О месте романтической любви и политической эмиграции в Церкви

Как мысль Николая Бердяева изменила и продолжает менять представление Церкви о самой себе

Николай Бердяев. Фото: РИА Новости

Николай Бердяев. Фото: РИА Новости

Часть вторая. Начало читайте здесь.

Бердяеву – 150 лет. Отмечать юбилейные даты со дня рождения – не церковная, а скорее светская традиция, заметил завкафедрой богословия Свято-Филаретовского института Александр Копировский, председатель оргкомитета конференции, посвящённой юбилею «великого сына русского народа». «В церкви отмечается дата преставления как нового рождения, – продолжает он. – Но Бердяев давно фигура общественная, и трижды в эту дату входит библейское число 50». 

Второй апостол Павел

Бердяева читают и любят не только христиане разных конфессий, но и представители других религий, его мысль вдохновляет и неверующих – но именно в этом парадоксально и состоит глубокая церковность певца свободы, творчества и персонализма. Его особое понимание христианства, думаю, уже поменяло и продолжает менять экклезиологию – учение о Церкви – и в православии, и в католичестве, и в протестантизме, хотя об этом мало кто говорит и далеко не все знают. 

В 1938 году, ещё при жизни Николая Александровича, сотрудник Восточного папского института в Риме католический священник Бернхард Шульце в своей диссертации «Взгляд Николая Бердяева на Церковь» писал, что «мысль Бердяева насквозь экклезиологична, о чём бы тот ни говорил», даже когда это эстетика или социальные вопросы. 

О глубокой конфессиональной церковности Бердяева говорит и то, что он был членом приходского совета московского храма священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе, и его дружба со святым праведным отцом Алексеем Мечёвым, и то, что даже после выдворения из России он до самой кончины оставался в юрисдикции Московского патриархата. Замечательно его заступничество за христианство и церковь во многих работах. Например,  Бердяев скажет в своей апологетической статье 1928 года «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан», которая написана по мотивам речи, произнесённой им перед аудиторией в несколько тысяч человек в послереволюционной Москве ещё до изгнания: 

«Человек извращает христианство, а потом восстает против этого извращения, как против самого христианства… Грехи церковного человечества, церковной иерархии не являются грехами Церкви, взятой в её божественной сущности, и нисколько не умаляют святости самой Церкви. Христианство сопротивляется человеческой природе, требует её просветления и преображения, и человеческая природа сопротивляется христианству, пытается исказить его».

Мысль и многие поступки Бердяева невозможно до конца понять вне церковного евангельского контекста, но ещё важнее то, что понимание христианства, современного и древнего, откровение о Церкви сегодня было бы слишком неполно без прозрений этого русского философа. «Неслучайно Бердяева иногда называют вторым апостолом Павлом», – говорит основатель Свято-Филаретовского института и духовный попечитель Преображенского братства священник Георгий Кочетков. Как в I веке Павел открыл пути к Богу через Христа разным народам и культурам и сделался «для всех всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых», так и Бердяев тоже ищет и находит в людях независимо от их исповедания то, что роднит и соединяет их в Боге Спасающем – дары Духа Божьего.

Икона "Апостол Павел". Фото: Государственный музей-заповедник «Ростовский Кремль»
Икона "Апостол Павел". Фото: Государственный музей-заповедник «Ростовский Кремль»

За видимой границей Церкви

«Мы знаем, что Дух, слава Богу, действует в нашей церкви, что бы в ней ни происходило, какие бы негодные вещи и вражда внутри церкви иногда ни проявляли себя, какие бы грехи люди ни совершали, – говорит отец Георгий. – Достаточно зайти в любой православный храм, даже самый-самый неказистый, – всё равно мы чувствуем действие Духа. Но Бердяеву важно было увидеть это действие Духа за видимыми границами Церкви, за пределами храмов, епархиальных управлений, монастырей и так далее».

Вопрос о границах единой и единственной Христовой Церкви – один из трудных и самых острых: где настоящая Церковь верных? Только Сам Бог видит и знает, кто из называющих себя христианами и даже таковыми себя не считающих, но чутких к веянию Духа и Смысла-Слова, подлинно христианин: верит в Бога и стоит за человека деятельно и до конца. «Главный вопрос Бердяева не о единстве Церкви, – считает кандидат философских наук преподаватель СФИ Виктор Грановский, – а о том, как прочертить границы единой Церкви».

