то чудесное. Для них всех это история про возможность, про то, что идеальная община – это некий потенциал, который нужно достичь. Герцен говорит, что это очень архаичная форма с кучей проблем, но по стечению обстоятельств она может дать ресурс для социалистического движения.
Для славянофилов история про общину – это история про исторически конкретную уродливую форму, которая тем не менее отражает принцип устройства мира как общины. Для них важна связь общины и прихода, общины и церковного сообщества. В принципе, это не совсем одно и то же, но в целом это будет связано со следующим поколением славянофилов, с идеей соборности, которую они воспевали. Существовавшая община для них выступает как приближение, как земное некрасивое воплощение прообраза. В этой форме социальной организации русский человек выразил своё представление о правильном социальном устройстве. Для славянофилов здесь важна не реальность общины, а тот идеал, который выразился в этом устройстве. Им важнее идея общины, мечта, а не то, как это выглядит на практике.
– Почему тогда возникло противопоставление русской общинности и западной солидарности?
– Западное в данном случае выступает как рациональное и буржуазное. Важно, что мы говорим о России как об аграрной стране, которая только начинает первые шаги в промышленном направлении. К концу XIX века индустриальный мир начинает потихонечку приходить в Россию.
Соответственно, речь идёт о противопоставлении аграрного патриархального мира модерну. Запад выступает тут как городской индустриальный мир, мир буржуа, которые ведут себя не как положено. Они рациональны, они всё высчитывают, они лишены досуга. Это будет критика индустриального общества. Слово «Запад» легко можно убрать, потому что речь идёт о критике городского сообщества. Ценности того мира, того общества, которое наступает, не принимаются и подвергаются критической оценке. Масса русских интеллектуалов не готова выступать на стороне победителя, они не готовы оправдывать будущее только потому, что это будущее.
Поэтому интеллектуалы дискутируют: есть ли у России возможность избежать западного пути или мы переживём всё то же самое? Отсюда все истории про то, что нам нужно спасти общину, удержать прежний образ жизни, не дать этим началам врезаться в жизнь.
Ведь для любого наблюдателя очевидно, что жизнь русского крестьянина более человечная, чем жизнь рабочего. Вспомните про жизнь в фабричных бараках, отсутствие семей, кошмар фабричного труда. Русские мыслители 1870–1880-х годов надеются, что никакой фабрики в России не будет, что будет найден какой-то другой путь, что путь сытой и довольной буржуазии и всего этого фабричного ужаса удастся избежать, что этот индустриальный мир не придёт и ценности, которые связываются с крестьянским миром, станут основой того нового общества, которое мы сможем построить или сохранить.
Не случайно русских социал-демократов в конце XIX века будут обвинять в безнравственности, будут говорить о том, что они принимают ужас грядущего фабричного мира, ведь они говорят об исторической необходимости. Как напишет Струве в 1894 году, нужно пойти на выручку капитализма. Не случайно эта фраза будет такая скандальная: Струве призывает не просто дождаться неизбежной реальности, а принять её.
Группа основателей «Союза освобождения» в 1902 году. Пётр Струве, Нина Струве, Василий Богучарский, Николай Бердяев и Семён Франк (внизу).– А Бердяев тут, получается, выступает с идеалистической точки зрения?
– Нет, Бердяев в это время сам социал-демократ. Он как раз начинает не просто как сторонник Струве. Струве пишет одно из своих самых главных произведений как предисловие к книге Бердяева. Затем у Бердяева произойдёт очень много переоценок, и Бердяев 1910-х годов как раз славянофильствует. Это эпигонское славянофильство. Также этим интересен Достоевский, потому что он пытается найти какой-то путь для подобных вещей только в городском пространстве. С одной стороны, он предельно напряжённо описывает все идеалы братства и любви человека друг к другу, но если посмотреть на сам роман, то реализации всего этого нет. Это как раз предельно индивидуалистический мир, это история о том, что если где-то обретается взаимность, то только тет-а-тет. Никакой там большой совместности не получается, а если где-то и говорит о совместности соборности, то только как обещание её в будущем. Ведь примечательно, как заканчивается «Преступление и наказание»: там говорится о том, что это всё будет приобретено, но только в будущем, и это уже совсем другая история.
Это, кстати, очень хорошо показывает всю суть представлений о соборности и жизни сообща. Это история про некую мечту, что, кстати, очень важно. Мечта – это не просто отсутствие этого качества. Это тот идеал, который для тебя очень важен и к которому можно апеллировать. Его отсутствие воспринимается как недостаток.
Для русской культуры в целом характерна апелляция к общему, совместному. Мы должны быть все вместе, мы должны проявлять совместные действия, и если ты не обладаешь такими качествами, то это может воспринимается как сильный упрёк для тебя. Причём как упрёк это работает очень хорошо, потому что он может быть брошен практически любому. Все понимают, что в идеале общество должно быть устроено совершенно по-другому. Это значимый момент, который недавно подчеркнул глава ВЦИОМа Фёдоров. Он сказал, что русское общество – это, конечно, индивидуалистическое общество, но которое безумно стесняется своего индивидуализма. Из-за того, что ты живёшь так, что это расходится с твоим образом идеального мира, возникает напряжение. Более того, ты живёшь, не просто не дотягиваясь до идеала, а прямо противоположным образом. Ты выстраиваешь индивидуалистические рамки, когда твой идеал – «давайте жить все вместе».
Леонид Борисович Алаев, доктор исторических наук, профессор, один из авторов «Советской исторической энциклопедии» и «Большой российской энциклопедии», главный научный сотрудник Института востоковедения РАН, специалист по традиционным общинам.
– Считаете ли вы, что общинные начала действительно являются (или являлись) чертой русского народа? Каким образом это можно подтвердить или опровергнуть?
– Нет, не считаю. Этот постулат нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, потому что неясно, что такое «общинные начала». Во все века и во всех странах люди сплачивались (это и есть «начала»?), если была в этом нужда. Возможно, что в гипотетическом родовом строе для сплачивания имели значения родственные отношения. Но мы об этом фактически ничего не знаем. А знаем мы то, что сплочение есть результат того или иного гнёта над сельским населением со стороны верхушки общества (она может быть разной).
В качестве примера – вопрос о круговой поруке, то есть обязанности богатых платить подати за бедных. Этот бесспорно фискальный институт, вводимый только для того, чтобы правительство или помещики неукоснительно получали свои оброки и прочее, во многих книгах выдаётся за проявление общинности, даже за наследие родовой солидарности. Просто за крестьян обидно: они бьются, как могут, с разорением, а их высоколобые почитатели в восторге: вот она – исконная общинность!
– Как вам кажется, крестьянская община, долгое время существовавшая в нашем обществе, – это больше социальное явление или она имеет духовные корни?
– Русская община – та, которую поднимают на щит общинофилы, а именно передельная, к духовности отношения не имеет. Первые её образчики появились в XVI веке; она распространилась в центральных российских районах в XVII веке; её порядки были использованы царским правительством для подчинения черносошных крестьян на окраинах в XVIII и XIX веках. Это было частью системы крепостного права. После освобождения крестьян в 1861 году правительство «заперло» (тогдашнее выражение) крестьян в общинах, не дав им полных гражданских прав, в том числе права собственности, потому что боялось всеобщего восстания.
Часто можно читать, что в России боролись две школы в изучении общины – народническая и так называемая «государственная школа». Полемика была, но по касательной. Государственники предъявляли документы, а славянофилы и народники – свои стенания по поводу того, как в общине хорошо и без общины плохо.
Сельский сход. Бугурусланский уезд Самарская губерния. Около 1900 года. Автор неизвестен.Советую участникам дискуссии почитать те книги, которые написаны о конкретной ситуации в поместьях (географически и демографически – тех же общинах) в XVIII веке. (Почему именно в этом веке – это уже частный, хотя и интересный вопрос.) А после этого и поговорим.
– Славянофилы отделяли общинность русского народа от западной солидарности. Насколько вы можете согласиться с этим утверждением?
– По поводу идей славянофилов (а также народников) в целом могу сказать только одно: они заёмные (с немецкого) и вздорные. Это была идеология, основанная на понятии «народного духа» (Folksgeist), носившая при своем зарождении красивое наименование «романтизм», приведшая Германию к фашизму. Если подобной идеологии не противостоять, она приведёт нас к тому же.
Что касается терминологического спора, что такое «общинность» и что такое «солидарность», то увольте. Здесь нет никаких принятых определений и постулатов. Спор по таким вопросам беспредметен. А ведётся он потому, что некоторые мыслители пытаются скрыть противоречия в собственных воззрениях. По-русски говоря, навести тень на плетень.
– Можем ли мы сейчас говорить о возрождении солидарности как качества русского народа и что может этому способствовать?
– Ничего не могу сказать по данному вопросу, потому что не специалист в социологии. Знаю только, что беспочвенные рассуждения на этот счёт вредны, потому что всё то же: наводят тень на плетень.
Нужно было бы сосредоточиться на воспитании интернационализма, терпимости, солидарности всего российского народа, но этим, кажется, никто заниматься не собирается. Кроме крикунов, которые присвоили себе право говорить от имени народа.