В жизни и своих философских трудах Николай Александрович сам не только искал границы подлинной Церкви, но и «прочерчивал» их – как мог «раздвигал» их, помогая, подобно апостолам в Деяниях, «прилагать спасаемых к церкви» из разных народов, культур и религиозных традиций. Критикуя антропософию, теософию, но и церковную «иерократию», Бердяев умел за всяким искажением и ересью разглядеть подлинное, зерно свободы, творчества, являясь как бы ходатаем перед Богом и Церковью за всех имеющих дерзновение искать истину. 

«Он считал, что нужно иметь мужество отказаться от “договоров оставить друг друга в покое”, Бердяев был борцом за вселенскость, – говорит исследователь творчества Бердяева Софья Андросенко, участница экклезиологической лаборатории на юбилейной бердяевской конференции. – Вспоминается, как он в трактирах общался с сектантами и пытался восполнить их веру – до большего объёма и большей открытости».

Есть ли в церкви место гению

В такой «интегральной» Церкви, собранной из всех эпох, культур и народов, Бердяев видел не только признанных святых и людей, прошедших инициацию через церковные таинства, но и гениев, и людей пророческого духа, который «шире его религиозного понимания в узком смысле слова». К таким пророкам, без которых «духовное движение мира замерло бы», он относил православных мыслителей Фёдора Достоевского, Владимира Соловьёва, Николая Фёдорова, католиков Жозефа де Местра и Леона Блуа, лютеранина Сёрена Кьеркегора и даже считавшего церковь «смертельным врагом всего благородного на земле» Фридриха Ницше.

Фридрих Ницше. Фото: общественное достояние
Фридрих Ницше. Фото: общественное достояние

«Быть может, для целей Божьего Промысла в мире и нужно, чтобы пророческое служение не виделось и не сознавалось как служение церковное, как в Церкви совершающееся, – писал Николай Бердяев в “Философии свободного духа”. – Но поистине, в более глубоком смысле, пророчество есть такая же церковная функция, как и священство. Лишь на поверхности пророк находится в конфликте с религиозным коллективом, с соборным церковным сознанием, в глубине же он есть орган Церкви и соборности».

«Бердяев не создаёт какую-то сверхконфессию, для него церковь динамична, он устремлён к той самой Церкви Духа, которая едина по своей сути и в которой встретятся все духовные вершины человечества, – говорит Наталья Ликвинцева, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Дома русского зарубежья. – Характерно для него чувствовать единство с Жанной Д’Арк, но не с епископом, который её сжёг».

Подобно пророку в эту Церковь входит и гений, он также «связан глубоко с пророческим духом». «Судьба гения есть столь же печальная и страдальческая, как и судьба пророка, – пишет Николай Александрович, – он также обречён на одиночество, но и в нём действует мировой дух». 

Православие под чужими знамёнами

Принципиально, что этот «отбор» в Церковь ведётся Бердяевым не по принципу культур, религий, национальностей, идеологий, близких христианству, – а очень личностно. Церковь кратна человеку и не просто пребывает, а созидается всеми и каждым, употребляющим усилие доверия и дружества, побеждающим внутреннюю и внешнюю вражду и рознь. «Если личность по Бердяеву рождается через боль, то единство церкви – это сверхусилие, то, что нужно всё время созидать», – говорит участница юбилейной бердяевской конференции Юлия Антипина, аспирант Санкт-Петербургской духовной академии. 

Сегодня же мы всё меньше видим созидания единства и всё больше – трагических разделений в православии, ведущих к трудно примиримым противостояниям и расколам. Многие православные русской традиции не готовы видеть себя одной церковью и не пытаются всерьёз выяснить отношения, договориться, помириться, но ищут поддержки у какой-нибудь власти. Сторонники либерально-демократического тренда отказывают в христианстве консерваторам, западники – русским националистам, и наоборот. Церковь втянута в политическую идеологическую международную борьбу как никогда и, кажется, с удовольствием позволяет себя туда втягивать, как будто для христианина не осталось другого дела на земле, кроме вражды и взаимообличения. Почему мы решили указывать кесарю, как и с кем вести войну или её запрещать? Или весь христианский опыт единства обнулён и нас легко обезоруживают пропагандисты воюющих политических систем, ставя под свои знамёна? Как будто само христианское дружество, любовь между христианами перестали быть грозным оружием для противостояния миру сему.

Два ключа к единству Церкви

В масштабе одного города и даже прихода вопрос о единстве на новозаветном уровне – «единстве духа в союзе мира» перед лицом язычников – почти никогда не ставится. Способ борьбы за единство со стороны епархий и патриархии выглядит дико – массово применяются к неугодным и неудобным запреты, отправление на покой, извержения из сана или публичная порка, о чём мы часто пишем. Это могут быть и любимые на приходах клирики, трудящиеся на благо церкви. Такие действия иерархии, ещё и не считающей нужным говорить в церкви открыто о реальных причинах прещений, напоминают системное аутоиммунное заболевание. Разве нельзя этому противостоять! 

Но ведь и притесняемые – хотя и не хочется сыпать им соль на свежие раны – чаще всего не борются всерьёз за настоящее христианское единство или делают это не церковно, а, опять же, политически. Запрещённые и изверженные из сана пастыри не остаются со своими братьями и сёстрами во Христе и духовными чадами, чтобы разделить с ними жизнь и судьбу церкви в трудные времена. Как будто родство во Христе даётся при поставлении в сан и снимается при его неправедном (если оно неправедное) отнятии. Им не грозит светский суд и тюрьма, никто из них не объявлен ни лицом нежелательным, ни иноагентом, никого не отлучили от церкви – то есть они могут молиться и причащаться вместе со своими братьями, сёстрами и духовными детьми, нуждающимися в их плече, опыте и поддержке. Была ли церковь для них святым собранием? Это трудный вопрос. Что же произошло? Неужели пастыри покинули это собрание из страха запрета, лишения работы и профессии, выбрали символическую церковь, а не жизнь с родными людьми? А как бы поступил я? Кажется, неуместно задавать такие вопросы, пока тебя эти суровые испытания вполне не касаются. Но потом их задавать просто поздно. Ещё слишком свежа память о том, как отвечали на этот вопрос новомученики и русские изгнанники. Николай Александрович Бердяев, как мы знаем, когда его выдворяли из России в 1922 году с угрозой смертной казни в случае отказа, размышлял о том, чтобы остаться, и просил совета у отца Алексея Мечёва, который благословил его отъезд особым наказом. «Вы должны ехать, – ответил мне о. Алексей. – Ваше слово должен услышать Запад».

Отец Алексий Мечёв. Фото: psmb.ru
Отец Алексий Мечёв. Фото: psmb.ru

«Бердяев даёт нам два ключа к тайне единства Церкви, – говорит Софья Андросенко. – Чуткость к розни мира сего и готовность сделать первый шаг к преодолению этой розни, не ставя условий исторической церкви, имея мужество войти внутрь границ Церкви, не просто приняв крещение и пройдя через некий ритуал, но разделив с ней дары и проблемы полутора тысяч лет её константиновского периода, каким бы он ни казался недотягивающим до её первородного призвания». 

Современное слишком политическое понимание церкви самими христианами, по сути, стёрло важный для богословия Бердяева космический контекст жизни Церкви и человека, считает почётный научный сотрудник Университета Глазго священник Джордж Паттисон. Николай Александрович сетовал, что  официально церковной признаётся «лишь “сакральная” сторона христианства», в то время как «в Церкви растёт трава и цветут цветы».

«Вся наша творческая жизнь остаётся в мире, а не в Церкви, – пишет Бердяев. – В Церкви ли мы познаём, творим произведения искусства и созерцаем красоту космоса, совершаем нравственные оценки, делаем открытия и изобретения, в Церкви ли раскрывается и даёт свой цвет романтическая любовь, достигается подлинная свобода, осуществляется справедливость и подлинное братство? Мы должны думать, что всё подлинно бытийственное пребывает в Церкви. В Церкви всё, что есть, бытиё, вся полнота бытия, и вне Церкви лишь небытиё».

Продолжение, часть 3 и часть 4

Читайте также